Махмуд Теймур - Синие фонари
Я растерянно переводил взгляд с одной сестры на другую, затем воскликнул:
— Нет, нет, этого не может быть!
Яхонт таинственно улыбнулась:
— Увы, это так, мой эмир!
Я пошарил вокруг, ища свой меч.
Принцесса догадалась о моем намерении и сказала все с той же загадочной улыбкой:
— Но ведь ты подарил его мне!
Вдруг комната озарилась светом свечей. Кто-то раздвинул занавеси, и я увидел, что меня окружают двадцать атлетически сложенных рабов с мечами в руках…
— Стоит ли, эмир, повторять здесь знаменитый бой во рву! — И принцесса сделала знак рабам. — Это твои телохранители, эмир. Они проводят тебя к лодке. Спокойной ночи!
Как безумный смотрел я ей вслед, пока она не скрылась из вида… Затем в сопровождении рабов направился к реке…
Едва только я переступил порог своего дома, как ко мне подошел слуга Абу Зухейр и почтительно подал шкатулку — ту самую, которую ты держишь в руках. В ней я нашел яхонт и изумруд, а между ними лежало сердечко из слоновой кости.
Я грозно посмотрел на слугу:
— Это подарок эмиру…
— От кого?
— Шкатулку принесла девушка, — дрожащим голосом сказал он, — та девушка, которая была у эмира перед ужином…
Договорить он не успел — я схватил его за горло…
* * *
Эмир Мухаммед бен Ясар аль-Язиди вытер благоухающим платком пот с лица и пробормотал:
— По сей день не могу разгадать эту загадку. Ну скажи, Абу Наср, с кем я провел ту ночь?
— Зачем попусту терзать себя сомнениями, господин мой?
— Что ты хочешь сказать, Абу Наср?
— Какое это имеет значение? Разве ты не сказал, что это была самая чудесная ночь в твоей жизни?!
— Да, это верно. Но зачем природе понадобилось такое фантастическое сочетание красоты и безобразия, Абу Наср?
Я улыбнулся. Улыбнулся и эмир. Затем хлопнул в ладоши:
— Эй, слуги! Ужинать!
Волшебный фонарь
Перевод М. Анисимова
Хотя меня и нельзя причислить к ярым поклонникам кино, я всегда с удовольствием принимал приглашение своего друга Абдель Керима посмотреть фильм в кинотеатре, который он построил недавно в квартале Аль-Калаа. Кинотеатр назывался «Будущее», и фильмы, которые в нем демонстрировались, подбирались с учетом запросов и вкусов молодежи.
Мой приятель был остроумным, занимательным собеседником. Улыбка никогда не покидала его лица, а его радушие, казалось, не знало границ.
Мы провели вдвоем немало чудесных вечеров в его ложе, глядя на экран и обсуждая достоинства и недостатки картины. Абдель Кериму хорошо известен мир кино, для него в этом мире нет тайн. Он благоговеет перед киноискусством и готов все сделать для его процветания. Он не только владелец кинотеатра. У него своя киностудия, где он снимает фильмы, отличающиеся обычно оригинальностью постановки.
И вдруг приглашения прекратились. В недоумении я решил позвонить своему другу. Услышав в телефонной трубке знакомый голос, я без лишних церемоний спросил:
— Что случилось, Абдель Керим? Или ты забыл меня?
— Извини, дорогой, извини…
— Я давно не получал твоих любезных приглашений. Должен признаться, что мне их не хватает.
— Мой кинотеатр к твоим услугам. Пожалуйста, приходи в любое время!
— Раз так, я приду сегодня же вечером!
— Добро пожаловать!
Когда мы встретились, я сразу почувствовал, что у него что-то стряслось. Куда девались его обычные жизнерадостность и радушие? Он явно был чем-то встревожен.
Абдель Керим не замедлил поведать мне причину своей озабоченности. Оказалось, что за последнее время кто-то несколько раз пытался поджечь кинотеатр. Это причинило ему некоторый денежный ущерб и отпугнуло часть зрителей.
Я искренне огорчился:
— Слушай, а может, это дело рук твоих конкурентов?
— Что ты! У меня нет конкурентов. Мой кинотеатр единственный в этом квартале, — кому бы он мог помешать? И вообще я не знаю никого, кто питал бы ко мне неприязненные чувства.
В правдивости слов моего друга можно было не сомневаться. Абдель Керим был человеком щедрым и великодушным. Вежливый, умный и глубоко порядочный, он пользовался уважением окружающих.
Мой друг подробно рассказал мне о поджогах. Злоумышленник, оказывается, всякий раз пытался осуществить свое намерение во время сеанса и, по-видимому, преследовал цель сорвать демонстрацию фильма, посеять панику среди зрителей и раз и навсегда отбить у них охоту к посещению кинотеатра.
Способ поджога был весьма примитивен, и, несмотря на то что угроза пожара была реальной, Абдель Корим не сомневался, что это просто мальчишеская проказа.
Заканчивая свой рассказ, мой друг сказал, что отрядил нескольких своих билетеров — из тех, что помоложе и попроворнее, — нести охрану кинотеатра. Находясь в разных концах зала, они должны были наблюдать во время сеанса за зрителями и постараться схватить поджигателя на месте преступления.
Мы с Абдель Керимом пошли в ложу и заняли свои места. Скоро начался сеанс и развертывавшееся на экране действие поглотило все наше внимание.
Вдруг из противоположного конца зрительного зала донеслись приглушенная брань и шум драки. Абдель Керим вскочил и бросился из ложи. Я — за ним. На лестнице мы столкнулись со служителем, бежавшим сообщить хозяину о поимке поджигателя. Абдель Керим приказал отвести его в кабинет администратора и продолжать показ фильма.
Войдя в кабинет, мы увидели нашего «злодея». Он стоял со скрученными за спиной руками, весь в синяках и ссадинах. Его охраняли трое билетеров.
Абдель Керим подошел к нему и, глядя в упор, спросил:
— Это ты несколько раз пытался поджечь кинотеатр?
— Да, я! — ответил тот наглым тоном.
Голова его была непокрыта, волосы растрепаны, борода всклокочена. Сквозь жалкие лохмотья джильбаба[49] проглядывало тощее тело. Казалось, он испытывает страшную жажду, и жажда эта иссушила его и превратила в ходячий скелет.
С минуту мой друг молча стоял перед этим человеком и смотрел на него, затем спросил:
— Но почему?
Человек поднял на него тусклые выцветшие глаза, в которых отражались ненависть и душевная боль, и сказал:
— Из мести…
— Какая месть? О чем ты говоришь? — с удивлением спросил Абдель Керим. — Я впервые тебя вижу!
— Но я-то тебя хорошо знаю! — возбужденно ответил тот. — Это ты разорил меня, пустил по миру мою жену и детей! Это ты меня погубил! Ты, ты, виновник всех моих бед!..
Посмотрев на меня, Абдель Керим воскликнул:
— Просто сумасшедший какой-то, ей-богу…
Внезапно возбуждение оборванца погасло, и голосом, в котором чувствовалась крайняя усталость, он пробормотал:
— Я в полном рассудке… Все, что я сказал, — чистая правда… — И уже совсем слабым голосом, добавил: — Твой кинотеатр разорил меня, сделал нищим. Из-за него я потерял возможность заниматься своим ремеслом…
— Что ты имеешь в виду? — с интересом спросил мой друг. — Скажи-ка толком!
Но тут незнакомец закатил глаза, его сухие потрескавшиеся губы судорожно сжались, в уголках искривленного гримасой рта показалась пена, и он повис на руках державших его людей…
Абдель Керим велел его развязать. Освобожденный от веревок человек опустился на пол, и голова его безжизненно упала на грудь.
— Я умираю с голоду… — прошептал он еле слышно.
Абдель Керим тихонько сказал что-то одному из билетеров. Тот бросился исполнять распоряжение. Виновник же всего этого переполоха лежал на полу в полуобморочном состоянии и только изредка бормотал что-то невразумительное.
Посланный скоро вернулся с порцией плова, завернутого в еще горячую лепешку.
Едва лишь ноздрей несчастного коснулся запах пищи, глаза его широко открылись. С жадным нетерпением протянул он руку, схватил лепешку, стал судорожно раздирать ее и, как голодный зверь, пожирать плов. В несколько мгновений он все уничтожил, не отрываясь выпил стакан воды, рыгнул, с довольной улыбкой погладил себя по животу и, утерев рот тыльной стороной ладони, снова протянул руку:
— Сделайте милость, угостите сигаретой!
Абдель Керим дал ему закурить. Человек с наслаждением затянулся и выпустил дым, нежно глядя на зажатую между пальцами сигарету.
Затем уже окрепшим голосом он сказал Абдель Кериму:
— А ты хороший человек!
Тут уж я не вытерпел:
— Да, он хороший, а ведь это его кинотеатр ты пытался поджечь!
Задумчиво глядя куда-то в пространство, незнакомец пробормотал:
— Ничего не поделаешь — судьба! Видно, на роду мне было написано стать преступником. — И он обернулся к Абдель Кериму: — Да, я виноват, по прощения у тебя просить не буду.
Он замолчал. Казалось, мысли его витают где-то далеко-далеко… И когда он заговорил, в голосе его слышалась печаль:
