Девяностые - Сенчин Роман Валерьевич
Но она пришла. Стукнула в окно, как вчера, Сергей побежал встречать. Как и вчера, обнял в калитке, целовал…
– Я вот собрала, – говорила Надя, доставая из сумки еду, – сейчас посидим, праздник отметим.
Она спокойно накрывала на стол, словно была здесь хозяйкой. Сергей, присев на корточки возле печки, курил, пуская дым в топку. Надя заметила это, улыбнулась:
– Дымите, ничего… Я к табаку нормально отношусь.
Он улыбнулся в ответ. Смотрел на хлопотавшую женщину и, когда мысли не отравляли восприятие, любовался ею. Она была сегодня нарядна, узкое платье делало фигуру стройней и тоньше, волосы зачесаны назад, собраны в шишечку… Что-то приговаривая, расставляла на столе кушанья: тарелку с холодцом, четверть печеного гуся, крашенные луковой кожурой яйца, бутылку водки, соленые огурцы, помидоры…
– А рюмок у меня нет, – сказал Сергей с сожаленьем, – и вилка одна…
– Я вилки взяла, – Надя обернулась к нему, и губы снова разъехались от улыбки, – и вот – тоже, – вынула со дна сумки две граненые стопочки. – Ну-с, Сергей Андреич, прошу к столу.
Она была умиротворенной и торжественной, будто сделала какое-то трудное и важное дело, добилась чего-то. И вот теперь можно отпраздновать…
«Гм, это Пикулин, кажется, двинул однажды, – вспомнил Сергей. – Что когда влюбляется мужчина, жизнь его перекашивается, почва под ногами трясется, и ощущение, что вот-вот всё развалится. А когда влюбляются женщины, то становятся спокойными – они нашли… Да, что-то в этом роде».
– Сперва надо стукнуться. – Надя выбрала из мисочки яйцо. – Давайте!
Сергей тоже взял яйцо, ударил по Надиному механически-равнодушно, додумывая свою нечистую, неприятную мысль; скорлупа на его яйце растрескалась, вмялась.
– Плохое выбрали, – смеясь объявила Надя. – Надо остренькое, вот у меня как. Им надежней.
– Да? Буду знать…
– Что ж, открывайте, наверно, бутылочку.
Выпивали, ели. Надя говорила почти без остановки, как будто нарочно не давая возможности заговорить Сергею.
– …Сегодня вдруг приходят: «Давай вспашем!» Я отказалась, понятно. Чего земле зазря-то выветриваться…
– А у меня вспахали, – отозвался Сергей, принимая на свою тарелку кусок гуся. – Сосед предложил…
– Да? И как, у себя он тоже вспахал?
– Не знаю… не видел…
Надя пожала плечами, в голосе появилось презрение:
– Водки им просто надо, вот и предлагают. Две недели еще до посадок… – Но тут же снова подобрела: – Вы тоже, значит, садить собираетесь?
– Да, конечно.
Он наполнил стопочки, предложил:
– Давайте, Надежда, на «ты» будем. Что мы теперь…
– Давайте-давайте, – с готовностью согласилась она и одновременно перебила, и Сергей не договорил главного.
Чокнулись, выпили, закусили.
– Да-а, без картошки-то как же? – вздохнула Надя. – Это самое главное – картошка есть, уже не голодом. Еще вот пруд отойдет, рыбачить начнут. Караси хорошо ловятся, мой Борька то по десять, а то и больше, быват, приносит. Жарим, уху, пирог печем рыбный. Какое-никакое, а подспорье все-таки… А зимой вялая рыбалка. Мужики карпа сидят караулят – карп зимой берет иногда…
– Надя! – перебил Сергей, еще не найдя слов, не зная, как выразить то, что нужно ей сказать. – Надя, я вот что хотел вам…
И лицо ее сразу изменилось, словно бы пожухло и потемнело, она торопливо, испуганно попросила:
– Не надо. Вот сейчас хорошо нам… вот так, давайте… давай, чтобы и было.
– Как?
– Как сейчас… как ночью. И больше – не надо. Ладно? – Она суетливо плеснула в стопочки. – Да?
«И она тоже боится, – думал удивленно Сергей. – И она… Чего ей бояться?.. Да нет, что я!.. Ей-то и есть чего…»
– Давай, Сережа, за вечер этот, за Пасху еще раз… за весну!
А может, действительно, не надо этих разговоров и большего – не надо? Может, вот именно так, как сейчас – это то, что им нужно обоим? Может быть… Или еще слишком рано ставить точки, решать окончательно?.. И Сергей пересилил себя, свои сомнения (которые вели его туда или не туда, он не мог разобраться, но ясно было, что к усложнению их отношений), постарался стать раскованнее и веселее.
Теперь каждый вечер, как только темнело, Надя приходила к нему. Темнело все позже, Сергею все тяжелее становилось ожидать ее. Они почти не виделись днем, вечерами проводили вместе не больше часа, и Надя возвращалась домой. Не говорили друг другу нежных слов, ласкали друг друга в темноте, молча, задыхаясь от близости и желания, и Сергею казалось, что они просто справляют нужду, гасят разжигаемый в них природой огонь. Ей нужен мужчина, ему – женщина, и вот встретились два подходящих существа и соединились.
Несколько раз Сергей пытался завести разговор о своей помощи по хозяйству, о своем участии в ее жизни. «Я копать умею, прибивать, с вилами обращаться могу… Надя, как же – я ведь теперь тебе не совсем чужой…» – «Ты вот рисуешь – и рисуй, – с улыбкой, полушутя отвечала она. – Каждому свое назначение. А тебе, говоришь, к выставке готовиться надо, и портрет вон еще не закончен. Рисуй скорей. Только я с ним не согласна». – «Почему?» – «Я на нем молодая какая-то, симпатичная слишком…» – «Да ты и в жизни симпатичная… Ты, Надя, красивая…» – «А-ай, – она морщилась, – чего смеяться-то! Красивая… Какая тут красота…»
Кое-как доведя картины до терпимого уровня, Сергей решил двадцать девятого апреля снова пойти к тем скалам на берегу Енисея. Хотелось побыть одному, посидеть у воды, глядя на быстрый поток, который, кажется, очищает, освежает душу; нужно было спокойно, не торопясь подумать.
Природа изменилась слабо, если не приглядываться – по-прежнему голо и серо, трава желтая, сухая, – но в то же время Сергей не узнавал те места, по которым шел в прошлый раз. Все неуловимо преобразилось, зажило, зазвенело… А там, где начинался последний перед обрывом подъем, он обнаружил семейку синих мясистых цветов.
Долго смотрел на них, сидя на корточках, трогал их ворсистые плотные лепестки, и цветы казались такими преждевременными, нереальными в мертвой прошлогодней траве, на продуваемом холодными ветрами склоне. Нигде почти нет еще никаких красок, кроме черной и серой, лишь какие-то полутона, слабые намеки, а здесь вот вдруг – ярко-синие пятна.
…Почему-то еще с первого похода он был уверен, что обнаружит на этой скале рисунки. В прошлый раз он обследовал ее бегло и наверняка главное пропустил. Место очень уж подходящее – немного жуткое, как бы выпадающее из настоящего; все здесь дышало далеким каменным прошлым, и следы этого прошлого, скорее всего, остались, отмеченные на скале.
Для начала Сергей пошел вверх по течению Енисея, где в реку врезается длинная каменистая коса, и оглядел скалу со стороны. Она нависла над водой, и там, где Сергей стоял недели три назад, любуясь неожиданно развернувшейся перед ним панорамой, был как бы карниз, а под этим карнизом – множество уступов, ниш, образовавшихся из-за обвалившихся когда-то огромных глыб; и вдоль всей скалы, почти горизонтально, чуть вверх с запада на восток, протянулась поросшая травой и жиденькими кустами, напоминающая ступень полоса. Три недели назад Сергей не заметил ее, он изучал скалу немного ниже, а вот по этой, созданной самой природой тропе стоит пройти.
«Тропа» – узенькая полоска, на которую ветер нанес землю и семена травы; по ней нужно двигаться осторожно, прижимаясь к скальной стене, проверяя ногой прочность опоры… Вот Енисей поворачивает вправо, и скала тоже делает поворот на юго-восток. И тут, мечтая и надеясь это найти, но все равно неожиданно, Сергей увидел на гладких, будто отшлифованных сколах выбитые совсем, кажется, недавно каким-то чудаком фигурки нескольких коз с длинными изогнутыми рогами и тут же – маленьких козлят, почему-то обращенных мордочками в противоположную сторону…
Зачарованный, переступал Сергей от скола к сколу, от картины к картине. Безвестный мастер оставил на скале изображения людей (наверно, своих сородичей), оленей, коров. И они каждое утро, уже тысячи лет, встречали восход солнца, безмолвно ведя свою тайную, подаренную им когда-то руками давно слившегося с землей человека жизнь.
