Алексей Алёхин - Голыми глазами (сборник)
Пока я не догадался, что он пересказывает, переинача по обстоятельствам, хэмингуэевского «Старика и море».
Тридцать егерей упустили волка.
Он сумел выйти из обложенного леска и припустил по свободному полю в сторону бескрайнего массива, где его уже невозможно найти.
Но, пробегая притулившийся в низинке у ручья хутор, не удержался и зарезал выбежавшего за плетень жеребенка.
И был убит подоспевшей кобылицей ударом копыта в лоб.
1987Казанский вокзал
В Москве всего чересчур много: прохожих, машин, окон, ночных огней. К этому невозможно привыкнуть.
…Когда жена померла, старик до зимы поупрямился, а потом соседи помогли собрать скарб, и он потащился через полстраны к московской дочери.
Та встретила у вагона, расплакалась в носовой платок и повезла в пахнущем резиной такси домой – на дальнюю окраину, где одинаковые новые дома.
Привезенные вещи почти все пришлось выкинуть. Неновые халаты, одеяла с вылезающей по швам ватой, громоздкий узорчатый сундук, еще материн. Только выгоревшее, обтертое каракумским ветром летнее пальто старик не отдал.
Началась и потекла непохожая на прежнюю жизнь.
Со временем ошеломление прошло. Но за три года он так и не смог привыкнуть к дочериной квартире с обоями, к неустойчивым, от которых спину ломит, стульям, к непослушному, по-русски болтающему внуку, чей отец исчез неизвестно куда.
Пока опасался заблудиться, днями сидел у подъезда. Седой, коричневый и безмолвный. Не заговаривая с соседями по скамейке, да и не слушая их бесконечных пересудов о продавщице в бакалее, болезнях, других жильцах и прочей плохо понятной ерунде.
Потом начал ездить.
С утра старик выставляет из холодильника кастрюльки с обедом на кухонный стол. Показывает внуку, что поесть перед школой. Долго объясняет, как зажигать плиту.
Тот молчит, мать все равно запретила прикасаться к спичкам. И дед идет к вешалке. Надевает спасенное пальто, странным образом обретающее на нем вид халата, хмурит серые брови и выходит. Молча минует скамеечников у подъезда и направляется к остановке. На автобусе, затем на метро, с пересадкой, он едет на вокзал.
Тут разноплеменные люди испытывают даль от дома, сутолока напоминает привычное беспокойство базара, а от платформ залетает вагонный запах тлеющего костра. Тут легко повстречать земляков или тех, чья речь, хотя не своя, все ж понятна, как понимаешь приезжего в райцентре на автобусной станции.
Он ходит по каменным полам громадных сводчатых залов с тюбетеечными узорами. Вглядывается. И сразу их узнает. Встречи завязываются просто, как подсаживаются в чужом месте к дальним знакомым в чайхане.
Салам. Салам. Откуда будете. Как же, у нас туда по пятницам автобус ходит. Благополучно ли добрались. – Вот и знакомство.
Сам он четвертую осень в Москве. Станции метро знает, все универмаги большие. Много, много секретов, а приезжий тут как слепой. Но он поможет, раз повстречал земляков. Зачем благодарить, долг велит.
Многочасовое путешествие по столице сопровождается втискиванием в метро и к прилавкам, стоянием в очередях, поучительными советами теряющимся гостям, удачами и разочарованиями покупок. Старик по-родственному радуется и огорчается вместе с взятыми под опеку друзьями, придирчиво осматривает товар, будь то отрез бархата или приемник-транзистор, помогает тащить купленные коробки и свертки.
Круг замыкается возвращением на вокзал. Бледный чай в граненых стаканах, приносимый кем помоложе из буфета, родной вкус состарившихся в дороге, хотя и были завернуты в платок, лепешек. И беседа, скользящая мимо прущей по проходам толпы с чемоданами. О том, о сем, о домашних делах. Не здешних, в дочериной новостройке, а о тамошних, в Мары и Сакар-Чага, в далеком Чарджоу, в пустыне, где по весне, точно бледная подмосковная сирень, цветет тамариск в песках…
Вечером, в набитом душной толпой метро, старик возвращается на квартиру.
Иногда он поспевает прежде, чем придет из своей ремконторы дочь. Но она все равно угадывает: «Опять на вокзале был…»
Старик не отвечает. Только хмурит брови и уходит в их с внуком комнату. Он доволен минувшим днем. Не всякий раз так удачно, да и покупки хорошие. Приятные люди эти земляки.
Он раздевается и укладывается спать, отвернувшись к стене. И скоро погружается в дремоту, думая о своем и не обращая внимания на долгую возню мальчишки за спиной.
Утром он снова поедет на вокзал.
1984Люськин помидор
На день рождения подруга подарила Люське помидор – тонкий светлый росток в пластмассовом горшочке. Просто прособиралась, поздно уж было искать цветы, вот и прихватила в шутку из отчимовой рассады, заполонившей подоконники.
Над помидором посмеялись и выставили на балкон.
Люська про него забыла. Но через пару дней, выйдя за чем-то, обнаружила в углу подругин подарок. Он уже немного подвял, но вроде как и увеличился в размерах. Люська передвинула горшок на свет и полила.
Она стала ухаживать за помидором, а он рос и рос, и Люське стало казаться, что ему тесно в маленьком горшочке. Она вытащила откуда-то ящик с землей из-под неведомо когда росших балконных цветов, взрыхлила окаменевшую почву и пересадила своего питомца на новое место жительства.
Теперь, в продолговатом ящике, росток выглядел еще более одиноким, и Люська, не признаваясь в том себе, его полюбила. Каждое утро и вечер она выходила поглядеть на него и полить. Помидор вытянулся и разветвился, покрылся резными морщинистыми листьями, потемнел. Потолстевший стебель его усеялся прозрачными, чуть колкими волосками, вроде как у ребенка на коленке. И в довершение расцвел нежными бледно-желтыми звездочками с острыми лучиками. Люська принялась мечтать о помидоровом потомстве.
Она даже позвонила с работы подругиному отчиму. И чуть не расплакалась: тот объяснил, что помидор – двудомное, для опыления необходим партнер, а раз растет один, плодов у него не будет.
Люська, придя домой, пошла к своему помидору и долго стояла над ним, жалея его и себя, как жалела бы женщина, узнав, что бесплодна. Больше она не подходила к ящику.
Тут подоспел отпуск, и Люська уехала на месяц в Крым.
То лето выдалось теплым, и шли дожди. Ветром их задувало на балкон, и помидор не погиб. Невесть откуда в каменном московском дворе, в двух шагах от Садового кольца, где, сколько ни смотри, не найдешь ни палисадника, взялась помидорная пыльца. То ли ветром занесло с чужого балкона от такого же чудака-огородника, то ли отчим подругин ошибся – но когда Люська вернулась загорелая и, напрочь про помидор забывшая, вышла на балкон, то ахнула и счастливо засмеялась. Помидор, возмужавший, жилистый, чуть запылившийся уже и кое-где на листьях пятнышками пожелтевший, стоял невредимый и выглядывал верхушкой за балконный пластиковый забор. А у самого стебля на коротком поводке висел маленький, крепкий, гладкий, с выбоинкой плод – с чуть порозовевшим бочком.
…Помидор провисел на своей усохшей ножке до зимы. Люська так и не решилась снять его. Когда ударили первые морозы, она старалась даже не смотреть в ту сторону через балконную дверь, чтобы не видеть, как чахнет, чернеет и скручивается листьями ее друг. Только когда уж выпал снег и горкой укрыл весь ящик с поникшим растением, она с трудом стащила его вниз и поставила у железного бака во дворе, куда весь дом сносит мусор.
1981Дом в Провансе
Рождественский рассказ
– Не только в зáмках… – сказал он, когда разговор, попрыгав, как мяч, по окружавшей нас диковинной обстановке, добрался до всяких странных случаев.
Я лет пятнадцать его не видал, пока не столкнулся на Малой Бронной. Думал, так и хиреет в каком-нибудь НИИ со своей гидравликой. Ан нет, судя по пальто и поджидавшей его машине. Целую фирму раскрутил, я потом разглядел визитку.
А через неделю он сам позвонил и позвал нас с женой поужинать. Я про этот ресторан и не слышал: сводчатые потолки, высоченные стулья из почерневшего дуба, на стенах факелы коптят. И к столу вас ведут переодетые пажами девицы… Ну, и меню в тисненой коже на медных застежках, как Библия.
– Не только в замках, – повторил он. – И не обязательно привидения. Ты же про человека-невидимку читал?
– А вы что, с невидимкой встречались? – улыбнулась моя жена, немножко обидевшись за привидений: она у меня помешана на средневековье. – И кто сказал, что невидимка, а не…
– Это мой братец так сказал. Ну, дальний мой родственник, троюродный. Из русских эмигрантов, но родился уже там, во Франции. А жена его чистая француженка, веселая такая, как все они. В прежние годы они частенько в Москву наезжали, водки с икрой попить, да в Большой сходить на оперу. Теперь-то он от дел отошел и решил пожить помещиком – купил на юге, под Эксом, не замок, конечно, но большущий такой домину из желтого камня, чуть ли не семнадцатый век, потолочные балки все черные, как вот этот стол. Отремонтировал, бассейн, там. Ну и позвал погостить. И когда это все началось – а он ни в Бога, ни в черта не верит, – то так и сказал полиции: человек-невидимка.
