Наталья Земскова - Детородный возраст
«Что видно? – спросила себя. И неопределенно ответила: – Будет».
Толстобров ее отпустит – в этом она не сомневалась. Остается одна проблема – Гончарова. Слава богу, дотянули до двадцати шести недель, и теперь ее просто обязаны взять в перинатальный центр. У них там всегда катастрофа с местами, но и здесь ее держать уже невозможно. Значит, начать с этого. С другими более менее понятно. Четверых она выпишет, остальным лечение назначено, так что можно ехать спокойно. После работы сразу в турагентство, а вечером сказать мужу. Но, наверное, Озембловская в чем-то права, говоря об их с Валерой отношениях, если она ни с того ни с сего собирается мчаться куда-то одна, заранее не посвящая и не включая его в свои планы. Тем более накануне выставки, когда человеку нужна поддержка.
Но ей тоже нужна – и нужна именно сейчас. Только всё равно помочь никто не может. Каждый проживает свою жизнь. И сейчас эта единственная жизнь кричит ей в оба уха: беги, беги, хотя бы на несколько дней выключись из реальности, забудь ее, сотри, а когда вернешься, узор будет иным, и ты поймешь, что с этим делать.
Заявление подписали, Толстобров удивленно, но согласился, место для Гончаровой обещали дать в течение недели, и Реутова облегченно уткнулась в «Желтые страницы».
Все давно уже заказывают и путевки, и самолеты по Интернету, одна она живет по старинке. И в какое турагентство ехать? Их миллион. Раньше она всегда действовала через приятельницу. Но если обращаться к ней, начнутся вопросы, догадки, кто-нибудь напросится ехать вместе. Но ей хочется абсолютного одиночества. Лучше взять «Желтые страницы» и выбрать наугад.
Тяжело шаркая и одновременно подпрыгивая, подошел Толстобров. Ее всегда забавляла и умиляла эта его детская походка. Шаркающий мячик.
– Что-то случилось?
Маргарита вздрогнула и, не оборачиваясь, проговорила:
– Ты меня напугал.
– Да нет, дорогая, это ты меня последнее время пугаешь и пугаешь.
Реутова улыбнулась:
– И чем?
Николай Степанович обошел кресло, в котором она устроилась, и мягко сел напротив:
– Перестала со мной разговаривать. В смысле, не со мной, а с окружающими, ходишь сосредоточенная, забываешь вещи. То, что меня всегда так очаровывало в тебе – обращенная к миру радость, удивление, – потухло и съежилось… Живешь, будто превозмогая себя. Теперь вот эта поездка.
– Спасибо, Коля.
– Что-что?
– Не ожидала, что ты так… ко мне внимателен. Не знала.
– Вот помнишь, еще три, нет, четыре года назад, помнишь, ты вернулась с какого-то симпозиума, вошла в зеленом…
– В бирюзовом.
– Да, в бирюзовом костюме, и колье еще было такое же – и в дверях начала рассказывать про какую-то выставку.
– Рене Магритта.
– Ну, неважно! Понимаешь, ты так рассказывала, что всё – и выставка, и эта больница, и то, что мне нужно было бежать за какой-то дрянью в универсам, а затем срочно ехать к сестре на другой конец города, вся эта суета и дребедень – всё-всё вдруг обрело смысл. И я, как идиот, сидел и задавал какие-то вопросы только для того, чтобы ты не ушла, не унесла это свое состояние… ммм… вкуса жизни. Ты входила – и всё звенело. Я еще думал тогда: правильно говорят, что смысл жизни следует изобрести по причине его отсутствия. И от тебя будто веяло этим смыслом. А сейчас, сейчас какое-то доживание, а?
Реутова неопределенно на него посмотрела, порывисто вздохнула, отвернулась:
– Да, Коля, именно доживание. Всё не могла подобрать слово. Спасибо, подобрал.
– Вот я и спрашиваю: что-то случилось?
– Нет, ничего, спасибо.
– Да что ты заладила как попугай, в самом деле: спасибо, спасибо… Мне-то ты можешь сказать.
– Нечего, Коля. Да ты и сам всё сказал. Всё как у всех: кризис среднего возраста, осень, дефицит солнца. Помнишь, ты и сам всегда смеялся, что девяносто процентов твоих знакомых нужно поместить в клинику неврозов.
– К тебе это не относилось никогда.
– Ну, не относилось – теперь относится. Знаешь, я и в школе была в большинстве, почти ничем не выделялась.
– Не-е, ты всегда, всегда была особенной. Ну, нестандартной, небанальной, не мещанкой, как все. Между прочим, именно ты приучила меня носить галстук.
– Галстук? Когда?
– Давно, не помню. Был какой-то мимолетный разговор, и ты сказала, что мужчина в галстуке выглядит то ли значительнее, то ли солиднее.
– Не помню. А! Защищеннее, увереннее в себе. Так это всем известно. Как странно ты со мной сегодня говоришь. Как будто я больна и невменяема, и это уже было. Вспомнила! Лет пять назад видела «Вишневый сад» в каком-то подвальчике на Литейном. Действие происходит в доме для душевнобольных, все действующие лица, кроме Лопахина, пациенты, он ходит и со всеми разговаривает, как ты сейчас со мной: Раневской обещает выкупить имение, Варе – жениться, ну и так далее. А интонации – вот как сейчас у тебя.
– Что ты такое выдумала! Как врач, я вижу, что ты на пределе, ты на чем-то зациклилась, и самой тебе точно не справиться. А сказать ты не хочешь. Не можешь?
– Нечего говорить, Коля.
– Не хочешь мне – сходи к специалисту. Я очень беспокоюсь.
Николай Степанович посмотрел на нее так, что Маргарита Вениаминовна неожиданно для себя смутилась и вдруг вспомнила, как когда-то они вместе ездили на какую-то учебу, и он ходил за ней по пятам, вроде бы не ухаживая, но постоянно присутствуя и опекая. Зачем-то потащил ее в зоопарк, и так ей было неудобно и неловко от его внимания, что всё время приходилось что-то придумывать и ускользать. И был еще какой-то вечер, когда он, пригласив ее танцевать, буднично и просто сказал, что она единственная женщина на свете, которую он мог бы полюбить по-настоящему. И еще можно было припомнить две-три попытки ухаживания. Но это было так давно и так недолго, что она успела забыть и теперь сама удивлялась, что забыла. Толстобров никогда не досаждал ей вниманием, но отношения между ними всё время оставались близко-дружескими и настолько удобными для обоих, что оба очень ими дорожили.
Маргарита Вениаминовна преодолела смущение, прямо посмотрела на Николая Степановича, поняла, что он заметил, широко улыбнулась:
– Я, правда, очень благодарна. Никому, получается, кроме тебя, и дела нет. Но это нормально, нормально. Должно быть, я устала, и с настроением что-то не то. От отпуска осталось две недели – почему бы мне не съездить? Вернусь – тогда поговорим.
– Ну хорошо. А почему без мужа?
– Он занят с выставкой, а после выставки обычно тьма заказов, так что, боюсь, если не съезжу сейчас, то вообще никуда не уеду.
– Понятно.
– Помоги лучше выбрать страну и агентство.
