Памела Джонсон - Особый дар
И тут Мейзи бросилась ему на шею.
— Счастливо, милый. Ты будешь мне писать?
— Думаю, что частенько.
— Сходи в те места, где мы бывали вместе.
— Непременно.
— Когда будешь есть groque-monsieur, вспоминай меня.
Она рассмеялась, и последнее, что он увидел из окна, было сияние ее улыбки.
20
До отъезда во Францию Тоби успел посмотреть телепередачу о творчестве матери. Съемка была произведена заранее, так что у телевизора они сидели всей семьей.
Миссис Робертс появилась на экране маленькая, как воробышек; перед объективом она держалась непринужденно; на ней было то самое, теперь уже не по сезону теплое, платье, которое она купила для вернисажа в Кембридже.
— Подумать только, ведь это я!
— Да, Дора, ты, — сказал мистер Робертс, придвигаясь к ней поближе.
Между тем на экране ведущий спрашивал ее, правда ли, что она такая затворница.
— Ну, я бы не сказала. Просто люблю свой дом, вот и все; я не очень общительная.
— Разрешите спросить: когда вы начали заниматься живописью?
— Мне кажется, малевала я всегда, сколько себя помню. Но всерьез занялась этим только последние пять лет.
— Вы пишите с натуры?
— Не совсем так. Ну, правда, иногда смотрю в окно. Но большей частью придумываю свои картины из головы.
— Знаете, ваша живопись привлекла довольно большое внимание. И я бы сказал, вполне заслуженное. Доставляет ли это вам удовольствие?
— Я рада, что людям нравятся мои картины.
Затем показали несколько ее полотен (в черно-белом цвете особого впечатления они не производили) и под конец — ту картину, которую приобрела Аманда: миссис Робертс у себя в кухне.
— Почему вы это написали?
— А почему бы нет? Подвернулся сюжет — вот и написала.
Вскоре интервью закончилось — миссис Робертс, верная себе, и эти семь минут была немногословна.
— Вот так, — сказал мистер Робертс, выключая телевизор. — Надо же, до какого дня я дожил, а?
Тоби поцеловал ее.
— Поздравляю, мам.
— Никак не могла придумать, что бы им такое сказать. И они спрашивали меня про людей, которых я знать не знаю. Называют меня примитивом, а я-то думала, это обезьяны такие.
— Не совсем, — возразил Тоби, — и вовсе ты не обезьяна. Ты у нас замечательная.
— Если бы я чаще показывалась на людях, вообще мелькала, то, думаю, вокруг меня не было бы всего этого тарарама, — мудро заметила миссис Робертс. — Вот ведь, не понимают, почему дома мне хорошо, а встречаться с новыми людьми в тягость. Это для них загадка.
И все-таки, когда к ней пришел успех, кое-что в ее жизни изменилось. Так, соседки, прежде забегавшие к ней поболтать, теперь больше не заглядывали.
— Вот и ладно, — говорила миссис Робертс, — мне работать нужно. А когда приходится угощать чаем то одну, то другую, только от дела отвлекаешься.
Наконец Тоби уехал в Париж. Большую часть времени он проводил в Национальной библиотеке. Мейзи приехала разок его проведать, и они попробовали заново пережить былые счастливые дни, но это еще не удавалось никому. И все же Мейзи казалась спокойной и довольной. Через некоторое время он завел мимолетную интрижку с первой попавшейся девушкой — студенткой, которую подцепил в кафе на бульваре Сен-Мишель, — и получал от нее то, что ему было нужно. А при расставании ни одна из сторон не испытала особого огорчения.
Но жилось ему все это время довольно безрадостно. Париж уже потерял для него прелесть новизны, а с нею в какой-то мере и прежнее очарование; работа не ладилась. Трудился он не покладая рук, но бесконечные научные изыскания надоели ему до тошноты. «Сен-Жюста» он так и не переделал: просто не знал, как к этому подступиться.
Недели за две до возвращения домой он послал письмо Клэр. На первый взгляд обычное дружеское письмо, написанное без всякого расчета. В действительности же расчет тут был.
«Я все больше и больше убеждаюсь в том, что жизнь ученого не для меня. Хочется выйти в широкий мир, хоть немного понять, что к чему. Но если я брошу диссертацию, это будет жестоким разочарованием для всех, включая отца с матерью, так что придется мне как-нибудь ее дотянуть. Но все-таки я приуныл, еще немного Французской революции, и я, кажется, вообще свихнусь».
На самом деле такая опасность грозила ему меньше, чем кому бы то ни было, но, как Тоби честно себе признался, он несколько сгустил краски, чтоб вызвать ее сочувствие.
Ответ Клэр оправдал все его надежды.
«По-моему, Вы дурите — ведь Вам предоставлены такие возможности! Ими бросаться нельзя. Впрочем, какое у меня право поучать других, когда я сама себя проклинаю? Но если Вы нуждаетесь в совете, я уверена, папа Вам его даст; мне помнится, он даже обещал. Может быть, потолкуем об этом, когда Вы вернетесь? Кстати, и мне хотелось бы с Вами кое о чем посоветоваться, так что придется Вам быть мудрым старейшиной племени. Позвоните мне. Привет».
В Лондон он приехал промозглым ноябрьским утром. Пахло сыростью и почему-то хризантемами, под ногами сочились водою палые листья. Он сразу поехал к себе, Тиллеру пока звонить не стал — да и что он ему скажет?
Первой, кому он позвонил, была Мейзи. И к величайшему своему удивлению, узнал, что она, ничего ему не сообщив, уехала с Амандой — та, как обычно, устремилась в погоню за солнцем.
— Мисс Мейзи, должно быть, вернется еще до рождества, — сказала ему экономка, и в голосе ее были ободряющие нотки.
Вот тут-то он позвонил Клэр, и та бурно ему обрадовалась. Можно ли встретиться с ней? Конечно, можно, почему же нет? Ведь он приедет в Глемсфорд, да? Дома только они с отцом. Мать в Австрии, катается на лыжах в Альпах. «И зря, это совершенно не по ней. Бедняжка, вечно она себе что-нибудь ломает. Переломы, правда, не серьезные — так, по пустякам».
В Глемсфорд он приехал в субботу. Клэр в брюках и синем свитере — ворот хомутом — открыла ему сама и, бегло поцеловав — так, словно он старый друг и это всего-навсего привычный ритуал, — ввела в холл. Там, как всегда, гуляли сквозняки, но в очаге ярко пылали огромные поленья, и они уселись на длинной низкой скамье поближе к огню.
— Прежде, чем перейти к делу, надо выпить, — сказала Клэр.
Она налила ему виски, а себе джина.
— Ну так. А вы, Тоби, хорошо выглядите, несмотря на все ваши сомнения и колебания.
— Вы тоже.
— Наверно, вам надо побольше двигаться. Вы вообще-то много ходите?
— От дома до университета и обратно, и еще — в Британский музей. Вот и все.
— Жаль, что вы не ездите верхом. Надо нам будет вас обучить. А как Мейзи?
Тоби ответил, что не знает: Мейзи уехала.
— А мне ничего не сказала. Да она и вообще ничего мне не рассказывает — с тех самых пор, как я сваляла дурака и проболталась, что вы у нас здесь побывали. До чего же глупо — я хочу сказать, то, что она так от меня отдалилась. Но и я тоже хороша. Ляпаю, не подумав.
«Очень даже подумав», — решил про себя Тоби. По-своему она умна и тонка, хоть и прикидывается простушкой.
Клэр резковато и прямо стала расспрашивать его о работе и о том, как у него шло дело в Париже.
— Как я вам и писал, еле-еле.
— Это надо обмозговать. Только не решайте ничего второпях, может быть, у вас сейчас просто хандра и все пройдет?
— Может быть. Впрочем, не думаю.
— Ленч у нас сегодня будет довольно скудный, — бросила она. — Одни только сандвичи, зато в изобилии. Пожуем-ка мы их прямо тут, у огня. Налейте себе еще виски. Нам никак не удается обогреть этот дом, а кухня и столовая просто разваливаются на глазах.
Когда она вышла, Тоби подумал, что временами она кажется почти красавицей, но чего-то в ней все-таки не хватает. Может быть, темперамента? Что ж, если так, тем лучше. Если же темперамент у нее все-таки есть, она умело его скрывает. С виду Клэр простецкая, компанейская девушка с ограниченным кругом интересов — этакая деревенская лошадница. Такая всегда будет спокойной и безмятежной, ведь у нее нервы не оголены. И хотя, судя по всему, хозяйка она неважнецкая (как выразилась бы его мать), у нее все получается складно, с нею приятно и легко.
Клэр вернулась с подносом.
— Угощайтесь. Теперь буду говорить я.
Но некоторое время она ела молча, молчал и он.
Наконец она заговорила:
— Я подумываю о том, чтобы выйти замуж. Заметьте, ударение сделано на слове «подумываю». Что вы на это скажете?
Тоби был ошеломлен. Такого он никак не ожидал.
— Что же я вам могу сказать, если не знаю никаких подробностей, — ответил он уклончиво.
— Ну так вот вам подробности. Зовут его Алек, он молодой баронет: отец его умер два года тому назад. Вы могли его видеть в Хэддисдоне, он хороший знакомый Аманды.
— Да, кажется, я его там как-то видел.
— Он славный, мягкий, очень неглуп, но у него нет подбородка, и я не знаю, сумею ли с этим свыкнуться. Казалось бы, какое это имеет значение, а вот почему-то имеет.
