Абилио Эстевес - Спящий мореплаватель
Чтобы скрыть волнение, она открывает сумочку из крокодиловой кожи и достает полотняный носовой платочек со своим именем, Висента де Пауль, искусно вышитым Маминой готическими буквами. Платочек — это вторая вещь, попавшаяся ей на глаза. Первой была пудреница. Было бы дурным тоном, вульгарно, неизящно и фривольно достать пудреницу. Поэтому она предпочитает платочек, который к тому же так красиво вышит. И она прикладывает платочек к вискам, словно хочет промокнуть капли несуществующего пота.
Когда поезд прибыл в пункт назначения, и Висента де Пауль оказалась наконец на станции Бискейн-Бей, она почувствовала, что не хочет покидать поезд, что она с удовольствием бы осталась в нем навсегда.
«Разве жизнь не путешествие? — спрашивала она себя. — И если это путешествие, зачем притворяться, что это не так, зачем притворяться что ты куда-то приезжаешь?»
Но одно дело внезапные желания и аллегории, которые люди наивно пытаются отыскать в реальности, и совсем другое — простое и незамысловатое течение собственной жизни. Она подождала, пока Джон Гилберт встанет со своего кресла. Взяла сумочку из крокодиловой кожи и чемоданчик и вышла из вагона с видом человека, который провел полжизни, путешествуя по миру. Она пошла по перрону так, словно он был ей давно знаком, и сделала вид, что знает, куда идти, и, чтобы скрыть волнение, глубоко вздохнула и улыбнулась с удовлетворением человека, который наконец-то вернулся домой. Она поискала глазами мужчину, но не увидела его. Она не увидела ни старушки в шляпке с крошечными цветами, ни юношу в очках, ни миссионера. Она стояла на перроне одна рядом с пустым поездом.
«А что, если вернуться домой?» — спросила она себя, потому что испугалась.
В ЛЕСУ
Уже много часов назад она убежала из Ла-Майи и пробирается по лесу. Она, вероятно, уже далеко. Она очень хорошо знает, что время в лесу другое, что оно ощущается иначе. Она уже не слышит выстрелов. Ее окружает тишина леса, тишина, нарушаемая далекими голосами и свистом. Ей кажется, что она еще различает всполохи огня там, на юге, где, по ее расчетам, находится, или находилась однажды, Ла-Майя или то, что от нее осталось, если что-то осталось. И если отблеск пожара трудноразличим, то запах гари почувствовать легко, сильный запах грязного дымного облака, черного от горящей еще травы и пальмовых листьев, от вспыхнувших лучинами деревьев, от пылающих факелами домов, всепроникающий запах горелого дерева и еще более едкий — обугленных тел. Запах, который уже никогда ее не покинет. Где бы она ни была, где бы ни пряталась и сколько бы времени ни прошло: месяц, год или век.
Она идет медленно. Она идет босиком, и нужно быть осторожной. Кроме того, она прекрасно знает: чтобы идти по лесу быстро, нужно идти как можно осторожнее. Лес — это особая территория. Она не имеет ничего общего с остальным миром. Лес — это священная и проклятая территория. Территория, где демоны могут быть богами, а боги — демонами.
Она негритянка, а это означает мудрая. Ее мудрость не в голове, а в крови. Поэтому даже она, которая выучилась читать по-французски по Шатобриану и мадам де Сталь, а по-испански по герцогу де Ривасу и Фернану Кабальеро, знает, что здесь, в лесу, в этом запутанном лабиринте, ощетинившемся ветками, колючками и бурьяном, чтобы пройти больше, нужно пройти меньше, и что, если ты хочешь исчезнуть, но не заблудиться, нужно быть собранной и аккуратной, потому что только так можно скрыться, не потеряв направления, сделаться тенью среди заповедных лесных теней.
У нее в руках мачете, но она не сумела бы объяснить, откуда он у нее. Наверное, Лидувия, ее мать, вложила ей его в руку. Она помнит, что первым делом она закутала Коломбу Бесану и вынула ее из кроватки. Как только она услышала первые выстрелы и догадалась, не видя их, о первых пожарах, еще не слыша криков Лидувии и проклятий Лосанто, который уже бежал вверх по проулку в поисках Хуана Хакобо и Серафина или, вернее (и он это знал), навстречу смерти.
Долгие ночи она провела с предчувствием того, что война неизбежна. Слова мужа и брата не успокаивали ее. Как бы ни старались мужчины казаться безмятежными, в их словах сквозила жажда войны и беспокойство. И даже не столько в словах, сколько в поведении. Это было заметнее, когда они молчали, чем когда говорили. И Мария де Мегара была уверена, что самое страшное вот-вот произойдет.
Как только прогремел первый выстрел и взвился первый язык пламени, она укутала дочку и вытащила ее из кроватки с такой быстротой, словно много раз репетировала эти действия. Сама того не зная, она уже давно мысленно укутывала ее и прижимала к себе, собираясь бежать.
Мария де Мегара выбежала в проулок. Ее отец мчался в направлении, противоположном тому, куда бежали пытавшиеся спастись от огня. Она почувствовала, что Лидувия толкает ее к лесу.
Негры бежали беспорядочной толпой. Пламя распространялось со скоростью, которая возможна только в такой убогой деревне, как Ла-Майя, построенной из досок крабового дерева, стволов табебуйи и мангров и сухих листьев королевской пальмы.
Только когда она уже углубилась в лес, она заметила, что расчищает себе дорогу с помощью мачете.
Слава богу, что Коломба Бесана не плакала. Как будто она понимала, как будто знала, что сейчас главное терпеливо идти вперед, отводя кривые ветки, уворачиваясь от шипов акации и марабу, перепрыгивая через корни и лужи с величайшей осторожностью и сосредоточенностью и производя как можно меньше шума.
Еще один закон леса — не обращать внимания на топкую жижу под ногами. Не отвлекаться на земляных удавов и роящихся вокруг москитов. А также на голод и усталость, смешанную с голодом, которые бывают опаснее болота, удавов и москитов. И главное — не поддаваться отчаянию и тоске по тому, что осталось позади. Сейчас не время думать об этом. И не время Думать о тех, кто стал жертвой огня, чьи тела превратились в разрозненные фрагменты, брошенные у дороги. Нужно смотреть вперед и попытаться уйти. В том числе ради них. Уйти означает спасти Коломбу Бесану. И спастись самой потому что, чтобы спасти ребенка, онадолжна спастись сама, вверив себя богу, и не просто какому-то богу, а одному конкретному богу по имени Элеггуа, Святой Младенец из Аточи, покровитель путешествующих и беглецов, охраняющий врата лесов и саванн.
На юге бушует пламя пожаров. Позади остались разрушение и смерть. Война против негров. Пылающая деревня, подожженная войной против негров.
Она не знает, что на севере. И это большое преимущество. Не лучше ли зло, о котором не знаешь, чем то, которое испытал?
Есть еще кое-что, за что Мария де Мегара должна быть благодарна судьбе, и это сила не только ее воли, но и ее тела. Ее воля и тело объединились, сейчас они одно. Мария де Мегара знает, что она вошла в лес, что она рубит бурелом, отгоняет голод, сон, хищников и рои москитов. Она знает, что ее ведут Святой Младенец из Аточи и святая Женевьева. Лес тоже знает, кто вошел в него, и знает, что эта негритянка с младенцем и с мачете в руках не отступит перед болотами, марабу, хищниками, москитами, голодом и усталостью.
Июньская ночь совсем не похожа на ужас Ла-Майи. Это самая обычная ночь, прекрасная и светлая, продуваемая ветром, который, кажется, спускается со сверкающего, высокого и просторного, как купол, неба. На нем нет ни облачка, и оно бело от звезд. Лес пахнет лесом, влажными травами и кореньями, землей. Ветер приносит запах далекого пожарища, войны и еще сладковатый запах гнили, исходящий от мертвых животных. Не требуется слишком много энергии, чтобы ориентироваться в этой ночи. Не нужно прикладывать чрезмерные усилия, чтобы различить Малую Медведицу, а на краю ручки ковша найти висящую там с тех пор, как существует мир, Полярную звезду.
Если в чем-то и уверена Мария де Мегара, так это в том, куда ей идти. Спасение если оно и есть, то на севере. То есть в направлении Майари-Аррибы, Харауэки, Никаро или Ла-Кайманы. В направлении моря, которого она никогда не видела (и у которого проживет потом больше шестидесяти лет). Если она отклонится к югу, единственное, что она там найдет, — это другое море, которого она тоже никогда не видела и не хочет видеть, и опасный город, Сантьяго-де-Куба, который теперь превратился в ловушку для негров и наверняка кишит солдатами.
Спустя тридцать лет после отмены рабства Мария де Мегара чувствует себя симарронкой, беглой рабыней. Здесь, в горах, лес забирается по склонам вверх, а потом неожиданно круто спускается вниз. Как ни странно, подъем дается гораздо легче, чем спуск. Подъем, несомненно, требует большего присутствия духа, он зависит от способности владеть своим телом и выносливости. Спуск же рискован и не поддается контролю, здесь любой шаг может оказаться неверным.
Выйдя на прогалину, она останавливается. Ей нужно отдышаться, успокоиться, оглядеться Из-за зеленого мерцания светлячков она уже не различает, где земля, а где небо. Коломба Бесана, к счастью, ведет себя очень тихо, она по-прежнему спит, далекая от леса, от войны и от смерти.
