Наталья Земскова - Детородный возраст
– Ни с одной женщиной я не жил столько дней подряд под одной крышей, – озадаченно подумал вслух Алеша.
– Вернемся – и тебе будет меня не хватать, – ответила я.
Вернулись, и я уехала к маме, отсыпаться и отъедаться. Почему-то эти романы всегда начисто отбивали у меня аппетит, а с Вишеры я вообще вернулась набором костей.
В Шарье время течет медленно, в Шарье живет моя школьная подруга Марча, которая всегда начинает разговаривать так, словно мы расстались вчера. Шарья – это всегда передышка, пауза, возможность осмотреться и оглядеться. В самые сложные периоды жизни я всегда сбегала в Шарью, и после этого ситуация, как правило, разрешалась. Но сейчас я отправилась туда еще и затем, чтобы продлить-протянуть свое байдарочно-счастливое состояние, зависнуть в нем. Ходила по улицам и к подругам, говорила о пустяках, и ни разу, даже на полчаса мне не удалось выключить эту пластинку – я даже устала.
Алеша позвонил через три дня и велел возвращаться, я выторговала у него еще три, и вскоре он уже встречал меня на вокзале, всё с той же открытой миру улыбкой и несколько смущенным взглядом.
– Заедем ко мне, бросим вещи, через два часа Новгородцевы нас ждут на «самоваре».
«Самовар» – это когда туристы встречаются после сплава, делясь фотографиями и «охотничьими рассказами» про то, как всё было классно, и, обещая, что еще пойдем.
– А почему к тебе?
– Потому что ближе, а времени мало.
И месяца три всё шло как по маслу. До того, как мы поссорились – практически на ровном месте. Куда-то собирались, но в последний момент он позвонил и сказал, что не может. Не объясняя причин. Повисла колючая пауза, после которой я неожиданно для себя самой услышала собственную фразу:
– Ну, если у тебя нет на меня времени, так ты и занимайся своими делами, а я уж как-нибудь сама.
Ход, разумеется, подростковый, но я ничего не могла с собой поделать. Сказала – и даже не пожалела.
На другом конце провода вспыхнуло молчание, и связь прервалась.
Прошла неделя, вторая – он не звонил. Я впала в жуткую тоску, такую глухую и непроходимую, что еле передвигала ноги, чтобы как-нибудь дотащиться до работы. Значимость человека в вашей жизни определяется не по его присутствию, а по отсутствию – это известно. И вот это отсутствие разрушило, переехало меня вдоль и поперек. Сто лет назад я пережила тяжелейший развод, я долго восстанавливалась после разрыва с Олегом, но такой пустоты, когда физически понимаешь значение фразы «вынули душу», кажется, еще не было никогда. У меня отобрали меня, и я ходила из угла в угол как потерянная, ничего не ела, всё время спала, на работе писала одни идиотские информашки и механически правила чужие тексты. Жизнь остановилась. Съездила к Володьке Новгородцеву – он не знал, как помочь, позвонил Алеше на работу, но там сказали: уехал в Москву на какую-то учебу. Я уже подумывала, не начать ли новый ремонт – да вот хоть бы у Димочки, – и вдруг через несколько дней прямо в метро на соседнем эскалаторе увидела Алешу: он стоял в компании двух девушек и улыбался точно такой же улыбкой, какой улыбался мне…
* * *– Ну что ты хочешь, курортный роман, – сказала я себе вечером, отрыдав часа три, выпила полбутылки сухого красного вина и вышла на улицу. Даже не девушки меня убили. Вернее, не столько девушки, сколько его обычный приветливый вид, будто Земля и не соскакивала с оси, и не было никакой катастрофы в виде разрыва со мной. Прошатавшись бог весть сколько по городу, закоченев и протрезвев, я вернулась домой, проспала полсуток кряду и встала практически здоровой. По крайней мере вменяемой. Со следующего дня начала работать как оглашенная – главное-то ведь, чтобы мозги были заняты. Вот и занимала их круглые сутки, на радость редактору. И когда те же Новгородцевы позвали меня за город встречать Новый год (внезапно обнаружилось, что через три дня Новый год) в какую-то большую компанию, я согласилась и отправилась за подарками. Нехотя, но пошла, размышляя, как некстати все эти праздники на фоне личных жизненных катастроф.
Мишура и атрибутика главного праздника планеты ранила еще больше, подчеркивая, что елка не для меня и нечего делать вид, что я здесь своя. Не своя, чужая, ненужная. Но Аньке подарок купить надо, и маме надо, и подругам. Побродила-побродила – надоело, забрела на Дворцовую, постояла под елкой, пожалела, что Эрмитаж закрывается рано и вечером туда не пойдешь, потопала к Мойке. Отчего-то мне ужас как захотелось к Пушкину, какая-то невнятная мысль брезжила, не давала покоя. И только подойдя к его последнему дому, я поняла, в чем дело. Пушкин, он вообще от любви умер. И не Дантес его застрелил, и не царь извел. А убило его то, что женщина, которую он любил, его не любила. И за границу бедного Пушкина так и не выпустили. Ни любви тебе, ни заграницы. Так что уж говорить про нас, убогих…
От этой параллели мне сделалось не легче, но свободнее, что ли, я окончательно успокоилась и бросила обо всем этом думать.
Тут-то Алеша и объявился. Я была вежлива, холодна и быстро закончила разговор. Он позвонил снова – объяснила, что занята. Он попытался встретить меня с работы, но я заметила его издалека и вышла черным ходом. Что-то во мне сломалось, и я уже не хотела ни говорить, ни молчать. Тридцатого декабря, забрав дочку, я уехала за город, планируя вернуться домой не раньше десятого января. А там, за городом, белый лес, лыжня, горки. Пройдешь эдак километров двадцать – двадцать пять, потом упадешь на диван перед горячей печкой – и всё тебе фиолетово.
В том лесу меня поджидала прелюбопытная встреча. Ушла я как-то поздновато и бродила долго, а возвращалась – уже смеркалось. Навстречу два типа, старый и молодой, в видавших виды советских голубых спортивных костюмах с белыми лампасами – где и взяли такие? – но на суперсовременных лыжах. Вот, думаю, зарежут и фамилии не спросят.
Про фамилию они и в самом деле не спросили – спросили, где работаю. Ответ их явно устроил, и они тут же стали объяснять, что через месяц едут в Прагу на чемпионат мира по какому-то рогейну, и я тоже еду с ними. Как журналист.
– А вы что, всех туда приглашаете? – только и смогла выдавить я.
– Ну да, кого здесь встретим. Тут чужих-то ведь нет, одни наши люди. А пресса нам сильно нужна.
Оказалось, не сумасшедшие – энтузиасты, каких раньше водилось пачками. И рогейн этот на самом деле существует, являя собой спортивное ориентирование на местности, но обязательно днем и ночью – в течение суток – и на очень больших расстояниях. И существует давно, лет сорок.
– Тогда не в Чехии лучше бегать, а в России, – подумала я вслух.
Они закивали и кинулись объяснять, что в этом и состоит их стратегическая цель, и я просто обязана им помочь.
