Киоко Мори - Одинокая птица
Я сняла туфли и прокралась к кухне. Бабушка вытирает руки о полотенце. На столе стоит ваза с клубникой. В этой вазе мать Кейко иногда приносит нам фрукты, печенье или цветы, делясь с нами подарками, которые посылают ее мужу благодарные пациенты. Мать возвращала вазу, наполнив ее домашними сладостями. Бабушка предпочитает возвращать ее пустой, хотя и отполированной до блеска. Довольно невежливо, но госпожа Ямасаки не обижается. Обычно вазу приносят старшие сестры Кейко. Сама она после нашей размолвки избегает встречи со мной.
Вытерев руки, бабушка Шимидзу, к моему удивлению, не повесила полотенце, а швырнула его в раковину.
— Садись, Мегуми, — отрывисто бросила она.
Я села, а она осталась стоять. Меня охватила тревога. Наклонившись вперед, я сжала голову руками.
— Я только что позвонила твоему отцу и попросила его срочно приехать домой. И знаешь почему? — произнесла она ледяным тоном.
Я покачала головой, приготовясь расплакаться. Понятно, что бабушкин гнев как-то связан с визитом Кейко. Чтобы бабушка решилась позвонить отцу в дом его подружки — для этого должна быть очень веская причина. Но зачем эти штучки — «Знаешь почему?» Откуда мне знать?
— Я попросила его приехать, потому что ты, Мегуми, изовралась. — Бабушка сжала рот и тяжело дышит через нос, как рассерженная лошадь.
Избегая ее взгляда, я рассматриваю вазу с клубникой. Те ягоды, что внизу, смялись. А может, они отравлены?
— Ты больше не ходишь в церковь, — продолжает бабушка, — а вместо этого катаешься по вечерам на машине с парнем, который старше тебя.
Мне захотелось выскочить из дома, прибежать к Ямасаки и схватить Кейко за шиворот. Проклятая лицемерка! Нашла повод прийти к нам, якобы притащив клубнику, а сама воспользовалась возможностью настучать на меня. А ведь когда-то я считала ее своей близкой подругой.
— Ну и что ты скажешь в свое оправдание? — требовательно вопрошает бабушка.
Что тут скажешь? Врала, конечно. С точки зрения бабушки, мое поведение недопустимо. Бесполезно объяснять ей, что Тору — друг детства. Бабушке на моих друзей детства наплевать. Я уставилась в полированный пол кухни — хоть бы провалиться сквозь него.
— Это еще не все, — шипит бабушка. — Ты получаешь письма, которые мы запретили тебе получать. — Она вытащила из кармана шесть писем от матери. — Мало того, ты писала, что хочешь ей звонить.
Я подпрыгнула на стуле вне себя от ярости. Какое право имеет бабушка выкрадывать и читать письма моей матери? Даже если она подозревала меня в тайных уловках, она не смела соваться в мою комнату. А Кейко? Тоже хороша! О письмах ей рассказал, наверное, Кийоши, а она выдала меня. Теперь даже не знаю, чем все это обернется. Даже Бог, если он существует, запретил бы Кейко лезть в чужие дела.
Сделав шаг, я вырвала письма из рук бабушки. Ее лицо залилось краской. Я слышу ее тяжелое дыхание. Будь она помоложе, она бы ударила меня. Может, и сейчас ударит, но я гораздо проворней. На всякий случай отступила на пару шагов.
— Ты не имеешь права! Мать писала письма мне, а не тебе!
— Но ты ведь нас обманывала.
— Это не важно: вы не оставили мне выбора.
Я так сжала кулаки, что пальцы левой руки чуть не изодрали бумагу. Стукнуть ее, что ли? Даже представила, как она согнется пополам, держась высохшей рукой за сломанную челюсть. Картина неплохая, но что, если с ней случится сердечный приступ и она умрет? Только этого не хватало! Остыв, я побежала к черному ходу.
Открыв заднюю дверь, вспомнила, что оставила туфли в прихожей. Но возвращаться поздно. В одних носках я промчалась по нашему заднему двору и, перепрыгнув через забор, очутилась во дворе Ямасаки. Кейко, должно быть, в своей комнате, делает уроки, а может, читает Библию. Чертова ханжа! Хорошо бы сейчас схватить ее за шиворот и потрясти, пока она не разревется и не попросит прощения. Но какой толк? Да и рожу ее мне не хочется видеть — стошнит. Я перебежала через их двор, обогнув кустарники и цветы, посаженные госпожой Ямасаки, и перепрыгнула через следующий забор. Потом — еще через один. И так далее. В итоге выскочила на улицу. Сегодня теплый весенний день, но бежать в носках по асфальту не слишком приятно. Я помчалась вверх по холму, к доктору Мидзутани. Маленькие камешки режут мне ноги. Я вспомнила узкую извилистую тропинку, по которой мы ходили с матерью. Мы старались ступать как можно осторожней, но камешки все равно сыпались куда-то вниз. А сейчас я чувствую, будто сама лечу со скалы вниз головой вместе с лавиной серых камней, смешанных с пылью. И никогда больше не увижу маму. Моя жизнь круто переменилась.
Доктор Мидзутани сидит у себя в кабинете, расположенном за приемной, и читает книгу.
— Что-то случилось, Мегуми? — спросила она, вставая с темно-бордового кресла.
— Помогите мне, пожалуйста. Я попала в беду.
Обняв меня рукой за плечи, доктор усадила меня в кресло и принесла воды.
— Сначала попейте, а потом все расскажете.
Я начала свою исповедь, спохватившись на полпути, что по-прежнему сжимаю в руке письма матери. Положив их на пол, я продолжала:
— Бабушка сказала, что отец специально приедет, чтобы поговорить со мной. Они не разрешат мне переписываться с матерью и встречаться с Тору. Может, даже запретят видеться с вами. Кошмар, полное одиночество! — Я замолчала, с трудом сдерживая слезы.
Доктор Мидзутани тоже молчала.
— Это ведь несправедливо, — продолжила я. — Почему бабушка и отец диктуют мне условия? Они могут все у меня отнять — и мать, и друзей. Даже школу.
— Вы, пожалуй, преувеличиваете.
— Вовсе нет. Теперь, уличив меня в обмане, они устроят так, что я никогда не увижу мать, и бабушка, кроме того, уговорит отца перевести меня в другую школу. Она считает, что в нашей школе плохо с дисциплиной. Вот я и разболталась. Она вообще ненавидит нашу школу, а все потому, что в ней училась моя мать. Мечтает отправить меня в муниципальную школу, талдычит об этом уже несколько месяцев.
— Если вы считаете, что вы правы, а отец — нет, зачем же подчиняться ему? Нужно отстаивать свое мнение.
— Но мне же приходится жить с ними — с отцом и бабушкой. — Внезапно я почувствовала раздражение: доктор Мидзутани думает, что все так просто, для нее существует лишь черное и белое. — Я живу в их доме, значит, что они велят, то и должна делать.
— У меня такое впечатление, — сказала доктор, нахмурившись, — что не слишком-то вам нравится с ними жить.
— Конечно нет! — вскричала я, вспомнив, что многого ей не рассказывала. — Бабушка вечно в плохом настроении, отец редко бывает дома. А мне идти некуда. Если я уеду к матери и дедушке, это станет для них ударом. Пока я живу с отцом, они могут не волноваться за мое будущее. Они пошли на жертву ради меня же, чтобы я не росла в бедности и без отца. А сейчас я все разрушила. Отец может даже отречься от меня. — Глубоко вздохнув, я постаралась сдержать слезы. — Отправит меня к матери и дедушке, а на что им содержать меня? Или отец не прогонит меня из дому, но категорически запретит увидеться с ними хоть когда-нибудь. Не знаю, что он решит, одно ясно: я попала в беду. Любой вариант принесет мне сплошные несчастья.
— А если вам попросить, даже настоять на том, что летом вы будете жить у матери, а во время учебного года — с отцом? По-моему, это разумное решение.
— Да не пойдет отец на это! — Я снова психанула: почему доктор не понимает самых простых вещей?
— И все же попытка не пытка.
— Нет, бесполезно. Он скажет: или я живу с ним и подчиняюсь ему, или же я могу считать, что у меня нет отца.
— Он никогда от вас не отречется. Это означало бы, что он вас навсегда потеряет.
— Не думаю, что это его остановит. Я не уверена, что он меня по-настоящему любит.
Доктор ничего не сказала. Мы сидим в молчании. Пожалуй, я не совсем права в отношении отца. Мне вспомнилось, как он хотел загладить свою вину, когда загубил моих канареек и принес мне вьюрков. Я вижу его виноватую улыбку и слышу его тихий голос: «Ну как ты, Мегуми?» В те редкие часы, когда он бывает дома, а бабушка бранит меня или нудит о моем переводе в другую школу, отец заговаривает на другую тему или не обращает внимания на бабушкины бредни. Он, как правило, ссылается на усталость. Это для него единственный способ защитить меня или, по крайней мере, попытаться защитить. Правда, попытки слишком робкие, и это меня бесит. И все же нельзя сказать, что я ему безразлична.
— Я не совсем точно выразилась, — спешу я поправиться. — Мой отец вообще никого особо не любит. Он в принципе человек холодный, равнодушный, не то что моя мать или дедушка Курихара. Даже бабушка Шимидзу любит его больше, чем он ее. Я хочу сказать, что он любит нас с бабушкой настолько, насколько может. Такая уж у него натура.
— Если он вас все же любит, — сказала доктор Мидзутани после некоторого раздумья, — значит, не отречется от вас. Вот и поставьте ему условие — что летом будете жить у матери. У него не останется иного выбора.
