Юрий Трещев - Город грехов
Фигуру блаженной заслонила Маргарита, жена Вагнера, начальника тюрьмы. Писатель не раз видел ее и наяву, но узнать не мог. Она часто бродила среди скал, напевая стихи. Цикады ей подпевали.
Как-то Маргарита окликнула писателя по имени. Она подумала, что видит садовника и не удивилась, но когда он стал читать ей стихи, полные немецких вокабул и словосочетаний, она удивилась и рассмеялась. Смеясь, она утончилась до бесплотности.
Иногда писателю являлась и Кира. У Киры было множество поклонников отовсюду и, можно сказать, повсюду.
У Киры был свой театр. Писатель писал для ее театра одноактные пьески, в которых интрига держалась неизвестно на чем. Доступность и легкость содержания, а также непритязательность сценического оформления делали эти пьески любимым зрелищем горожан.
Театр Киры процветал.
Каждого удручают какие-то мысли, и пьески помогали тем, кто почти пал духом.
Были у Киры и подражатели, и противники, уверяющие, что сатана играет на ее губах как на скрипке сатанинские мелодии.
Время было смутное, опасное. Люди жили надеждами и стихами, и говорили, понизив голос до шепота, не выдавая своих мыслей.
Когда театр Киры сгорел, она исчезла. Ходили слухи, что она поселилась в горах на заброшенной вилле, которая некогда принадлежала судье. Иногда вместе с ней видели рыжую женщину, которая могла превращаться в волчицу. Лицо у нее было вытянутое, тонко очерченное, волосы рыжие, вьющиеся как у цветка гиацинта, губы тонкие, глаза карие, чуть косящие, движения вкрадчивые. Она была невысокого роста, стройная, изящная. Голос ее пробуждал желание, а от желания рождается все…
* * *Среди ночи жители города были разбужены странным подземным гулом напоминающим глухое рычание.
Гул повторился. Он был более глухой, ужасный.
Пинии зашумели без ветра. По окрестностям пробежал сумрак. Все вокруг ожило, задвигалось.
Многие горожане бежали, кто куда мог, но были и такие, которые вернулись назад, испугавшись темноты.
Артист сидел в кресле еврея, размышлял и удивлялся тому, что город устоял, не пал, дрогнул, но одумался…
Однако около полудня, поддавшись панике, артист покинул город.
В горах артист случайно наткнулся на пещеру, в которой обитал писатель. Вход в пещеру был завален камнями после случившегося оползня.
Ночь они провели, беседуя о жизни, а утром отправились в путь. Они странствовали из города в город. Днем они лицедействовали, словами, жестами и мимикой изображали превратности бытия, силились все подделать, добивались двусмысленной славы. Писатель исполнял роль статиста или мима. Лишь иногда с руками вместе говорил и его язык, когда он не мог его сдержать.
Как-то они заночевали в пещере Пана.
Писатель сидел у могилы Пана и размышлял, а артист пытался заснуть. Из имущества он имел только плащ. Одну половину плаща он постилал, а другой — накрывался, но не мог ног вытянуть, лежал и дрожал, свернувшись клубком…
Встало солнце.
К полудню потеплело. Цикады затянули свои песни, и артист уже почти мертвый от холода, ожил. Он лежал, пьянея от солнечных лучей и философствовал, вспоминал близкую смерть и учил цикад жизни и благоразумию.
— Надо относиться к жизни настороженно и сдержанно… — говорил он. — Хотите я расскажу вам историю гибели города грехов…
Писатель записал эту историю.
«Было страшно. Земля мычала и вопила, окликая живых и мертвых. Жители в ужасе покидали город, одни шли, другие бежали или ползли, у кого ног не хватало, и ползли следом за людьми их несчастья, неслышно скользя, гордецов к земле пригибая.
Бредущая по дороге толпа напоминала тело извивающейся ползущей змеи.
Укрыться от несчастий невозможно и все же я бежал, поддавшись панике.
Помню, обходя кучу камней, напоминающих стаю присевших волков, я наткнулся на женщину. Она лежала среди камней и выглядела живой, как будто лишь прилегла отдохнуть.
Рядом с женщиной лежал и рыдал человек.
— Это я стал невольным ее убийцей… я накликал эти несчастья… послал на город каменный дождь… — пробормотал незнакомец и завыл.
«Странный человек… — подумал я. — Безумие его охватило, в безумии он и обвиняет себя, хотя винить тут некого…»
Много той ночью погибло людей. Гнал их страх, преследуя в бегстве. Трупы тех, что погибли жалкой смертью, даже запрудили течение реки.
Над трупами темной тучей висели птицы…»
Артист умолк и писатель оставил запись, провел рукой по могильному камню, чтобы прочитать эпитафию покойнику.
— Чья это могила?.. — спросил артист.
Писатель промолчал.
— Если это могила твоей жены, то воскресить ее твои слезы не могут…
Артист насильно поднял писателя с земли и попытался увести его.
— Куда мне идти?.. некуда мне идти… останусь здесь…
— Ты знаешь, я ведь так и не нашел ни отца, ни его могилы… — пробормотал артист и помрачнел лицом.
— После смерти жены, не жена, а блаженная являлась мне по ночам… — заговорил писатель. — Она только казалась скромной и стыдливой, даже улыбку губ прятала, рукой прикрывала низ лица… она была так изящна и телом, и походкой… так грациозно ступала… многих она смутила и ранила своей красотой… и даже ввергла в безумие… давно это было… с первого взгляда она стала для меня безмерно желанна… помню, взгляд опустив, в волнении она ногой на песке чертила что-то, какие-то знаки… а я говорил, говорил… я был молод, талантлив, словами я мог тронуть и камень… музы меня научили обольщать… они же поселили и пустоту в моем сердце… помню, я даже пытался покончить с собой… море в тот день было бурное… с грохотом валы бились о прибрежные гибельные камни… я бросился вниз со скалы прямо в их объятия… небо и море смешались… очнулся я на птичьем острове, одетый водорослями и птичьим пухом… с трудом я встал на ноги… светало… вокруг высились кручи обрывистых скал, на которых сидели птицы, как зрители в театре…
Писатель умолк.
Осыпались камни, и у входа в пещеру появился человек со скрипкой. Выглядел он как птица. Лицо птичье, на щеках румянец, нос изогнут.
— Кто ты?.. — заговорил артист и встал.
Незнакомец промолчал.
Снова заговорил артист.
— Представься, скажи, кто ты?.. я хотел бы разобраться в одном сомнении, ты здесь как дух бесплотный или как смертный человек?..
— Можно я присяду у этого камня и поведаю вам, кто я, и что я делаю в этой временной жизни?..
— Охотно послушаем…
История человека со скрипкой доставила артисту удовольствие.
Место действия напоминало сцену театра с декорациями трагедии.
Прохожие слушали импровизацию скрипача, раскрыв рот и не сводя с него глаз.
Скрипач изливал на них поток несчастий и мук, которые пришлось ему претерпеть и которые побуждали задать вопрос их творцу: «За что?..» — и услышать утешение или упреки.
Когда скрипач закончил свою импровизацию финальным аккордом, у прохожих слезы лились ручьями, а прохожих собралось немало. Их печаль была смешана с наслаждением, и, огорчая, радовала.
Проливал слезы и артист, лишь на лице писателя блуждала улыбка. Ему виделись скалы острова блаженных. Населяли его птицы, и писатель очнулся, сохранив и клюв, и когти, и неуклюжесть птичьего туловища в тяжелом оперении.
«Бог и тогда благой, когда подает зло и скорби, чтобы они привели нас к блаженству… — размышлял писатель. — Только лукавый, прикрыв себя личиной, представляется всегда добрым и уловляет нас терпеть казни ада со слезами в глазах, скорбью в сердце и злой вестью в ушах…»
После импровизации, скрипач обратился к писателю, листающему записную книжку:
— Вы, наверное, писатель… нет пользы испытывать тайны бога, и все же у меня вопрос… если душа имеет вечную жизнь и может жить сама по себе и для себя в некоем сокрытом месте, зачем она служит телу?..
— Чтобы познать смерть… через тело душа познает смерть и лишь тогда может обрести бессмертие и войти в чертоги бога… — сказал писатель.
Послышался странный подземный гул. В этом гуле слышался то рев быка, то львиный рык, то собачий лай, то вдруг внятный голос, доступный пониманию.
— Ты слышал?.. что это было?.. — спросил артист.
— Не знаю… — сказал писатель, вытирая рукавом слезы. Ему увиделись жены среди причудливых и страшных порождений ада, заманивающие обманчивой прелестью лиц, несущие наслаждение и смерть.
— Почему он плачет?.. — спросил скрипач.
— Не знаю… наверное что-то привиделось ужасное… — сказал артист голосом, каким говорят со сцены в трагедии. — Несчастья нас преследуют… вот и у меня горе, осел околел, пришлось мне на себя навьючить весь реквизит. — Артист сделал несколько шагов, остановился, задумался, потом спросил:
— Как пойдем?.. в гору или с горы?..
— А разве нет ровного пути?.. — Скрипач глянул на артиста, потом на писателя.
