Империя света - Енха Ким

— А, прости. Мне надо было срочно кое-куда отойти. Наверное, сегодня уже не вернусь в офис.

Последовало короткое молчание. В другой раз он не придал бы этому большого значения, но сейчас, когда его нервы были напряжены до предела, эта пауза показалась ему неестественной.

— Да, но где вы сейчас?

— А что, меня кто-то спрашивал? — спокойным голосом спросил Киен.

— Нет, я просто так… Что мне тогда сказать, если кто-нибудь позвонит?

— Скажи, что я завтра сам перезвоню.

— Хорошо. А, кстати…

Он собирался еще что-то сказать, но Киен перебил его:

— Извини, Сонгон, я сейчас тут кое с кем разговариваю.

— А, понял, — медленно протянул Сонгон.

Киен нажал кнопку сброса и вообще отключил телефон. После этого короткого разговора он никак не мог отделаться от странного ощущения. Неужели я в нем ошибался? Подобным образом он чувствовал себя в мини-подлодке, доставившей его из Хэчжу на Юг. Во время погружения сердце охватывает волнение перед путешествием в самую глубь бескрайнего моря, и одновременно с этим члены экипажа неизбежно испытывают страх замкнутого пространства, оказавшись запертыми в тесной субмарине. Тогда они вынуждены на время отдаться глубокому смирению. Они все равно не в силах что-либо сделать, по крайней мере до тех пор, пока находятся под водой. Киен и его товарищи были коммунистами, поэтому не могли предаться молитве и во всем положиться на Бога — им ничего не оставалось, кроме как целиком и полностью смириться. И сейчас его вновь охватило то же самое чувство.

Он вошел в магазин сотовой связи. Продавец приветливо поздоровался с ним. Киен с неловкой улыбкой спросил:

— У вас есть телефоны с предоплатой?

— С предоплатой? Какой именно вы ищете?

Киен рассеянно почесал затылок.

— Понимаете, у меня проблемы с кредитной историей, поэтому взять номер на свое имя будет сложно…

Продавец оказался догадливым малым. Бросив на Киена беглый взгляд, он достал из-под прилавка подержанный телефон, местами потертый и покрытый мелкими царапинами.

— Сколько это стоит?

Киен добавил еще несколько купюр поверх суммы, которую назвал продавец, и быстро сунул ему в руку. Продавец без какого-либо выражения на лице сказал, что сам не знает, на чье имя зарегистрирован номер, и что Киену это знать и не обязательно. Понажимав на кнопки, он показал ему, как пользоваться телефоном. Киен поблагодарил его и вышел из магазина.

Если прислушаться, можно было услышать, как в игровом зале этажом ниже ударяются друг о друга бильярдные шары. Иногда Чхольсу прикрывал глаза и слушал эти удары. Они напоминали треск ломающихся под тяжестью снега веток в тихую ночь. Тук. Ту-дук. Весенний снег, тяжелый, пресыщенный влагой, напоминает кьеркегоровскую «неистовую тишину». Он беззвучно ложится на ветви деревьев, которые держатся из последних сил. Эволюцией не предусмотрено, чтобы тонкие веточки сгибались под тяжестью. Они созданы лишь для того, чтобы тянуться вверх как можно выше — как можно ближе к солнечному свету. Если снега скапливается слишком много, они не выдерживают и с треском ломаются.

Когда с работой у отца-комика было туго, он отправлял маленького Чхольсу в Хвесон в гористой части провинции Канвон. Там на высоте шестисот метров над уровнем моря жили его дед, хромой после инсульта, и бабушка с врожденным слабоумием. Несмотря на хромоту, дед прекрасно со всем справлялся. Сарай всегда был до отказа завален дровами, и недостатка в картофеле, рисе или кукурузе тоже никогда не было. В последнюю неделю октября дед брал кирку и копал ямы для горшков с кимчхи. Бабушка была умственно отсталой, но ни в коем случае не глупой или сумасшедшей. Самое главное, в ней было постоянство. Тихая и теплая по натуре, она, как никто другой, обожала внука Чхольсу. Более того, она умела всей душой, не жалея ни капли, выражать свою любовь, что было большой редкостью среди скупых на ласку бабушек в этих краях. Она плохо считала — вернее, почти не умела считать и не знала чисел больше пяти — и была неграмотной, но при этом без труда понимала на слух все, что говорили окружающие. Когда маленький Чхольсу читал бабушке свои книжки, та лежала рядом с улыбкой ребенка на лице и увлеченно слушала внука, время от времени говоря что-нибудь вслух: «Ой, забавно! Это как снеговики». Или: «Сквозняк дует в свисток?»

Иногда бабушка использовала непонятные метафоры собственного сочинения. Она заливалась слезами, когда Чхольсу читал что-нибудь грустное, а если история была веселой, радостно хлопала в ладоши. Но телесериалы бабушка почему-то не любила и озадаченно хмурилась, когда смотрела на экран. Постоянно сменяющиеся сцены и мелькание лиц приводили ее в замешательство, и ей куда больше нравилось слушать по многу раз одни и те же истории, которые ей читал внук. Ее любимыми книгами были «Счастливый принц» Оскара Уайльда и «Маленькая принцесса» Фрэнсиса Бернетта. Другой бы удивился, увидев, как бабушка, сидя в доме на окраине горной деревушки где-то в глубинке провинции Канвон, с замиранием сердца слушает историю маленькой Сары Кру, но для Чхольсу это было частью повседневной жизни. Ему, напротив, странными казались нормальные бабушки других ребят. Их суровые, злые лица всегда выглядели устрашающе, словно они были готовы в любую минуту обнажить зубы в сердитом оскале, извергая грубое, смрадное дыхание.

Дом деда стоял посреди картофельных полей. Зимой здесь дули сильные ветры, поэтому крыша дома была построена очень низко и утяжелена подвешенными по краям камнями. Дед с бабушкой проживали зиму на запасах картофеля и кимчхи. В одну из заснеженных ночей, когда ветви деревьев с треском ломались от навалившейся тяжести, пожилая пара тихо занималась любовью. «Не ерзай так», — шептал дед. Было слыпшо, как он шарил под одеялом здоровой рукой, пытаясь задрать бабушкину юбку. В темноте раздавался тихий шорох муслина. Любовные утехи всегда почти сразу заканчивались коротким всхрипом деда. После этого они зарывались под одеяло и долго о чем-то шушукались и хихикали, словно дети.

Однажды в снегопад дед вышел из дома и захромал по сугробам через поле. Бабушка сильно простудилась, и он сказал, что сходит к старосте за лекарством. Однако в тот вечер он не вернулся. Чхольсу всю ночь слышал, как бабушка взволнованно ходила по дому взад и вперед. Где-то вдалеке раздавались протяжные крики фазанов. Наутро сбежались жители деревни и принялись искать деда. Следы на снегу вели в сторону гор. Это значило, что он изначально шел не к дому старосты. Правые следы были четкими, но левые смазались, потому что он подволакивал больную ногу. Следы резко оборвались перед молочной фермой, принадлежавшей известной корпорации, как будто дед в этом месте оторвался от земли и растворился в воздухе. Вокруг было лишь открытое пастбище без единого деревца. Зимой ферма чем-то напоминала горнолыжный спуск. Здесь на многие километры вокруг не было ни камней, ни растительности, а лишь мягкий и пологий склон. Куда же он мог деться? Жители деревни были в полном недоумении. Хромоногий дед ушел в горы на шесть километров от дома и бесследно исчез. Вероятно, он шел по темноте не меньше двух часов. Отсюда до демилитаризованной зоны было рукой подать, и если двигаться быстро, то за сутки можно было оказаться по ту сторону границы, преодолев горный хребет Тхэбэк, поэтому полицейские расследовали вероятность бегства на Север. Они знали, что дед Чхольсу был родом из Вонсана в провинции Южная Хамген. Однако все же было маловероятно, что шестидесятилетний хромой старик, оставив любимую жену, мог дойти по глубокому снегу до демилитаризованной зоны и пересечь границу, охраняемую десятками тысяч солдат, чтобы повидать свою родину.

Бабушка интуитивно догадалась, что произошло, когда по дому заходили чужие люди, а дедушки нигде не было видно. Интуиция у нее во многом была развита куда лучше, чем у других. Она не понимала тонкостей языка, но чутко улавливала все по тону речи и интонации. В этом бабушка чем-то напоминала собаку, долго прожившую в семье. Она забивалась в угол комнаты и плакала, убитая горем: «Мне грустно с цикадами. Мне грустно с цикадами».