Месть белых воронов (СИ) - Радиант Екатерина

– Я, кажется, разобрался в себе. Я всегда хотел стать личностью, но слишком поздно понял, что все это время был просто пешкой своих родителей, – он улыбнулся.

Но даже я, человек, не различающий эмоции, понял, о чем говорит эта улыбка.

– Лучше поздно, чем никогда, – сказал избитую фразу я.

– Прекрати говорить цитатами для статусов, умоляю, – я узнал в этом человеке того самого новенького в нашем классе.

– И что ты хочешь мне всем этим сказать?

– Родители с детства приучали меня к магии. Я тогда не разбирался, зачем мне это нужно. Но, как и любому другому ребенку, будь он на моем месте, мне было интересно. А еще больше у меня горели глаза из-за того, что родители только мне доверили изучать магию.

Он так и сказал. Горели глаза. Стефан продолжал:

– Ни Ребекка, ни Одет обо всем этом даже не подозревали. Я чувствовал свою важную и секретную миссию, понимаешь?

Я кивнул.

– Какая-то страсть у меня была с детства, быть не таким, как все. И делать все не так, как другие. А о магии тогда никто из сверстников не говорил. Вот я и был с родителями заодно, лишь бы чувствовать свою индивидуальность. Но в итоге за всем этим окончательно потерял себя. Поначалу все было просто: изучение заклинаний и обрядов. Что-то у меня выходило, но в основном я оказался полной бездарностью. И тогда родители поручали мне просто следить. Это у меня получаюсь гораздо лучше. Из-за врожденного умения приспосабливаться к обстоятельствам и находчивости, видимо. Когда я перешел в вашу обычную школу из гимназии, я чувствовал свое превосходство. Каждая девчонка пыталась завоевать мое внимание. Я был уверенным в себе, грубым и самолюбивым. Но каждый раз боялся, что люди догадаются о моей уязвимости. Ведь уже тогда начинал задумываться: а чего на самом деле хочу Я? Кто я такой? Но продолжал идти против системы, когда нужно было быть против родителей. Но они же родители, как можно было отвернуться от них?

Мы проговорили еще какое-то время и вернулись к Ребекке. Но этот разговор послужил для меня хорошим уроком в будущем. Я был рад, что все-таки увиделся со Стефаном. Да и он наконец-то смог кому-то выговориться.

Глава 24

В следующий раз, когда я увиделся с маленькой принцессой Одет, она была заплаканной. Я надеялся, что этого никогда не произойдет, но это случилось: ее стали обижать в школе. На следующий день, в тайне от Ребекки и Одет, я пришел к ней в школу и отыскал ее обидчиков. Думаю, после моего разговора с мальчиками, как с настоящими мужчинами, одноклассники больше не станут трогать Одет.

– Принцесса, поверь, в этой жизни на твоем пути встретится еще много таких, кто будет против тебя. Но не дай им тебя сломать. Ты сильнее, чем ты думаешь. И пусть даже если весь мир против тебя, никогда и ни за что не останавливайся.

Смотря в глаза Одет, я вспомнил себя в детстве. Того скрытного и неуверенного в себе парня я бы предпочел забыть. Но это был я, что скрывать. В школе меня не принимали. Я мало того, что отличался внешне, так еще и отставал в развитии. Если говорил, то очень мало и часто заикался или повторялся. Использовал сложные слова, значения которых сам не всегда понимал. И это раздражало. Особенно тупых. Всегда говорил отрывисто и монотонно, совершенно не придавая своей речи ни эмоций радости, ни грусти. Не умел выслушивать и поддерживать одноклассников. А если и начинал рассказывать что-то сам, то мог говорить часами о Вселенной и о природе, о конструкторе лего и марках машин, вдаваясь во все подробности и детали. Как будто кто-то меня попросил рассказать, причем настолько настырно, что я выдавал всю энциклопедию по этому вопросу. На деле же никому это вовсе не было интересно. И лишь кто-то увидевший это со стороны, мог сказать мне об этом. Намеки, знаки, подмигивания и жесты, я никогда не понимал. Если человек в общении со мной использует много движений руками и при этом много эмоционирует, мне становится настолько некомфортно, что я, скорее всего, уйду без предупреждения. И только потом узнаю, что тем самым обидел человека. Сам я никогда не обижался ни на кого. Мне до этого не было абсолютно никакого дела. Более того, своего школьного обидчика по имени Себастьян Нойер я не боялся, а скорее уважал. Я смотрел на него и думал, какой он крутой. Человек, добившийся авторитета в классе, определенно достоин уважения.

Сейчас в памяти осталось лишь одно яркое воспоминание. Мужской туалет после математики. Я снова выбесил Себастьяна своими умными словами и монотонной речью «робота» (как он всегда говорил). И они толпой окружили меня возле раковины. Они, конечно же, не знали, что такое синдром Аспергера. И что наш мир намного громче, чем у них. Это связано с повышенной чувствительностью к любым раздражителям, будь то свет, запахи, прикосновения или звуки. Таким образом, в детстве у меня была повышенная чувствительность к воде (забавно, что именно она в конечном итоге и убила меня). Любые попытки контактирования с водой воспринимались мною болезненно. Брызги и капли воды на коже вызывали беспокойство, раздражение или даже панику. Когда чья-то рука схватила меня за свитер, мне стало не по себе. Но когда вторая рука прошлась по моим волосам и сжалась в кулак, у меня начался приступ. Боялся ли я Себастьяна? Нет, я боялся воды. От сверх громкого шума струи из крана меня тянуло стошнить прямо себе на ноги. Я не мог ничего сказать, так как начал задыхаться и жадно глотать воздух.

– Опять что-то мямлить пытается, – не унимался Адам из-за спины Себастьяна. – А на математике он посмелее был!

Как сейчас помню, как сжал свою злость в кулак и продолжал молча смотреть на воду. Я весь был в каком-то вакууме, отдельном от внешнего мира: только я и вода. Я смотрел на нее, а она оглушала меня. Подведя меня ближе к раковине, Себастьян смеялся и, видимо, внутренне ликовал, думая, как я его боюсь. Но я задыхался от ощущения капель на ладонях, упирающихся о раковину, и от мерзкого ощущения струи воды за шиворотом. Как будто шею обмотали прутьями и душили. Как же трудно жить, когда тебе восемь лет. Я не считаю, что Себастьян поступал правильно по отношению ко мне, моему брату и наверняка еще к многим таким людям. Но в глубине души понимал, что если мы допустили такое отношение, то чья это может быть вина, если не наша. Себастьян был сильный, и это его всегда выручало. И больше, чем злости, во мне было желание стать таким же сильным. И чтобы меня тоже хотелось за что-то уважать. Но я не гнался ни за статусами, ни за людьми. Был сам себе на уме. И мне было хорошо жить в одиночку. Всего себя я посвящал ритуалам, играм и головоломкам. Расставлял предметы в определенном порядке, изучал в точности все, что связано с той или иной интересующей меня на тот момент темой. Складывал паззлы. Мне нравились цифры. Наверное, поэтому я так быстро подружился с математикой и со всем, что связано с логикой. Я любил точные науки, потому что в них все просто и однозначно, без лишних раздумываний и догадок. Литература и сочинения же мне давались крайне сложно. И все, что связано с фантазией или чувствами. Хотя искусство я всегда любил, но на каком-то своем уровне. Совсем не то, чему учили в школе. Мне нравится музыка и картины. Те, которые похожи на все и одновременно не похожи ни на что. Абстрактный экспрессионизм, кажется. И, если к музыке я себя хоть как-то относил, то рисовать не умел совершенно. И после того, как в детстве один мой рисунок повлек за собой неприятности, я понял, что рисование – это точно не мое. Я нарисовал нашу семью. На нем были мама, папа и ребенок. По всей видимости, хоть и скрытые символы и метафоры я не понимал, но все же какое-то собственное креативное мышление у меня было. Или просто закончились фломастеры, чтобы дорисовать еще одного человечка? Этого я не помню, но на рисунке точно было изображено трое. Брат нашел этот чертов рисунок и пристал ко мне с расспросами (и это было уже спустя пару лет). Почему, мол, здесь не четверо, а только трое. А я и сам не знал, почему. Твердо сказал, настаивая на своем, что мы с ним как две капли воды похожи. И не было смысла рисовать второго такого же человечка. Я не видел в этом ничего оскорбительного. Чего обижаться на правду? Еще у меня было не слишком ярко выраженное обсессивно-компульсивное расстройство⁷. Я был вынужден чаще положенного проверять, все ли собрал в школу, выключил ли чайник перед уходом и постоянно придумывал себе навязчивые задания, сопровождаемые внутренней тревогой. Пока продолжалось молчание в комнате, у себя в уме я отсчитывал время. На тридцатой секунде он снова заговорил. На пятидесятой я должен был уйти. И всего того, что произошло дальше, не было бы вообще. Но Анри считал иначе, решив, что я над ним издеваюсь. Тогда меня это разозлило и у меня начался приступ истерики (мелтдаун)⁸. Вокруг меня все снова стало слишком интенсивным и ярко выраженным. Я потерял над собой контроль. Мое тело больше мне неподвластно. Бешено стучит сердце и пульсирует кровь в голове.