Маша Трауб - Плохая мать
Эти годы я плохо помню. Видимо, мозг поставил защитный барьер и стер из памяти ненужные воспоминания. Маму я редко видела – она моталась по северным городкам и поселкам. Я опять была предоставлена сама себе.
Музыкалка в двадцати минутах ходьбы от дома. Педагог – Ирина Валерьевна, с вечно синими от холода губами и руками. С огромным перстнем на указательном пальце, который она переворачивает камнем – опалом – внутрь. Перстнем она отбивала такт и била по пальцам. Очень, очень больно. По щекам тут же начинали течь слезы. «Ну поплачь, поплачь, истеричка», – говорила учительница.
Был актированный день – когда температура превышает сколько-то градусов, занятия в школах отменены, но музыкалка работала. Я забыла перчатки, не стала возвращаться, чтобы не опоздать, и отморозила кисти рук. Они до сих пор тут же начинают болеть даже при легком минусе. А тогда рук просто не было. Ирина Валерьевна мне не поверила. Мама была в командировке в другом северном городе – с циститом, отмороженными навсегда придатками, почти лысая из-за ржавой воды, – не могла меня «спасти». Я играла несгибающимися, распухшими как сардельки пальцами. Ирина Валерьевна била меня по рукам перевернутым опалом.
В расчерченной определенным образом тетрадке в клетку она писала мне характеристику после каждой четверти: «Девочка ленивая и бестолковая, при этом своенравная и необучаемая», «У девочки нет слуха. Удивляюсь, как ее вообще допустили к занятиям». Читать такое о себе очень, очень больно. Мне, как любому ребенку, изо всех сил хотелось доказать, что я обучаема и способна.
Ирина Валерьевна устроила открытый урок. Меня она выставила как образец – какими не должны быть ученицы музыкальной школы, потому что это не «девочка» (почему-то ко мне она обращалась не по имени, а именно так – «девочка», что звучало не ласково, а обидно), а «позорище» (тоже ее любимое слово).
Я умоляла маму прийти на этот открытый урок. Мне хотелось, чтобы она услышала, как я играю, и в случае чего защитила от Ирины Валерьевны. Или мне просто очень хотелось увидеть маму.
Мама пришла, хоть и опоздала. Села на задний ряд и... уснула. На Чайковском. Когда я играла своего Баха, мама, несколько часов назад прилетевшая на вертолете из Богом забытого поселка, крепко спала. В городке многие друг друга знали, и так уж получилось, что директор музыкальной школы успела воспользоваться ее юридическими услугами. Поэтому делала вид, что ничего странного не происходит. Ну спит женщина, и пусть спит.
Ирина Валерьевна забыла, что собиралась сделать. Она смотрела на директрису, на мою спящую маму, на меня и молчала. После открытого урока я почувствовала себя увереннее.
Мы жили в коммуналке с картонными стенами – заниматься там было невозможно. Я играла и не слышала себя – на струнах лежало махровое полотенце. Когда в комнате включался свет, из пианино вылезали и разбегались в разные стороны тараканы.
Зато мне нравилось петь. Учительница по хору пила тройной одеколон перед каждым занятием и после определенной порции почти всех детей считала талантливыми. Мне она в сильном подпитии сказала, что у меня тембрально окрашенный, хоть и не сильный, голос, и я ей сразу же поверила.
Наклоняясь над дамской сумочкой, хоровичка делала несколько глотков одеколона и стояла перед нами уже бодрая, покачиваясь на каблуках и показывая кулак – мол, надаю всем.
Педагог по сольфеджио – обладательница колоратурного сопрано... Она болела шизофренией. Собственно, это даже не скрывалось. Сбежала на Север с Большой земли, когда муж хотел положить ее в психушку. В нашем северном городе ей было не страшно – ближайшая психбольница находилась в пяти часах лета на вертолете. За ее голос – фантастически красивый, сильный – ей прощали долгие беседы, которые она вела с неведомыми призраками. Перед срывами она начинала водить с нами хороводы, подпрыгивая и заливисто хохоча. На концертах пела песни о Ленине. И от ее голоса пробирала дрожь. Зал вставал и готов был на все ради вождя революции.
Ирина Валерьевна совершенно неожиданно перестала бить меня опалом по рукам. И даже вывела за год четыре по специальности. Я поверить не могла своему счастью.
Первые дни каникул. Я сказала маме, что пойду к подружке – Лариске, но мы с ней быстро разругались, и я вернулась. Из кухни слышался знакомый голос.
– Что вы от меня хотите? – спрашивала моя мама.
– Мне нужна ваша консультация, – отвечала Ирина Валерьевна.
– Приходите на прием.
– Нет, я не хочу официально...
Я села на пол в коридоре и слушала.
У Ирины Валерьевны появился «ухажер», как она его назвала – немолодой, женатый нефтяник. Олег Иванович. Примерный семьянин. Они познакомились на концерте в Доме культуры. Олег Иванович вручал дипломы, Ирина Валерьевна отвечала за музыкальную программу – «Лунная соната», «Полет шмеля», песня о Ленине, детский хор... В музыкалке все были уверены – Ирина сама его соблазнила. А он... что с мужика взять? Олег Иванович не рассчитывал на продолжение знакомства. Он вообще не понял, как в квартире у музычки оказался. Нет, помнил, что директор ДК накрыл стол в кабинете, что там все собрались после концерта на «неофициальную» часть. Выпили много. Он бы ее и не вспомнил. Сказать по правде, и не вспомнил, когда Ирина через несколько дней появилась у него на работе. Ну и слово за слово, Ирина Валерьевна в блузке прозрачной, он опять пошел.
– Она его не выпустит, раз схватила, – говорила наша хоровичка, отхлебывая тройной, – ей терять уже нечего. А он ха-а-ароший мужик, если разобраться! Только тряпка. И кобель. Нет, сначала кобель, а потом тряпка! Где б мне такого найти?
Кстати, жене Олег Иванович признался сам. Чтобы от него узнала, а не от чужих людей, когда на него уже соседи коситься начали. Жене обещал, что бросит музычку. На коленях в любви клялся.
И что? Обычная история, казалось бы... Обещание не сдержал, любовницу не бросил. Развод, дележ имущества... Все было бы именно так, если бы не законная супруга, которая на собственной кухне отравилась газом.
Тут уже вся музыкалка гудела.
– О Господи! Зачем же? Ну, всякое бывает в жизни, – говорила, заламывая руки, учительница по сольфеджио.
– Она детей не могла иметь. Лечилась, чего только не испробовала – к камням прикладывалась, к источникам целебным ездила. Все без толку, – отвечала хоровичка, в то время почти не просыхавшая. – А наша-то, Ирина, ей звонила и рассказывала, как она ребенка Олегу Ивановичу родит. Да какого именно. В красках описывала. Вот у той бабы нервы и не выдержали.
Олег Иванович жену похоронил и... женился на Ирине Валерьевне. Она переехала к нему и даже ремонт не сделала. В той же духовке, куда покойница голову засунула, пироги пекла.
