Генеральная пауза. Умереть, чтобы жить - Ильина Наталья Леонидовна

Дина вздрогнула от внезапного озноба. Запахнула жилетку на груди. В ушах звучало далёкое эхо другого крика — того мужчины, что повернул назад от близкого берега. От возможности вернуться и жить… Она со всхлипом вздохнула и продолжила читать.

«Всё. Горбуна больше нет. Я думал, да все думали, что он уйдёт первым, а вышло вон оно как. Я шёл рядом и старался не смотреть ему в лицо. Нет ничего приятного в том, как выглядит человек, потерявший себя. Но не проводить его я не мог. Не знаю, правильно ли сделал, ведь теперь длинная (откуда же их столько?) шеренга тел, застывших в ступоре, пустыми глазами уставившихся в темнеющее небо, будет сниться мне до самого конца, каким бы он ни был.

Горбун знал, что уходит, и был готов к этому. Все мы знали. Но к тому, что вдруг не обнаружим Блондина, который просто исчез однажды ночью, не был готов никто. Машка рыдала в голос, размазывая слёзы по лицу. Она едва оправилась от потрясения после гибели Беса, и вот на тебе — снова потеря.

Но и она не задержалась слишком долго. Накануне мы вернулись из города поздно, едва успев до темноты, и завалились спать вповалку, втроём на здоровенном матрасе Горбуна, так было теплее. А утром она разбудила нас криком:

— Мальчики, мальчики!

Я еле продрал глаза, Горбун просто сел и дохнул сивухой от выпитого накануне — так он пытался вернуть способность спать.

— Машка, кончай орать, — проворчал я и остолбенел.

Такой я Нашу Машу ещё не видел. Она сияла. Свет пробивался сквозь жалюзи, и рыжие кудряшки горели нимбом вокруг её восторженного лица.

— Мальчики! Я — не Маша! Меня Таня зовут. Таня Грызлова.

Я продолжал таращиться, а Горбуна подбросило на матрасе. Он вскочил на ноги и выпрямился так, что даже спина разогнулась неведомым образом.

— Пошли, — только и сказал.

Я чуть не спросил «куда?», да вовремя очухался. На Крестовский, куда ж ещё? Наша Маша, то есть Таня, возвращалась назад!

Так мы остались вдвоём. А теперь я совсем один, и никто мне не нужен.

***

У Нашей Маши есть страсть. Она обожает фотографии. Выдирает их из журналов, вырезает из книг. Единственная, кто может ходить по пустым квартирам и рыться в вещах. Она никогда ничего оттуда не забирает, кроме фотографий. Ими увешаны все стены в нашем жилище. Я никогда не присматриваюсь, не разглядываю чужих лиц, для меня это всего лишь пёстрые заплаты на бежевом пластике стен.

Вчера она весь вечер (короткий, как никогда) носилась с вырезанной из журнала фотографией лося. Как всегда, я вспомнил об этой громадине только тогда, когда мельком глянул на страницу журнала у неё в руке.

— Где все животные? — пристала она к Блондину.

— Маш, не знаю, — отмахнулся он, погружённый в чтение.

Всё свободное время он или читает, или мастерит что-нибудь страшно полезное.

— Доктор, — пришла моя очередь быть жертвой расспросов, — почему нет животных? Хоть бы крыса? Или кошка?

Я как-то не задумывался об этом до сих пор. Затупил, и вместо меня ответил Горбун:

— Машуль, кому интересны звериные души? Они же чистые.

Мы дружно уставились на него. Картинка едва не вывалилась у Машки из пальцев.

Вот такая философия.

***

Забавный пацан. Истерить перестал быстрее, чем я в своё время. Всё рвётся куда-то. Имя себе выдумал заковыристое. Торможу его, как могу, но он слишком молод, чтобы сидеть на месте и не задавать вопросов. А я не знаю, что ему отвечать. Да и не очень-то хочу. Он вроде ещё не готов к ответам.

***

Снова один. Птенец ушёл. Улетел в собственное гнездо. Наслушался моих бредней о прошедшем времени и решил стать провожатым. Говорит о помощи, а глаза в пол. Совсем врать не умеет. У меня в ларьке тесно для двоих, грязно и неуютно, но всё равно жаль, что он ушёл».

Дина сразу поняла, что это об Алексе. Последний лист задрожал в руке, строчки расплылись перед глазами. Захотелось отыскать Доктора и сказать, что Алекс уже дома, что Доктор тоже ещё жив, заставить его вспоминать. Она шмыгнула носом, вытерла слёзы и дочитала оставшиеся записи.

«Всё чаще вспоминаю Границу, Беса. Давно решил, что он догадывался, какая судьба его там ждёт, и просто использовал нас, чтобы спокойно дойти. А может, подарил нам шанс увидеть единственный настоящий выход отсюда? С него сталось бы и то, и другое.

***

Перепечатал кое-какие заметки из старых дневников. Еле разбираю собственный почерк. Может статься, что я действительно врач? Завтра закончу книгу, отнесу Музыканту — Алику (а «Птенец» мне нравилось больше), пусть делает с этим, что хочет. Меня ждёт Граница. Мерещится по ночам. Я всё искал смысл в том, почему сижу здесь так долго, и неожиданно понял, что от меня требуется решение. Выбор. Кто-то надеется, что я ещё годен на поступок, потому Тьма меня и не берёт. Пока перепечатывал старый дневник, сообразил, что так и не систематизировал свои наблюдения. Увлёкся процессом. У нас, старожилов этого проклятого места, тоже есть воспоминания. Тонкая шкурка своего «я», которая наросла уже здесь. Когда я писал то, что выше, был совсем голым. Как ребёнок. И наивным, что, как ни странно, сейчас умиляет.

Надеюсь, кому-нибудь пригодится моя писанина. А если и нет, какая разница? Я ухожу, удачи».

Сколько времени она провела, глядя на стиснутые в руке бумаги? Пятнадцать минут? Полчаса? Казалось, что прошла целая вечность. Время… Какое значение это имело здесь? Бесполезное, раздражающее знание о том, что время можно измерить и что от его хода может что-то зависеть. Здесь не осталось никого, о ком стоило бы беспокоиться. Беспокоиться нужно было о себе.

Дина вздохнула. Скоро закончат с шашлыками Митя сотоварищи, и тогда… Что случится тогда, она не знала, не хотела об этом думать. Ничего хорошего, по определению. Она с тоской повернулась к окну и подышала на стекло. В мутном пятнышке осевшего пара вывела буквы «Д» и «А». Вдруг вспомнила, как Алекс испуганно сказал, что она могла его не застать, и похолодела. Если он читал дневник Доктора, то мог отправиться за ним или… Последняя мысль пугала. Тряхнув головой, Дина отмела её прочь. «Алекс не такой! Он не мог так поступить!»

Она всё ещё смотрела в окно, когда зелень туй вдруг почернела, а ровный обрез верхушек стал расплывчатым, теряя чёткость линий. Не сразу сообразив, что происходит, Дина посмотрела наверх. Небо мрачнело, превращаясь в тёмно-серое из блёкло-голубого.

— Да хрен его знает, почему, — донёсся до неё раздраженный мужской голос из-за двери. — Даже поразвлечься не успеем.

Щёлкнул замок, и дверь распахнулась. В проёме нарисовался высокий толстяк, из-за его плеча выглядывала девушка-ёж. Дина отступила бы, да было некуда — она прижималась спиной к подоконнику, до боли стиснув кулаки.

Темнело слишком быстро. Вся пятёрка, набившаяся в маленькое помещение игровой, держалась возле двери, но теперь Дина не могла их даже толком разглядеть. Казалось, что внезапно потемнело в глазах, как будто она смотрела сквозь закопчённое стекло. Затравленно, словно попавший в ловушку зверёк, она обернулась к окну и не увидела неба — только узкую полоску кровавого отсвета на деревянной решётке рамы.

— Начинается, — негромко сообщила почти невидимая девушка-ёж и нервно хихикнула.

— Рш-ш-ш-ш-шах! — победно зашипела обступавшая Дину Тьма. Уже не в памяти, а наяву: в углах комнаты, за почерневшим стеклом окна, в зияющей чёрным провалом распахнутой двери, которую заслоняли нечёткие человеческие фигуры.

«Господи! — взмолилась никогда не помышлявшая о боге Дина. — Нет!»

— Да-а! — послышалось ей в шорохе подкрадывающейся Тьмы.

Дина рванулась к двери, не помня себя от ужаса, но не успела сделать и трёх шагов.