Андрей Столяров - Не знает заката
Более того, я, кажется, начинал догадываться, из-за чего разгорелся весь нынешний переполох. Почему знаменитые пленки – записи бурных дискуссий, сделанные на заседании Клуба, – вдруг потребовались немедленно, более того – на самом верху. Все было тоже достаточно очевидно. Тот инсайт, то коллективное озарение, которое возникало на заседаниях, обладало, по-видимому, очень сильным психотерапевтическим действием. Причем, скорее всего, с транслирующим потенциалом. Если уж я ощущал его даже при индивидуальном общении с Машей, Сергеем Валентиновичем, игуменом Серафимом, то можно догадываться, каков там суммарный эффект. А кроме того, вероятно, имеет место еще и психологический резонанс. Это значит, что результирующая инсайта оказывается мощнее, чем при простом сложении сил.
Я не находил это объяснение чересчур фантастическим. В конце концов в психотерапевтических практиках, с которыми я по роду своей работы был немного знаком, используются записи музыки, часто весьма специфической, используются определенные тексты, которые, как считается, оказывают гипнотическое воздействие, используются запахи, особые световые эффекты, особая жестикуляция (пассы), особое «архетипическое» построение разговора. И все это с одной-единственной целью – пробиться к энергетическому субстрату психики, вскрыть подсознание, добраться до его темных глубин, прочистить коммуникации между ним и сферами разума, оформляющими поведенческие реакции. Чтоб энергия хаоса, кипящая в древних пластах, поднималась бы на поверхность и подпитывала бы собой жизненную активность. Понятно, что, скажем, у президента был на эту тему и личный психолог. Кстати, я его как-то видел: очень подвижный, неутомимый, невзирая на тучность, чрезвычайно жизнерадостный человек, сыпет историями, анекдотами, душа компании, типичный москвич, от психолога – ничего, но может быть, так и надо. Как, впрочем, личные терапевты (экстрасенсы, целители) были у каждого, кто достиг определенных властных высот. Как же без этого? А вдруг действительно помогает? Однако психотерапия имеет свою специфику: то, что действует на одного, практически не оказывает влияния на другого. То, что для первого – радость, для второго – мучение. Подбор комплекса процедур – одна из главных трудностей этого направления. И если уж так получилось, что данный метод «сцепился» с психикой реципиента, если уж он работает, дает нужный эффект, то от него ни в коем случае нельзя отказываться. Нельзя даже менять его в каких-либо второстепенных деталях. Неизвестно, что из этого выйдет. Весь эффект «подзарядки» может пропасть.
Кстати, это не только для президента. Я подумал, что в рамках данной гипотезы можно было бы объяснить и так называемый «феномен петербургской команды», уже несколько лет мучающий околоправительственных политологов. В том, что президент, заняв высший государственный пост, потащил за собой людей, знакомых ему по предыдущей работе, конечно, ничего необычного не было. Ему требовался демпфер, требовался заслон, который прикрыл бы его от уже сформированных, мощных московских административных кланов. Требовались кадровые «засеки», которые могли бы остановить продвижение вражеских сил. Ведь сожрать нового человека, без связей, без политического капитала могли бы за три секунды. Так делает каждый, кто оказывается наверху. Но вот то, что демпфер этот не расползся, как гнилая мякина, выполнив свое назначение, то, что он не рассеялся, не растворился в бюрократическом закулисье, как это обычно бывает, то, что «петербуржцы» по-прежнему занимают в правительственных кругах очень влиятельные посты, это было уже действительно странно. А как выясняется, ничего странного. Просто получая непрерывную терапевтическую «подпитку» из Петербурга, они, конечно, более продвинуты, чем другие. У них есть метафизика бытия. Они получают ее непосредственно с горних вершин. И, подключенные к этому высокому напряжению, переводят его в конкретную деятельность. Вот в чем их преимущество. Правда, сейчас эта «подсветка» исчезла. Снят трансцендентный потенциал, поддерживающий внутреннюю энергетику. Отсюда – астения, упадок сил, безразличие к окружающему. Состояние, надо сказать, очень опасное, поскольку запросто может превратиться в хроническое. Не удивительно, что Борис так нервничает.
Вот примерно такая у меня вырисовывалась картина. Как и предыдущие соображения насчет «линзы», она казалась мне весьма убедительной. Внутреннее чутье подсказывало, что это все не так уж далеко от действительности. Однако, как и предыдущие соображения, картина эта имела один существенный недостаток.
Причем, тот же самый – которым я не мог пренебречь.
Будучи простой и логичной, она нисколько не приближала меня к раскрытию главной тайны.
Впрочем, сейчас меня это совершенно не волновало. Я чувствовал у себя на запястье чуть обжигающие, твердые, уверенные пальцы Геллы, и все остальное отступало куда-то на периферию.
У меня даже сердце билось как-то иначе.
Часто и гулко, будто перед прыжком через пропасть.
Гелла, наверное, тоже чувствовала себя неуверенно, потому что внезапно остановилась и сказала каким-то напряженным голосом:
– Не смотрите на меня так. Вы на меня непрерывно смотрите…
– Куда ж мне смотреть? – спросил я.
– Смотрите туда… – Она протянула руку. – Нет-нет, немного правее…
Мы находились на набережной, сразу же за Сенной площадью. Мне это место было знакомо: я много раз пробегал по нему – к Львиному мостику от метро. Только сейчас оно выглядело заметно иначе. Ниже стали дома – какого-то неопределенного цвета, мостовая разъехалась – сквозь асфальт проступали проплешины пересохшей земли. Облицовка набережной тоже была не повсюду – кое-где сбегали к мутной воде откосы, тронутые щетиной травы. Странно были одеты прохожие. Прошла дама в платье позапрошлого века, на голове – кружевной чепчик, подол метет землю. За ней, прижимая к груди короб из лыка – простоватенький мужичок, похожий облачением на бомжа: мятые штаны, серая от грязи рубаха, поверх – что-то вроде халата, подпоясанного веревкой. Впрочем, тут же вывернул из переулка роскошный, с глазастыми фарами автомобиль, нетерпеливо бибикнул – мужичок испуганно отскочил в сторону.
Гелла быстро сказала:
– Только, пожалуйста, не заговаривайте ни с кем… Я вас очень прошу… Иначе мы здесь останемся…
– Не понимаю, – сказал я.
– И не надо пока… Просто смотрите… Да не туда, не туда, правее…
Из улицы на другой стороне канала вышел юноша, одетый несмотря на жару, в длинное застегнутое до горла пальто, в каких-то обмотках, видимо, удерживающих башмаки, оглянулся вокруг и, сгорбившись, привычно нервной походкой направился к Кокушкину мосту.
– Он не к старухе сейчас идет, – прошептала Гелла. – Это он, по-моему, собирается на встречу со Свидригайловым… Тот ведь через стенку в номере услышал его признание… Видите, видите?.. Хорошо, что вы видите, многие не замечают. Или – видят, но, знаете, так – не обращают внимания…
Меня уже ничем нельзя было удивить. В конце концов, у каждого города свои достопримечательности. В Москве показывают Кремль, боярские палаты, Третьяковскую галерею, а в Петербурге – Медного Всадника, Зимний дворец, призрак Родиона Раскольникова, бредущий сквозь зной.
Все совершенно естественно.
– Жаль, что нет времени, – сказала Гелла. – А то могли бы сходить на Крюков канал, посмотреть, как Мечтатель – помните, из «Белых ночей»? – встречается с Настенькой. Бабушка пришпиливала ее за юбку булавкой. А она булавку тихонечко переставит и убежит… Главное, заканчивается как… «Боже мой! Целая минута блаженства! Да разве этого мало хоть бы и на всю жизнь человеческую»?..
– «Не знаю отчего», – продолжил я, – «но вдруг представилось мне, что комната моя постарела… Стены и полы облиняли, все потускнело; паутины развелось еще больше… Мне показалось, что дом… м-м-м… стоящий напротив, тоже одряхлел и потускнел в свою очередь… что штукатурка на колоннах облупилась… что карнизы почернели, растрескались… стены из яркого цвета стали пегие»… А потом прошло время. И вот, пожалуйста: «Я больной человек… Я злой человек… Непривлекательный я человек… Я уже давно так живу – лет двадцать… Впрочем, ничем я не сумел сделаться: ни злым, ни добрым, ни подлецом, ни честным, ни героем, ни насекомым… Так и доживаю в своем углу»…
Я запнулся, потому что глаза у Геллы расширились. Левый вспыхнул зеленью, а правый – дождевой темнотой.
Она сжала мою ладонь так, что я почувствовал боль.
– Боже мой… Мне как-то в голову не приходило… Через двадцать лет… Тоже – он… Я теперь не смогу на него смотреть…
Мы стояли друг против друга.
– Настенька, – сказал я. – «С самого утра меня стала мучить какая-то удивительная тоска. Мне вдруг показалось, что меня все покидают, все от меня отступаются… Я бродил по городу, решительно не понимая, что со мной делается… Пойду ли на Невский, пойду ли в сад, брожу ли по набережной… Что же мне делать, Настенька?»… Для меня эти двадцать лет еще не прошли…
