Уходящие из города - Галаган Эмилия
Очередь двигалась медленно, кто-то всегда просачивался вперед, так что постепенно Андрей потерял из виду мамин белый шарф. Проталкиваться не хотелось: бабки начнут ругаться. Поэтому он сперва нервно дергал шеей и вертел головой, но потом смирился. Когда-нибудь эта очередь все-таки кончится, если только она не закольцована – тогда они в аду (вообще похоже на то: духота, губчатый нос бабки с губчатым носом стал багровым).
Дома Ленка читала Кинга, а отец смотрел футбол.
Привезенная из Питера икона святого Иоанна Кронштадтского была очень похожа на ту, что висела в их церкви, недалеко от свечного ящика. Но к той иконе очереди никогда не было, возле нее даже персональный подсвечник не стоял.
– Мам, почему нельзя было приложиться к нашей иконе?
– Это чудотворная икона из Санкт-Петербурга.
– Но ведь святой и там и там один и тот же.
– Это чудотворная икона! Ты молился, чтоб сдать все экзамены, а?
– Чтоб сдать экзамены, я учил.
– Пошли.
– У тебя голова не кружится, мам? Ноги не болят? Может, посидим?
– Да. Хорошо. – Мама села на лавочку, глубоко выдохнула, поправила на голове платок. – Спасибо, Андрей.
Он стоял рядом и думал, что хоть он и бездарно потратил целый вечер (а мог бы почитать, или поучить что-то, или просто посидеть с ребятами во дворе), но хорошо, что все вот так: он с мамой, с ней все в порядке. Когда они шли домой, Андрей думал о том, насколько все странно – инопланетяне, если следят за людьми, ломают голову от того, насколько увиденное не имеет смысла. Именно поэтому они зависли где-то высоко над землей, зависли – в смысле не висят в пространстве, а именно зависли своим сознанием от непонятности людей. И все-таки… все-таки хорошо, что он пошел сегодня с мамой. Хорошо, и все тут.
Владова мать ходила к какой-то бабке, которая и гадала, и лечила, и как только людей не обирала. Влада к этой бабке тоже притащила, та мазала его больное колено чем-то липким и шептала бессвязно, то призывая Богородицу, то обращаясь к какими-то черным птицам. А матери Влада бабка сказала пойти на кладбище, найти там неприбранную могилу – и чтоб покойника звали так же, как ее мужа, – и начать за этой могилой ухаживать: выполоть траву, посадить цветы. Ходить туда каждый месяц. Говорить с покойным, чтоб он, если он на том свете видит ее мужа, попросил его подать знак. Тогда, если муж ее умер, то тело найдут, а может, и живой придет. Мать Влада была огромная громогласная тетка, но ту бабку послушалась: Влад рассказал, что она и правда ездила на кладбище.
Как-то раз Андрей услышал, как его мама разговаривала по телефону с Владовой.
– Ты бы в церковь сходила, а не по бабкам… не найдется он… сама знаешь: кто с такими людьми свяжется, тот в воду канет… могилку его не найдешь. Только и остается, что просить об отпущении грехов!
Андрей считал Влада своего рода товарищем по несчастью – тоже травмированным родительскими духовными поисками; с ним одним он и делился своими историями про церковь. Он рассказал и про мелкого, показывавшего кукиши.
– Сидел и дули крутил. И тыкал ими во всех… Прям в церкви!
– Это из-за пятна. Неужели ты… – Влад вздохнул, а потом посмотрел куда-то в сторону. – А, ну да…
– Что «ну да»?
– То! – Влад был немного сердит, точнее чуть более сердит, чем обычно. – Ты нормальный, ты не понимаешь. А его… его научили! Так в селах делают. Если на тебя кто-то пялится, надо фигу скрутить. Только этот малой не понимал, что это надо втихаря делать…
– А ты откуда это знаешь?..
– Меня в селе научили. Так всех детей учат, на которых пялятся. Которые с какими-то дефектами. Ну, как я – с ногой. – Он помолчал немного, потом добавил: – От сглаза это. Наверное, чтоб еще хуже не стало. Ну и вообще… хороший обычай, хоть можно подумать: «Вот вам, суки!»
Влад так и жил, всегда с фигой в кармане.
Поучительная история о том, что не надлежит отрокам по кладбищам бродить
Обида, как вывих, на второй день болит сильнее.
В раннем детстве Влад увидел по телику мультик про муравья, которого отнесло ветром далеко от дома. Этот муравей жалобно говорил всем встречным: «Я инвалид, ножка болит», – и ему помогали другие насекомые. Влад, глядя на эту историю, даже пустил слезу: ему было жалко муравья – как самого себя. Маленьким его тоже жалели, воспитательница в саду всегда следила за тем, чтоб на прогулке его никто не толкнул, и давала ему собирать конструктор, пока другие дети носились и орали. Но в школе все пошло совсем не так – из-за Олега и Сашки. Наверное, если бы они не заметили, что он хромает, или если бы он сам не повелся на их провокации, все сложилось бы иначе, но… Сашка услышал, как Влад, у которого в тот день особенно сильно болела нога, попросил Полину:
– Передай мне тетрадку, Поли-ин, пожалуйста!
Сашка протянул, передразнивая его просительный тон:
– Пожа-а-алуйста! Поли-ин! Самому не встать? «Я инвалид, ножка боли-ит?»
В исполнении Сашки эти слова прозвучали мерзко и ни капельки не вызвали жалости – только отвращение вроде того, которое испытываешь, когда берешься за дверную ручку, на которую кто-то плюнул (да, у них в школе некоторые так делали – плевали специально). А еще нога перестала болеть. Сразу же. Зато тут же загорелось лицо. И Влад вскочил со стула и бросился к Сашке.
– Ого, бежит, бежит, смотрите, все он умеет!
Влад накинулся на него как бешеный, но Сашка только хохотал и отбивался безо всякой серьезности, как от девчонки. Веснушчатый, белобрысый и большеротый, он уворачивался от кулаков Влада, а когда надоело, просто толкнул его что есть силы:
– Отвянь, калека двадцатого века!
Влад, сделав шаг назад, оступился – и упал. Резкая боль, а с ней – жуткое чувство выбитой из-под ног опоры.
– Вставай, вставай, хватит притворяться! Мы все тут видели, что ты отлично бегаешь! – выступал Сашка. – Все же видели? Накинулся на меня и давай месить! А теперь под инвалида косит!
Владу помогли встать и дойти до парты. Дело на этом не закончилось – Сашка с Олегом поняли: Влад обижается легко и быстро, а бегать ему нельзя. То есть физически можно, но это часто заканчивалось плохо: Влад падал. Но ведь никто не заставлял его бежать! Никто не бил его с криком: «Беги, а не то убью!» Нет, он вполне мог бы не бежать, вот только Сашка с Олегом старались сделать все возможное, чтобы он все-таки побежал. Можно было просто дразниться, можно – прилепить ловким движением ему на спину бумажку со словами «Пни меня», можно было выбесить Яковлева еще как-нибудь, но результат оставался предсказуемым – он срывался с места и несся за ними, то есть несся чаще всего недолго, а потом падал, с криком, проклятиями, и вставал красный, со слезами на глазах и ковылял в медпункт или к учительнице. После второго или третьего случая Владу просто перестали верить. Майя Петровна, посмотрев на его красное лицо, на слезы, текущие по щекам, неожиданно резко для нее сказала:
– Если тебе нельзя бегать, зачем ты бегаешь? У тебя освобождение от физкультуры, ведь так? Зачем же ты тогда носишься на перемене?
Влад не смог ей ничего объяснить, потому что и сам не мог сказать, почему ему так хотелось догнать чертовых Сашку или Олега, повалить на землю и бить ногами и руками… Вот если б он пересчитал их ребра носком сапога, тогда бы он, наверное, успокоился, но уж точно не сейчас. Влад жаловался Славке, старшему брату, но тот только плечами пожимал: «Тебя дразнят – а ты не психуй». Ему легко говорить: его самого никто никогда не дразнил. Славка был высокий, крепкий, сильный, да еще и хорошо учился. А у Влада и с учебой клеилось так себе, а тут еще эти двое со своими дразнилками. Став старше, Сашка с Олегом то и дело напевали известную всем песенку «Ехали уроды на поминки» – о том, как Безногий догнал всех бандитов; это Влада особенно бесило.
Но всякому юмору – свое время, и даже затянувшееся из-за тупости Олега и Сашки время шуток про физические недостатки прошло. Мало того, эти двое стали относиться к Владу почти по-дружески, словно никогда и не доводили его до истерик своими подколами. Влад сам не заметил, как однажды поучаствовал в разговоре с Олегом и Сашкой, обычном разговоре в духе «у кого бы списать домашку». Неужели все, проехали? Теперь можно дружить?
