Юрий Рытхэу - В долине Маленьких Зайчиков
Гырголтагин вытащил из полевой сумки блокнот и положил на колени. Ринтытегин неодобрительно поглядел на него:
– Что ты собираешься делать?
– Мне надо занести в протокол сведения, – строго ответил Гырголтагин.
– Какие еще такие сведения?
– Это мое дело, – угрюмо буркнул милиционер.
Впервые Гырголтагину представлялась возможность проявить служебное рвение. В Торвагыргыне он был занят меньше всех. С утра до вечера ходил по поселку и ко всем придирался. Недавно заставил Геллерштейна собственноручно выкопать дохлую собаку, захороненную в неположенном месте. Человеку навеселе лучше было не попадаться на глаза Гырголтагину – за один запах спиртного он мог составить протокол.
За шумом тракторного двигателя никто не слышал, как подлетел вертолет. Его заметили тогда лишь, когда он пошел на посадку неподалеку от трактора. В вертолете были Иван Николаевич Аникеев и врач.
Быстро перебрались в вертолет и поднялись над тундрой.
Праву приник к окошку и вскоре сквозь пелену летящего снега увидел сбившиеся в кучу яранги стойбища Локэ. Среди них резко выделялось новое здание школы. Перед ярангой Коравье толпился народ.
Вертолет опустился рядом с толпой, разогнав жителей стойбища, не видевших раньше так близко эту железную птицу.
Праву бросился в ярангу. Оттуда не доносилось ни звука, и эта тишина отозвалась болью в сердце Праву. Люди молча расступились перед ним.
В чоттагине сидел Валентин Александрович Личко. Росмунта с опухшим от слез лицом наливала в примус керосин. Мирон лежал в коляске и удивленно таращил глаза на незнакомых.
За поднятым пологом видно было тело Коравье, покрытое белой оленьей шкурой.
Рыдания подступили к горлу Праву. Он шагнул к изголовью, но Росмунта поймала его за руку.
– Он спит, – сказала она.
– Что ты сказала?!
– Он спит, – приложив палец к губам, повторила Росмунта.
– Он жив?!
– Да. Только сильно ослабел. Потерял много крови.
Наташа Вээмнэу и врач комбината подошли к спящему Коравье и знаком попросили остальных выйти из чоттагина.
Валентин Александрович рассказал, как все произошло.
Пастухи собрались перегнать оленей на новое пастбище, но когда явились в стадо, их встретили Арэнкав и Мивит, которые кололи оленей. Никакие увещевания не помогли – старейшины даже не слушали пастухов. Погрузили туши на нарты и куда-то повезли. Пастухи обо всем рассказали Коравье: пусть он попросит защиты у Советской власти от расхищения оленей. Решено было не допускать в стадо ни Арэнкава, ни Мивита.
Через несколько дней Арэнкав и Мивит вернулись. Их нарты были нагружены товарами и спиртом. Разгневанный Коравье с помощью членов совета отнял у них спирт и вылил в реку Маленьких Зайчиков. Арэнкав и Мивит после этого долго не выходили из яранг. Видимо, у них еще оставался спирт, но они вели себя тихо. Собравшийся было в Торвагыргын Коравье отложил поездку: было много дел в стойбище.
Вчера вечером Коравье ушел в стадо и не вернулся. Ночью его нашли пастухи. Он истекал кровью. Шея и грудь были в ножевых ранах…
– Праву, – послышался голос Росмунты, – Коравье хочет тебя видеть.
Праву вошел в чоттагин. Первым делом он пытливо посмотрел на лица врачей. Наташа ободряюще улыбнулась:
– Проходи… Все хорошо…
Праву подошел к изголовью и опустился на колени.
Раны Коравье были заново перебинтованы. Он не мог повернуть головы, и Праву пришлось над ним наклониться.
– Праву, – прошептал раненый. – Я очень рад, что остался жив… Очень рад… Так хорошо быть живым!
11
С того дня, когда на Коравье было совершено покушение, прошел почти месяц.
На первом же допросе Арэнкав и Мивит во всем сознались. Милиционер Гырголтагин гордился, что ему раньше других пришлось снять допрос с таких опасных преступников.
Судили Арэнкава и Мивита в Торвагыргыне. На судебное заседание, длившееся три дня, приехали пастухи из колхозных бригад, жители стойбища. Из далекого прибрежного села прибыли старики, которые когда-то хорошо знали покойного Локэ и его друга – американского торговца.
Праву внимательно ознакомился с делом. Он присутствовал на допросах и изумлялся искусству, с каким оплел души пастухов-оленеводов Локэ. Людям, жившим в вечном страхе перед голодом, Локэ представлялся избавителем и благодетелем. Ведь именно он дал возможность есть столько, сколько пожелает желудок, не беспокоиться о будущем. Локэ кормил их, а они служили ему надежным заслоном от мира, которого он избегал.
Жители стойбища Локэ жестоко осуждали Арэнкава и Мивита, однако, когда началось судебное заседание, гнев сменился жалостью и сочувствием. Росмунта просила Праву, чтобы он воздействовал на русских.
– Ты же видишь, что на суде не только русские, но и чукчи, – ответил Праву.
– Эти чукчи все равно что русские, – возразила Росмунта. – Пусть Арэнкава и Мивита судит наше стойбище. Преступление ведь было совершено в нем, а не в Анадыре, и эти люди не знают, какова наша жизнь.
За Коравье прилетел санитарный самолет, чтобы отвезти его на лечение в окружной центр. Праву пришел в медпункт попрощаться. Коравье тоже обеспокоенно спросил:
– Что с ними будет?
– С кем? – спросил Праву, хотя отлично понимал, о ком идет речь.
– Ты знаешь, о ком я говорю, – ответил Коравье.
– Скорей всего посадят в тюрьму.
– Если их осудят на то, чтобы отправить куда-нибудь подальше от чукотской земли, – это будет хуже, чем смерть.
– Но вы же сами просили, чтобы их заточили в сумрачный дом?
– Сумрачный дом на родине – это совсем другое, Он светлее любого жилища на чужбине, – медленно проговорил Коравье.
– Я тебя не понимаю, – рассердился Праву. – Они напали на тебя, хотели убить. Они против новой жизни и всегда будут против – ты это знаешь…
– Они меня не убили, – сказал Коравье.
– Хотели убить.
– Но не убили, – повторил Коравье. – Они виноваты передо мной и перед людьми нашего стойбища. Пусть выслушают наше мнение, наш суд.
– Закон этого не может позволить, чтобы Мивита и Арэнкава судило только ваше стойбище. Они совершили преступление против всего советского народа, против новой жизни…
– Что ты мне твердишь: новая жизнь! новая жизнь! – взволнованно сказал Коравье. – Кто сейчас сомневается, что к старому возврата нет. Но ведь отжившую кожу со старой раны надо снимать осторожно, иначе может пролиться кровь…
На суде Арэнкав и Мивит не запирались и соглашались с каждым словом государственного обвинителя и защитника. Такое поведение еще больше прибавило сочувствия к ним со стороны земляков, которые приехали из стойбища в Торвагыргын.
Во время суда в перерыве к Праву подошел доцент Смоляк. Праву в суматохе совершенно забыл о приезжих ученых, а они, оказывается, все еще оставались в Торвагыргыне, и Геллерштейн не переставал заботиться о них.
– Теперь я вижу, что нам не нужно ездить в стойбище, – сказал Смоляк. – Решили не терять времени, двинуться на побережье к эскимосам…
Праву с признательностью пожал руку Смоляку и его спутнику-антропологу.
Праву летел в Анадырь.
В сугробах исчезли, берега рек, и на многие километры вокруг протянулась белая снежная тундра. Как острова в океане, высились отроги горных хребтов с черными скалами, на которых не задерживался снег, сдуваемый ураганными ветрами.
Время в полете протекло в размышлениях о стойбище Локэ, которые часто прерывались мыслями о предстоящем свидании с Машей Рагтытваль. Перед отъездом Праву долго колебался, нужно ли везти ей что-нибудь? Он изучил в небогатом торвагыргынском магазине все товары, которые могли служить в качестве подарков, побывал на строительстве комбината, но так ничего и не купил и даже испытал облегчение, потому что, будь куплен подарок, возникла бы другая, не менее трудная задача – как вручить его Маше.
…Несмотря на ненастный день и мороз, возле здания аэропорта была много народу. Все ждали вылета. В поселках, в тундровых стойбищах, рудниках и геологических партиях этих людей ждали неотложные дела, а изменчивая северная погода то обнадеживала, то повергала в уныние.
На попутном вездеходе Праву переехал Анадырский лиман. По дороге в гостиницу он подавил желание завернуть тут же в типографию.
Умывшись и переложив в портфель подарки Росмунты и других торвагыргынцев для Коравье, Праву спустился по обледенелой деревянной лестнице в старый Анадырь, где возле занесенного снегом устья речки Казачки высилось здание окружной больницы.
Праву облачился в белоснежный халат и с волнением переступил порог палаты. Больные, одинаково серые, несмотря на белизну постельного белья, разом повернулись к нему, и он не сразу узнал среди них Коравье. Тот лежал у стены и удивленно-радостно смотрел на Праву, прижимая к груди черные наушники.
– Праву! – крикнул он на всю палату.
