Олег Гладов - Любовь Стратегического Назначения
Ускоряя шаг, спускаюсь по пустынной улице.
Набережная. Тысячи людей. Я лихорадочно осматриваюсь на ходу.
Останавливаюсь. Музыка. Смех. Шум воды.
Воды!
Во рту у меня пересохло. Я оглядываюсь, вхожу в первый попавшийся бар. Судорожно глотаю газировку из одноразового стакана.
— Ещё один! — и этот, холодя внутренности, вливается в горло.
Я судорожно сжимаю и разжимаю руки.
Как заворожённый, смотрю в экран висящего в углу телевизора.
Заяц.
Волк.
Ёжик и ослик.
Мультфильм. Не размытые цветные пятна — осмысленные, движущиеся картинки.
Вот ОНО! Сейчас!
Медленно выхожу из прохлады бара в послеполуденный зной.
Тысячи объектов. Смех. Звуки музыки. Плеск купающихся. Гудок теплохода. Мороженщики со своими прозрачными холодильниками, автоматы с «колой», попкорн, музыкальный ларёк. Налево — пляж. Направо — людское море.
Где?
Мысли — липкий ком ирисок и карамелек.
Жжение — на коже ниже живота.
Звуки, голоса, запахи.
Солнце печёт голову.
«Где?»
— Мороженое!
— БУМ! БУМ! БУМ! — магнитофон продавца.
— Семечки, ребята! Покупайте семечки!
Подгоревшая кукуруза. Два подростка на роликах. Парочка, взявшаяся за руки.
— Купи мне этот диск.
— Нет.
— Ну, пожалуйста!
— ет.
— А этот?
— Нет, — просящий голос ребёнка и строгий взрослый. Позади меня.
Я поворачиваюсь.
Возле музыкального ларька, спиной ко мне стоят мальчик лет шести в бежевой футболке и защитного цвета шортах и коротко стриженая темноволосая девушка с рюкзаком за плечами и стеклянной бутылкой «колы» в руке.
— Ну почему мне нельзя купить этот диск? — малыш явно расстроен.
Я делаю шаг к ларьку.
— Потому что при мне, — девушка берёт его за руку, собираясь уходить, — ты никогда не будешь слушать этих обдолбанных наркоманов, на которых молятся всякие уроды, ясно?
Я остановился.
— Ну, пожалуйста! — малыш тянет её обратно к витрине.
— Нет! — резкий высокий голос. — Сопливые песни очкастого ублюдка ты слушать не будешь!
Я громадный кусок льда.
Они делают шаг от меня. Они уходят. И я, разлепив свои судорожно сведённые губы:
— Муха?!
Она повернулась.
И я увидел её лицо.
Электричка сходу врезалась в моё сознание, смяв всё ненужное.
— Бл*дь! — громко сказал я, вспомнив всё. Её реакция была мгновенной. У неё всегда была хорошая реакция.
Бутылка вдребезги об угол ларька, и — острый с неровными краями, смертоносный в её руках огрызок горлышка направлен в мою сторону.
— Два, — приказал я, — подойди ко мне. Два сделал шаг в мою сторону. Вернее, попытался сделать. Свободной от сверкающего стекла рукой она схватила его за плечо.
— Хорошо, — сказал я. И сам пошёл в их сторону.
— Комм nicht nahe! — истерически произнесла она.
— Ха! — сказал я, делая следующий шаг. — Это ты, что ли, меня остановишь?!
— Halt! Комм nicht nahe! — завизжала она.
— Halt die Klappe! — сказал я приближаясь.
— Комм nicht nahe!
— Заткнись! — повторил я останавливаясь. — Стою я! Не видишь?!
Она замолчала. Боковым зрением я заметил, что люди вокруг начали останавливаться и глазеть на нас.
— Wo sind Kри, Смех und die andere?
Она промолчала, с ненавистью глядя на меня.
— Где Кри, Смех и все остальные? — повторил я и сделал следующий шаг. Молчание. Только выше поднялся кусок стекла, направленный в мою сторону. Два заворожено смотрел на меня снизу вверх.
— Mach die Scheisse weg! Убери эту х!!!йню! — сказал я. — Oder millst du noch ein Paar Shrammen?! Или хочешь ещё пару шрамов на роже?!
Она промолчала.
— Два! — опять приказал я. — Иди ко мне!
И снова, вцепившаяся в его хрупкое плечо, рука не дала ему сделать шаг.
— Ладно.
Те едва заметные, белесоватые шрамы на её виске — моих рук дело.
Что ж. Сейчас появится ещё парочка.
Она завизжала от боли, когда я укусил её за руку и ударил локтем в живот.
Хотя всем показалось, что это сделал шестилетний мальчик, которого она сразу же отпустила. Все увидели именно это. На самом деле, его зубами, его рукой я нанёс ей увечья.
От боли и бессильной злобы слезы выступили на её глазах.
— Я предупреждал тебя, Микса, — сказал я.
Да. Микса. Именно так читается «Муха» если знать, что все буквы латинские.
Два подошёл, встал на одно колено и — поцеловал мою левую ладонь.
— Здравствуй, Аспид, — сказал он.
— Здравствуй, Два.
АСПИД. Пять букв, вытатуированных на моём лобке. Так называла меня Кри.
— Где Кри? — в третий раз повторил я свой вопрос. — Где Смех, Скво и все остальные?
Два встал рядом со мной.
Микса, слизывающая кровь со своей руки, вдруг выпалила в мою сторону:
— Они все мертвы! Ты предал нас — и их всех убили! Всех!
— Что?! — датчик моей злобы качнулся.
— Что?!!
— Это правда, — сказал снизу Два.
А он — не врёт никогда. Моя Кри. Моя Кривда. Пуля со смещённым центром из чистого золота. Вошедшая в сердце и походя — вскользь — разрушившая всю жизнь.
Горе мне. Горе.
Первым моим желанием было немедленно умереть. Сразу. Здесь. На месте.
Но я АСПИД.
Таким меня знают мои друзья. Знали… Таким меня помнят мои враги.
О, да… Врагов у меня много.
— Кто?! — датчик моей злобы переместился на несколько делений вверх.
— Кто это сделал?
— Тебе-то что? — зло прошипела Микса.
Люди продолжали пялиться на нас.
— Пошли отсюда, — еле сдерживая себя, сказал я, взял Два за руку и пошёл в сторону большого павильона, уставленного пластмассовыми столиками: сейчас нужно затеряться в толпе. Затылком чувствую — Микса не двигается с места, припав губами к равной ране на руке и прожигая мою спину своими чёрными глазами.
Два, покорно идущий со мной рядом обернулся. Я дёрнул его за руку.
— Извини, — прошептал он.
Кри. Моя бедная Кривда. Неужели ЕЁ больше нет?! Горе мне… Горе…
Я вспомнил ЕЁ глаза. ЕЁ губы. ЕЁ улыбку…
Как же так?! КАК ЖЕ ТАК!!!
— АСПИД, пожалуйста… — тихонько сказал Два. — Ты делаешь мне больно.
Я, оказывается, сдавил хрупкую детскую ладошку в своей руке. Со всей силы. Как я ещё не сломал ему кисть?
— Извини, — теперь Я произнёс это слово. Я! Который никогда, НИКОГДА! Не извинялся!!!
Очевидно, я действительно деморализован. Так. Спокойно… Спокойно.
Мы входим в тень огромного павильона.
На высоченных стойках натянут кусок ткани, оберегающий от жгучих лучей, значительный участок территории: около сотни посадочных мест. Куча людей. Как раз это нам сейчас нужно. Мы стремительно, неровным маршрутом, огибая столики, занятые шумными детьми и ленивыми взрослыми, вклиниваемся в самую гущу народа. Вот он, свободный. Тащу еле поспевающего Два за собой.
Присели. Друг, напротив друга.
Два недостаёт ногами до пола. Положил руки на колени. Послушно смотрит мне в глаза. Я тру лоб рукой. Это для того, чтобы НИКТО не мог увидеть в моих глазах
влагу.
Я не плачу.
Это от боли. От боли — которая гораздо страшнее физической.
Лучше бы мне отрубили руку.
Я бы даже не пикнул.
Два молчит.
Я сижу, прикрыв глаза ладонью.
И когда официант спрашивает:
— Что будете заказывать? — они, впитывающие визуальную информацию, сухи, как пустыня.
Это была даже не слабость. Это — сиюминутное. Сиюсекундное.
Слабость — это Кри.
Была слабостью.
Была Кри.
Моя Кривда. Светловолосая, психованная Кривда.
— «Колу». Два пломбира. Кофе, — говорит Два. Потому что Я сейчас не могу говорить.
Сумасшедшая. Никого не боявшаяся. Плевавшая на всех Кривда.
Неужели — ЕЁ! Больше — НЕТ?!!!
Злоба. Ненависть — знакомые мне состояния кипят в одном котле с Горечью.
Мы молчим.
Вокруг — гомон. Хохот. Стрекотание возле игровых автоматов. Музыка из бара. Работающие, подвешенные к потолку телевизоры. Молчим, когда официант расставляет заказ. Молчим, когда я расплачиваюсь.
Два берёт обеими руками стакан и, поймав ртом трубку, пьёт колу. Смотрит на меня.
— Кто это сделал? — спрашиваю я.
— Он не знает.
Микса.
Всё-таки пришла. В принципе, куда ей деваться? Смотрю ей в глаза:
— Ты знаешь?
— Да.
Она стоит, не смея присесть.
Это правильно.
Пусть постоит.
Пусть подумает над своими поведением.
Она прижимает некогда белый, а теперь набухший от крови платок к своей левой руке.
— Ты же знаешь, что шрам от укуса заживает дольше, — говорит она. В её голосе, остаточные нотки истерики. — Ты специально меня укусил, да?
— Одонтофобия, — чётко и громко произносит Два. Микса смотрит на него, как на заговоривший вдруг пень в лесу.
— Боязнь зубов, — поясняю я.
Она молчит. Переваривает информацию. Или раздумывает, как удобнее меня пнуть?
