Юрий Трещев - Город грехов
Писатель вышел на террасу и увидел в кресле еврея незнакомца.
Незнакомец встал.
— Рад тебя видеть…
— Артист, ты?..
— Кто же еще?.. ты, я смотрю, все пишешь?..
— Пишу…
— Слова… слова… пользы от слов мало, но морочат они усердно…
— Иногда слова становятся творящей силой и без моего участия, сами по себе…
— Может быть… в поэтическом смысле… как риторическое преувеличение… — Артист стоял и разглядывал стену, на которой танцевали тени.
— Что ты там видишь?..
— Если приглядеться, повсюду глаза, рты… они смотрят, говорят, пытаются навязать свои представления, образы, которые свет только искажает… я люблю сумерки и все сумеречное: цветы, женщин, сны… обычно в сумерках я встречаюсь со своими женами… у каждой свое обаяние, уловки… неделю назад случился скандал, катастрофа…
— Расскажи…
— Они пытались заниматься со мной любовью все вместе… и на людях… шучу… — Артист рассмеялся.
— Мне тоже жены снятся… где они теперь?..
— Некоторые, наверное, на небе, а некоторые в преисподней… частенько они прогуливаются и по земле, пугают живых каким-нибудь чудом, недоступным пониманию, хотя и совершенно естественным…
— Все шутишь?..
— Шучу… пытаюсь дорасти до роли положительного героя… либо, по меньшей мере, двойственного…
— Как это?.. расскажи…
— Хорошо… я все расскажу, что ты хочешь знать, но тебе нужно молчать, пока я не кончу монолог, потом заговоришь…
Артист придумал для своей истории не только декорации, костюмы, но и сочинил множество жестов и танцевальных фигур.
Сама история напоминала лоскутное одеяло. Иногда она была похожа на драму, иногда на комедию. В ней были и описания, и проповеди, в которых артист призывал утешать бедных и страждущих. Говорил он и о боге, творце мира, и о долге человека перед богом, и о блаженстве, которого может достигнуть каждый, но лишь после смерти, и если жизнь его была праведной. Кое-что артист рассказал и о себе, кем он был раньше, как окончил свою жизнь и справедливо ли то, что о нем говорят.
— А о тебе говорят?..
— Говорят…
— И что же говорят?
— Что я был гением, почти богом…
Артист исчез в кулисах тьмы, а вместо него сцену заполнили тени лишенные плоти, все в смиренных позах с продолговатыми не без прелести лицами и в одежде в темных желтоватых тонах…
«Опять исчез… и где он?.. и где я?.. — размышлял писатель. — Человек он скрытный, защищающий себя панцирем настороженности от окружающей лжи… говорят, он много путешествовал… был в Афинах, в Иерусалиме, в песках Египта и Сирии… и какие только чудеса не приписывали ему… в песках он как будто заболел и умер… а, может быть, получил исцеление от своих страстей как в духовной лечебнице… говорят, он стал женоненавистником, как и я… нет, я не пренебрегаю женщинами, и не одержим страстью к мужчинам, что выглядит совершенным безумием… надо сказать, что в некоторых делах человека наставниками бывают пороки, дары сатаны… сатана вмешивается, когда видит, как тягостна человеку жизнь и искушает его изощренными наслаждениями… он прирожденный оратор… умеет говорить, подливая к словам сладость, чтобы люди незаметно получали пользу от слов, нежно ласкающих слух, и питали не только тело, но и душу… чтобы они любили наслаждение… человеку свойственно впадать в восторг, но надо помнить, что всему установлен предел… ничего из того, что я позволял себе, я теперь не позволяю, и чувствую себя вполне счастливым… живу один, предпочитаю театр одного актера… страхи, надежды, радости — все это не для меня… я стал мифической личностью… о чем это я?.. — писатель провел рукой по лицу. — Я пытаюсь убедить себя, что в воображении можно превращаться в птицу, в дерево, в цветок… и даже заниматься любовью с женщинами… все женщины играют в любовь… некоторые становятся блудницами, по крайней мере, те, которых я знал, имели склонность к изысканным извращениям… они будоражили и мое воображение… не знаю, нравилось ли женщинам меня мучить или это получалось у них самопроизвольно… они, то холодны, то ненасытны… и хранит меня бог от них… это не пустые слова, потому что он меня хранит даже в эти смутные и страшные времена, в виду возможных последствий… а вот и артист… появился и опять исчез… нет, не исчез… собирает в симфонию хора голоса статистов… привлекает в хор и своих жен… когда-то он прогонял мое одиночество, давал оружие от ночных страхов, выжимал слезы из глаз, эту манну небесную… через слезы люди приобщаются к блаженству, превозмогая тяготы жизни… слезы открывают путь ввысь, в чертоги бога…»
Артист показал писателю одноактную пьеску, драматически окрашенную. Он начал с представления действующих лиц и описания их родословной.
В некоторых сценах артист заикался и картавил, подражая известному поэту, и пользовался навыками, полученными в игре с тенями и отражениями, как в китайском театре.
Героем пьески был мэр, этот женолюб, упорно избегающий женщин. В молодости он имел не лишенную приятности внешность. Женщины его боготворили. Исключением была лишь одна женщина.
Историю этой несчастной любви мэра артист поведал писателю как мим. Жестами он рассказал о том, о чем, не краснея, невозможно рассказать.
Постепенно повествование приблизилось к финалу. В финальной сцене мэр вынужден был бежать из города. Барка, на которой он плыл, попала в бурю. Он чудом спасся, выплыл вместе с обломками барки и оказался на птичьем острове, на котором провел несколько лет, жил жизнью птицы и питался надеждами.
Надежды — это сновидения бодрствующих.
Дни мэр проводил в беседах с птицами. Облепленный пухом, он ничем не отличался от птиц. Если рядом никого не было, он говорил сам с собой, пытался вернуть прошедшее, чего нельзя сделать никаким сожалением.
Он спрашивал птиц:
— Вы знаете, кто я?.. откуда пришел?.. куда направляюсь?.. — и оглядывался. Он играл как на сцене в трагедии.
Как-то его обнял сон, в котором он дожил до старости, после чего сокрылся в лоне мрака и очнулся от изумления. Он увидел бога. Бог стоял перед ним навытяжку и выглядел таким, каким его изобразил сон.
В этом сне мэр получил от бога напутствие для старости и смерти, и отогнал от себя все страхи того света и сомнения…
Артист увлекся. Ад в его описании выглядел величественно и жутко.
Артист описывал наказания и кары, постигающие нечестивых, их терзания, которые не остаются тайными, необыкновенные случаи смерти, осознания вины, раскаяния, воскресения.
Иногда речь артиста переходила в плач и скорбное песнопение…
Все представление длилось около часа, из которого писатель понял только, что артист был племянником мэра и вынужден был бежать из города из-за женщины. Бегство его было длинной во всю жизнь и даже несколько больше, в стужу, в жару, в ливни, в одиночестве, без всякого общения с людьми. И это было мучительно, ведь он привык к тому, что его постоянно окружали люди, которые, надо сказать, плохо знали его, да и понимали они его весьма превратно…
Писатель невольно вздрогнул и очнулся. В трепет его повергло видение. Он увидел и ров погибели, и палачей, и путь, ведущий к казни, и очнулся в кресле еврея с лицом, не лучше чем у трупа.
Многие принимают за реальность лишь обманчивую видимость вещей, их притворство и лицемерие…
«Кажется у меня жар…» — пробормотал писатель, озираясь, пытаясь понять, где он.
Артист опять исчез, правда, остался его театральный реквизит.
Внизу лежал город. Он напоминал некое чешуйчатое чудовище с крыльями, выползающее из моря на каменистый берег.
Небо над городом было пыльное, выцветшее. Даже солнце казалось серым, тусклым. Мужчины выглядели призраками, а женщины — бесчувственными, безразличными и бесплодными.
«Все ждут, когда город проглотит яма…» — Писатель повел плечами как от озноба. Ему показалось, что город повернулся и медленно пополз в сторону моря, которое стало отступать.
Писатель сошел с террасы в сквер и пошел по направлению к руинам женского монастыря. Он шел и оглядывался. Всюду ему виделись страхи, опасности, шпионы. Он боялся всякого прохожего. Ему казалось, что прохожие замышляли коварство. Вот-вот они сбросят личины, превратятся в гиен, собак дьявола, и с лаем станут преследовать его…
Протиснувшись в щель между обломками колонн, капителей и пилястр, писатель пошел по темному сводчатому коридору, который привел его в келью блаженной. Он лег на ложе и затих.
Ночь писатель провел в смятении и унынии, прислушиваясь и пугаясь всякого звука.
Тьма на всех нагоняет ужас.
Всю ночь ветер выл волком, и смеялся голосом гиены.
Под утро наступило затишье.
Писатель заснул. Во сне он вышел из руин и пошел по направлению к театру. У портика входа в сквер он остановился. Ему показалось, что кто преследует его. Услышав шаги за спиной, он испуганно обернулся, никого не увидел и пошел дальше. И снова ему почудилось, что кто-то крадется, прячется среди теней для внезапного нападения. Он не оглянулся, лишь дернул плечами. Он ждал и испытывал смущение и ужас от ожидания…
