Александр Петров - Сестра Ноя
Макарыч не спеша крутил руль с виду старенькой «волги», обстоятельно докладывал оперативную информацию о Фрезере, а перед выходом из машины сказал:
— Мне Виктором даны самые широкие полномочия. Не знаю как вы, Арсений Станиславович, а я иду его «стирать».
— Мы же договорились: сначала я поговорю. Мы обязаны дать человеку шанс.
— Пожалуйста, говорите. Только «наш бронепоезд всегда на запасном пути». – Он погладил «стечкина» в подмышечной кобуре. – Одно неверное движение – и ваш давний враг станет четвертой «двухсотой» жертвой «замка смертников».
— А как же охрана? Он что, один там?
— Не извольте беспокоиться, – кивнул Макарыч, – пока мы чайку попьем, охрана будет упакована моими бойцами невидимого фронта. Кстати, Арсений Станиславович, на заднем сиденье ваши доспехи: бронежилет и шляпа с каской внутри. Вы уж наденьте их, от греха, пожалуйста.
Пришлось подчиниться. Бронежилет надел на голое тело под рубашку, шляпу натянул на голову по самые брови – сразу «поправился» и стал похожим на американского мафиози.
— А что будет с охраной? Надеюсь вы их не устраните?
— Не волнуйтесь, браткам впрыснут безопасное, но быстродействующее снотворное – наша новейшая разработка. Выспятся ребятки, продерут утром глаза и давай шефу пышные похороны ладить. Потом, как у них принято – передел собственности, заводов, пароходов… Внедрение наших агентов, развал, уничтожение, и так далее, по наезженной схеме, пока не остепенятся и не станут честными гражданами. Нам туда, – показал он пальцем на роскошную парадную лестницу с красной ковровой дорожкой, хмыкнув: – прямо как в Ницце на кинофестивале.
— Что, и там успел побывать?
— А как же! Виктор иногда позволяет себе культурные развлечения.
Перед дверью стояла пара мускулистых парней в черных костюмах. Они вежливо открыли дверь, пропустили нас вперед и провели в первую проходную залу. Там охранники нас остановили и попросили сдать оружие. Макарыч показал ордер на обыск и приказал даже не прикасаться к нам, а вести в барские покои. В руках парней как в кино появились укороченные автоматы Калашникова, направленные стволами на нас. Когда миновали соседнюю залу, прошли зимний сад с пальмами и оказалась в кабинете хозяина, сопровождающие нас лица куда‑то пропали. Так что в кабинете мы остались с Фрезером с глазу на глаз.
— Милости просим, присаживайтесь, – сказал Фрезер, показав на кресла, расставленные вокруг низкого стеклянного стола. – Берите напитки, закуски, что кому приглянется.
— Гражданин Коровин Яков Сергеевич, – скучным голосом произнес Макарыч, не обратив внимание, как дернулся хозяин, услышав собственное ненавистное имя да еще с малопривлекательной фамилией, – некогда нам ваши разносолы пробовать. У нас имеется информация, что вы собираетесь продать на Кавказ крупную партию вооружения. Мы здесь по просьбе Арсения Станиславовича, – Макарыч отвесил в мою сторону легкий поклон, – он хочет дать вам последний шанс: вы добровольно сдаете оружие и в наручниках следуете со мной в следственный изолятор.
— А если я не пожелаю? – спросил Фрезер, растянув губы в противной улыбке.
— Тогда все предельно просто, – сказал Макарыч, зевая, – вас отсюда через полчаса вынесут в черном пластиковом пакете в направлении морга, а оружие конфискуют без вашего содействия.
— Яков Сергеевич, – вступил я хриплым голосом, – где Надежда?
— У себя дома, – спокойно сказал бандит. – Я купил ей дом и машину. Где‑то развлекается, наверное. Я ее в средствах не ограничиваю.
— Позвольте мне с ней поговорить.
— Пожалуйста. – Он достал их кармана безразмерного пиджака телефонную трубку, нажал кнопку и протянул мне.
— Яша, ты чего звонишь? У меня все нормально, – прозвучал знакомый голосок в трубке.
— Надюш, это я, Арсений.
— Я же просила! Не ищи меня, я полюбила другого. Прости, я не хочу с тобой говорить.
— Ладно, как хочешь. Прощай. – Я сложил трубочку и вернул владельцу.
— Итак, господа, вам, видимо, не терпится узнать мое мнение по поводу вашего предложения?
— Да не очень‑то и надо, – сухо отрезал Макарыч. – Или ты сдаешься или нет. У тебя десять секунд.
— Так вот, дорогие гости, – произнес он громким голосом, выдержал драматическую паузу и сам подписал себе приговор: – Я… не сдаюсь.
Фрезер крикнул «атас» и уставился на дверь. Макарыч уныло наблюдал за противником.
— Что, никакой дисциплины в бандитских рядах? – посочувствовал он.
— Руки перед собой, быстро! – рявкнул Фрезер, выхватывая из внутреннего кармана пиджака серебристый пистолет. – Ложись на пол, руки за голову!
— Арсений Станиславович, не обращайте внимания. Гражданин Коровин, а что это вы так покраснели? Неужто стыд проснулся? – Бандит оглядел себя с ног до головы. По его крупному телу ползали ярко–алые точки. – Да, да, Фрезер, ты под прицелом четырех снайперов. Опусти свою гламурную пукалку и надевай браслеты.
— Надежда! – визгливо крикнул Фрезер, направляя пистолет мне в грудь.
Из скрытой в стеновой панели двери выбежала Надя Невойса. Я смотрел на нее как на привидение. С кем же тогда я разговаривал по телефону? С подставной Надей, актрисой, магнитофоном? Надя в три прыжка, как на школьном стадионе на уроке физкультуры, подскочила ко мне и заслонила своим телом.
— Ты что делаешь, Яков! – закричала она. – Прекрати! Он мой друг! Я не позволю!
— Молчи, дурочка! – Он посмотрел на Макарыча и крикнул: – Ну что будешь делать, служивый? Стоит успех твоей спецоперации жизни этой глупышки? Дай мне уйти и делайте, что хотите.
— Ага, разбежался, – проскрипел Макарыч. – Тебе отсюда живым не выйти. Обещаю. Сдавайся.
Грянул выстрел, я оглох, в голове зарябило, помутилось. Когда пришел в себя, Надя лежала у моих ног с окровавленной раной в груди, а Фрезер валялся метрах в трех. Выстрелом в голову ему снесло полчерепа, грудь, руки и ноги – прострелены в нескольких местах. Под ним растекалась огромная черно–рыжая лужа. По углам стояли бойцы в пятнистых комбинезонах цвета хаки и в бронированных шлемах, с автоматами в руках.
Наде Макарыч делал перевязку, вколол обезболивающее, наверное промедол или что‑то в этом роде. Я поддерживал ее обмякшее тело, липкое от теплой крови и гладил по голове, как маленькую девочку.
Она тихонько плакала и сквозь боль и наступающую сонливость повторяла:
— Арсик, я тебя люблю, я всегда любила только тебя, прости, прости, я всегда любила только тебя…прости…только тебя… любила…
— Я знаю, Надюша, все позади, все будет хорошо…
— Не волнуйтесь, жить будет, – сказал Макарыч, закончив перевязку белоснежным бинтом, наверное, извлеченным из кармана пиджака. – Пуля прошла мимо сердца. Через пару недель будет как новенькая.
— Зачем? – простонал я. – Ну, зачем вы стреляли? Неужели нельзя было обойтись без этого?
— Арсений Станиславович, первым выстрелил Фрезер. А мы уж потом.
Вбежали санитары скорой помощи, положили уснувшую Надю на носилки. Я поехал с ними на машине реанимации.
Через десять дней Надя вернулась к себе домой. Жить со мной она отказалась: «Я предала тебя и не имею права называться твоей женой».
Безволье
Но вновь безволье, и упадок,
И вялость в мыслях, и разброд.
Как часто этот беспорядок
За просветленьем настает!
(И. Гете, «Фауст», пер. Б.Пастернака)
В нашем доме отключили электричество. На улице гремели выстрелы грозы, поблескивали молнии, шелестел дождь. Я зажег толстую свечу с ароматом лимона, опустился в кресло, да так и просидел в одиночестве, тишине и полумраке. Наблюдал за огоньком, он то вспыхивал, озаряя стены желтоватым светом, то опадал, погружая комнату во мрак, – затем внимание переключилось на потолок, шкаф, стол – они будто ожили, зашевелились, словно дети, предлагающие поиграть. По комнатам прокатился затяжной раскат грома, потом блеснула молния, озарив стены, снова гром – и вот от тёмного угла черной пантерой, бесшумно, мягко, грациозно вышел забытый детский страх, выгнул спину, потянулся, на всякий случай взглянул мне в лицо и огромной черной кошкой растянулся у моих ног на ковре. Рассеянный луч внимания последний раз скользнул взглядом по желтоватым сумеречным волнам, раскачивающим стены с потолком, прислушался к затихающему шороху дождя за окном – да и направился внутрь меня, продолжив путешествие по лабиринтам сознания, где‑то между едва пульсирующим сердцем и мозгом, замершим в ожидании открытия.
Однако, зажегся электрический свет, я задул свечу и попытался понять, кто же из троих внутренних сейчас со мной? И со стыдом признался – второй, печальный и унылый, усталый и одинокий, ожидающий конца жизни, как избавления…
Иногда ощущения близости смерти пронизывали все пять моих чувств, холодными щупальцами обвивая тело, проникая внутрь до костей ознобом. Я ожидал посещения спасительного безумия, которое уже ни одного, ни двух, но немало близких увело в страну анестезирующих фантомов. Но лишь одна странность проявила себя в те дни.
