Алесь Кожедуб - Уха в Пицунде
— По-армянски можно?
— Нельзя, — сказал Саня.
— По-русски можешь? — посмотрел Левик на меня.
— Ты же в школе учился, — удивился я.
— Я красный отличник, но могу сделать ошибка.
Саня сел на его место и написал: «Папик зпт кончились деньги тчк пришли триста рублей тчк Левик».
— Ну и почерк у тебя, — покачал я головой. — Наверно, тоже был красный отличник.
— Пятьсот, — подал голос Левик.
Мы посмотрели на него.
— Напиши не триста — пятьсот.
— Триста на два дня хватит, — сказал Саня. — Ты ведь на десять дней собирался, уже прошло семь.
— Пятьсот, — уперся Левик.
Саня сходил за новым бланком и переписал текст.
— А сколько у тебя было всего? — как бы между прочим спросил он Левика.
— Тысяча рублей.
«Врет, — подумал я, — от силы семьсот».
Мы снова пошли на пляж, но настроение у нас упало. И действительно, на следующий день в Дагомысе появился папик Левика. Сына он нашел на пляже в
картежной компании. Папик в отличие от Левика совсем не говорил по-русски, но все мы прекрасно поняли, о чем толковали отец с сыном. Тщедушный папик кричал так громко, что вокруг нас образовалось метров десять пустого пространства. Левик, уныло собиравший свои вещи, вдруг швырнул на гальку сумку и тоже заорал. Мы с Саней немного послушали их — и ушли. Левика нам было уже не вернуть.
— Жалко, — вздохнул Саня, — хороший был парень.
— Но кто его заставлял платить за тех азербайджанцев в кафе? — сказал я. — И сдачу никогда не брал.
— Сдачу нельзя, — возразил Саня. — Обычай.
— Зато теперь в Ереван увезут.
— Сегодня увезут — завтра другой Левик приедет, — философски сказал Саня. — Это же Сочи.
Да, это был Сочи. «Сочи-Сочи, дедес прочи». Это неприличное выражение я слышал в Сочах на каждом шагу. Однако каким ни был этот Сочи, но Саня оттуда уехал. Из Сочи уехал, затем из Минска уехал, сейчас живет в Майами. Причем в Майами он попал из Бостона. Истинный беженец. Я его так и спросил, когда он уезжал из Минска в Бостон через Москву:
— Бежишь?
— А что здесь ловить? — пожал он плечами. — В Минске сейчас только идиоты остаются.
Ему, в принципе, было куда бежать — в Бостоне жила его старшая дочка, вышедшая замуж за гражданина США, кстати, русского по национальности. Впрочем, русскими там считаются все, кто из бывшего СССР.
А через годик-другой он позвонил уже из Майами.
— Ну и чего тебя туда понесло? — спросил я.
— А тут в шортах ходить можно, — объяснил Саня.
— На работу? — уточнил я.
— Нет, вообще.
И я все понял. Саня в душе всегда оставался сочинцем, которому постоянно не хватало этого самого Сочи. Пределом его мечтаний была возможность носить шорты не снимая. В Минске об этом не было и речи, там их нельзя было носить даже летом. Бостон тоже не фонтан — один из самых холодных городов Америки. А вот в Майами рай. Сел в машину, отвез куда надо пассажира, вернулся домой, поел, поспал, снова в машину, — и все это, заметьте, в одних и тех же шортах. Саня в Америке работал таксистом, на другое там выходцу из России рассчитывать трудно, и я понимаю его мечту о шортах. Сносил одни, надел другие — красота! А в свободное от работы время можно писать в газету статьи, все ж на родине он работал журналистом.
Не знаю, печатают ли Саню в американских газетах, но говорили мы с ним больше о машинах. Сане нужна была подержанная, но хорошая машина. В принципе, такая же нужна была и мне, так что нам было о чем погутарить.
Но вот чего я не понимал — это как Саня решал в Америке языковые проблемы. Мы с ним учились на филфаке, и я, конечно, знал его возможности: «хай», «гуд бай», «вери вел».
— Слушай, но таксист ведь должен знать язык, — сказал я.
— А я знаю, — хмыкнул в трубку Саня.
— Да ну?!
— Названия улиц на любой карте написаны.
Мы помолчали.
— А ты думаешь, мексиканцы лучше моего знают? — наконец сказал Саня.
— Мексиканцев я только по телевизору видел, — по-прежнему недоумевал я. (Вроде, индейцы.
— Тут их как собак нерезаных. Ни водить, ни говорить не умеют.
Саня был смуглый, кудрявый, с красивыми еврейскими глазами навыкате.
Наверно, на фоне мексиканцев он смотрелся хорошо. Впрочем, он и здесь смотрелся хорошо, и если бы не года, подкатывающие к пятидесяти, можно было бы сказать, что в Майами Саня жил здоровой сочинской жизнью: пляж, девочки, вино, картишки.
— В Америке, говорят, не пьют, — сказал я.
— Кто не пьет?! — заржал Саня. — Негры пивко с утра до вечера сосут.
— Так то негры.
— Правильно, придурки, — согласился Саня, — а я водочку употребляю. Но меньше, чем у вас. Жара.
Да, в жару пить плохо, это я помнил еще по Дагомысу.
— А девочки? — на всякий случай спросил я.
— Ну, девочки… — закряхтел Саня. — Хорошим девочкам хорошие бабки нужны. У нас с этим было проще.
Саня постоянно путал «у нас» и «у вас», но я к этому приноровился. Между прочим, в Дагомысе он снимал девочек без проблем. Да и в Минске снимал, и в прочих городах, куда его забрасывала журналистская жизнь. Жена, может, и подалась с ним в Америку, потому что подумала: уж здесь-то, голубчик, тебе ничего не светит. Во-первых, языка не знаешь, во-вторых, за баранкой раздолбанного «такси» сидит не сноб-журналист, а мексиканец-панамец.
Но сочинцы народ изворотливый.
— С негритянкой пробовал? — спросил я.
— Это не телефонный разговор, — понизил голос Саня, но чувствовалось, вопрос ему понравился.
— Я тоже не пробовал, — сказал я, намекая, что в принципе этот вопрос интересен любому белому человеку. — Попробуешь — позвони.
— Ладно, — ответил Саня и положил трубку.
Да, Саня должен был оказаться в Америке. Это мне стало ясно на воинских сборах после четвертого курса. Перед окончанием сборов мы, будущие офицеры, бежали семикилометровый кросс. Саня отстал на первых же метрах, и я этому не удивился. Человек, родившийся в Сочи, хорошо бегать не может. Галька, горы, вода, в конце концов, — какой бег? Я тоже не любил бегать, кроссы смертельно надоели мне еще на занятиях борьбой, но честно пыхтел в лидирующей группе. Вдруг нас обогнал самосвал, в кузове которого подскакивали три человека, среди которых, конечно, был Саня. Они смеялись и корчили рожи, потому что человек, едущий в машине, всегда смеется над бегущим.
Самосвал, однако, на ближайшей развилке повернул направо, и Саня с товарищами едва успели выпрыгнуть из него. Они вальяжно потрусили впереди, но скоро мы их догнали.
— Как самочувствие? — спросил Саня, когда я с ним поравнялся.
— Нормально, — сказал я.
— До финиша еще далеко?
— Километра четыре.
— Ни хрена себе! — удивился Саня и остановился.
Мы бежали по голому полю. До перелеска, за которым находился финиш, было еще далеко. Сзади послышалось тарахтение мотоцикла. Я смахнул с глаз пот и глянул через плечо. Нас обгонял какой-то местный парень, и за спиной у него, естественно, сидел Саня. Он помахал мне рукой и что-то крикнул. Я попытался сплюнуть, однако слюны во рту не было. Семь километров по пересеченной местности под палящим солнцем — это не дагомысский пляж, мелькнуло у меня в голове.
Далеко впереди Саня слез с мотоцикла, похлопал парня по спине и скрылся в перелеске. Мотоциклист газанул и поскакал по полю, едва удерживаясь в седле. Я бежал на автопилоте, цепляясь тускнеющим взглядом за спину нашего замкомвзвода Песецкого, между прочим, кандидата в мастера спорта по легкой атлетике.
Мы так и закончили дистанцию — Песецкий, еще один легкоатлет, я. Саня финишировал в середине пелотона из двухсот человек — и рухнул под ноги майора Васильева. Когда и как мы его обогнали, я не заметил.
— Молодец, — удовлетворенно сказал майор, глядя на помирающего курсанта, — хорошим защитником Родины будешь.
Чтобы не бегать больше кроссов, Саня решил поменять Родину, так я думаю сейчас. Кто его за это осудит? Осуждать некому.
2
Оздоровительный комплекс «Дагомыс» возвышался над поселком, как пирамида Хеопса. В конце октября народу здесь было немного — пожилые пары, женщины бальзаковского возраста в спортивных костюмах, без которых не мыслим ни один отечественный курорт, изредка молодежь.
В первый же день я прошелся по поселку. На пустынном пляже шумел шторм. Бездомные собаки обреченно сидели у кафешек, то ли уже закрытых, то ли еще не открытых. Одна особо отчаявшаяся дворняга грызла дубовую колоду, на которой когда-то рубили мясо. Курятники для отдыхающих зияли распахнутыми дверями и окнами. В воротах одного из домов стояла бочка с вином, возле нее скучали трое продавцов.
— Почем стакан? — спросил я.
— Десять рублей, — ответил продавец постарше.
— Купи канистру, — сказал второй продавец, — всего двести пятьдесят.
