Алексей Сухаренко - Блокада. Запах смерти
Обзор книги Алексей Сухаренко - Блокада. Запах смерти
Алексей Сухаренко
Блокада. Запах смерти
Посвящаю книгу своей маме
Часть первая
Запах смерти
Июнь 1941 года подходил к концу. Месяц был очень теплым, но жара не радовала горожан, не звала за город к прохладе водоемов на семейные пикники. В общественной атмосфере чувствовался какой-то негласный запрет на радость, по крайней мере, на ее публичное проявление. Да и кто бы рискнул показать свое счастливое состояние, даже имея на это все основания, на фоне тяжелейшего положения на западном фронте? Рабоче-крестьянская Красная Армия отступала под натиском фашистской армады, сдавая один населенный пункт за другим. Даже школьные выпускные вечера больше становились похожи на торжественные комсомольские собрания, которые в своем большинстве проходили как проводы мальчишек добровольцами на фронт. Улыбающиеся люди воспринимались с удвоенной подозрительностью и непониманием. Растерянность и страх перед неизвестностью – вот те основные чувства, которыми было пронизано все советское общество. Или почти все, поскольку, конечно, было немало бравады, особенно среди молодых людей, испытывавших неподдельный интерес к происходящему как к некому историческому рубежу, за которым они могут покрыть себя неувядаемой воинской славой, как когда-то их кумиры – герои Гражданской войны. Но таких было мало. Перед агитационными плакатами «Ты записался добровольцем?» редко задерживались мужчины призывного возраста. Видимо, потому, что красноармеец с гневным, обличительным лицом неизменно указывал пальцем на любого остановившегося перед ним. И человек начинал себя считать в чем-то виноватым перед Советской Родиной, перед теми, кто погибал на фронте в тщетных попытках остановить врага, перед членами их семей. Ему становилось стыдно. Как правило, подлежащие призыву на военную службу в начале разговора старались не смотреть прямо в глаза собеседникам и почти всегда заканчивали беседу словами: «Вот и мне скоро на фронт…» И только после этой фразы мужчины поднимали взгляд, и в глазах у них читалось облегчение. Те же, чьи родственники уже находились на фронте, отличались от остальных более прямым и открытым взглядом, в котором, впрочем, угадывалась заметная тревога за своих близких.
Ивана Ефимовича Зарецкого по кличке Ванька Зарецкий или Цыган разбудил голос Левитана. Ванька прислушался. Трагический голос диктора извещал о тяжелом положении советских войск на Ленинградском фронте. Немцы вплотную подбирались к городу, преодолевая нечеловеческое сопротивление Красной Армии. У Ивана было двоякое чувство. С одной стороны, как у любого деклассированного элемента, его переполняло злорадство. Победы немецкой армии он воспринимал как пинок под зад Советам и, прежде всего, его ярчайшим представителям: милиции, госбезопасности, комиссарам и иным активистам, то есть тем, кто всю жизнь не давал Ваньке спокойно жить, начиная с беспризорного детства. Но с другой стороны, его беспокоила затянувшаяся беспомощность хваленой Красной Армии – «самой сильной армии мира».
«Стрелки ворошиловские… Только и могут стрелять в затылок, – завертелось в его голове. – Где этот усатый хрен? Как там его… Буденный! Где его конная армия?!»
Чтобы унять беспокойство, Ванька раскурил старую лагерную трубку. Цыган в свои двадцать восемь лет был одним из уважаемых ленинградских воров. Этим он был обязан лихой воровской карьере, насчитывающей две судимости за карманные кражи, побег из лагеря и целый ряд квартирных погромов, за которые он отбыл шестилетний срок, так и не выдав в НКВД своих подельников. Под одеялом на кровати рядом с ним заворочалась Софочка Вайнштейн, дочь врага народа и бывшего профессора юриспруденции, а в настоящее время проститутка и сожительница вора-рецидивиста Ваньки Зарецкого.
Цыган познакомился с профессорской дочкой на Кузнечном рынке на следующий день после возвращения из лагеря. В рыночном закусочном павильоне, облюбованном местным криминалом, он встретил своих бывших подельников по квартирным погромам – Людвига Нецецкого по кличке Дед и Федора Гордеева по кличке Федуля. Воры встретили Цыгана с нескрываемой радостью. Сорокапятилетний Федуля, мужчина под два метра ростом, с нечеловеческой силой в руках, чуть не сломал Ваньке ребра медвежьими объятиями. Дед вел себя чуть сдержанней, как и положено вору, державшему в подчинении практически весь преступный мир города, но и он отдал должное воровскому корешу, не сдавшему его легавым. Вместе с ворами за столиком сидели и их подруги, на одну из которых Цыган сразу обратил внимание.
– Вот, познакомьтесь, девочки: самый фартовый петроградский парень – Ваня Зарецкий, – представил Дед вновь прибывшего.
– Наконец-то молоденький кавалер, – игриво улыбнулась ярко накрашенная, полная рыжая дама лет тридцати пяти, протянув ручку для знакомства. – Зиночка.
– Софья, – представилась девушка, удостоив Цыгана коротким, но внимательным взглядом.
– Дочка моего адвоката Льва Иосифовича Вайнштейна, который меня отмазал лет восемь назад от грабежа ювелирки, – кивнул на нее Дед.
Цыган помнил то дело и пожилого адвоката, на редкость смелого еврея, от дотошности которого выли и агенты уголовного розыска, и следователи.
– Бедный, бедный Лев Иосифович… – сделал огорченное лицо Нецецкий. – Надо его помянуть, раз уж к слову пришелся.
– Не смейте моего отца хоронить! – вспыхнула злостью девушка. – Я же говорила – «десять лет лагерей».
– Знаем мы эти червонцы, – зло усмехнулся Дед, наливая водку в стаканы. Но тему сменил: – За тебя, Ванечка! С прибытием!
К Деду то и дело подваливала местная шпана – то передавала вору пачки мятых денежных банкнот, то ювелирные изделия и часы, то просто шепталась с ним, косо поглядывая на женщин и Цыгана. Все подходившие были молодые парни, которые шесть лет назад еще не помышляли о воровстве, и потому Ваньке не знакомые. Но Цыган понял: рыночные щипачи несут дань в воровской общак. Дед передавал полученное Федуле, который складывал все в старый кожаный портфель.
«Все как до моей посадки», – порадовался Цыган сохранению воровских традиций, вспомнив, как сам начинал воровскую жизнь с карманных краж. Немало денег и золотишка переносил и он, пока его не стали брать на крупные дела.
Но мысли о прошлом быстро ушли, так как при каждом взгляде на профессорскую дочку Цыган чувствовал: вот женщина, о встрече с которой он мечтал все шесть лет в Архангельском лагере. То ли от выпитого, то ли от охватившего его желания Ванька все меньше вслушивался в слова Деда и все чаще смотрел на Софью, пытаясь в ее взгляде понять свои шансы. Дед давно увидел неприкрытый интерес бывшего лагерника к девушке и с хитрой улыбочкой переглянулся с Федулей.
Зинка бесцеремонно, словно гордясь своим правом демонстрировать отсутствие культуры и женской скромности, позвала Софью «отлить». Та смущенно глянула на Цыгана, словно пытаясь сказать, что ей неудобно за подругу. Воры, наоборот, одобрительно засмеялись, почитая это за некий дамский флирт.
– Тебе, Ванька, сегодня не до дел. Надо отдохнуть от жизни у «хозяина» и стряхнуть лагерную пыль. – Дед подвинул стул поближе к Цыгану и достал из кожаного портмоне пачку денег, протянув Цыгану: – Оттянись недельку-другую.
– Благодарствую. – Цыган машинально принял деньги, думая о Софье.
– Чтобы тебе не таскаться по городу в поисках бабы, возьмешь Софью, – Дед с удовольствием следил за реакцией молодого вора, – вижу, что глянулась тебе девка. Что же, бери, хотя и от сердца отрываю. Я свои долги умею отдавать. У нее, кстати, и хата путевая в подвале на Лиговке, без соседей. Бывшая дворницкая.
Цыган хотел подробней расспросить о Софье, но в тот момент дамы вернулись. Софья, узнав о решении Деда, со злостью посмотрела на Цыгана, но перечить не стала.
– Опять меня обскакали… – обиженно надула губки Зинаида, которая сама надеялась провести с чернявым молодым вором бурную ночь. – Дед, ну почему самое сладкое мимо меня проносят?
– От сладкого толстеют, Зинка, – заржал Нецецкий.
На следующий день объявили о войне. Затем о мобилизации. Но для Ваньки Зарецкого время как будто остановилось в сыром полуподвальном помещении дворницкой, где кроме широкой пружинной кровати, обеденного стола да платяного шкафа практически не было больше никакой мебели. Имелся, правда, еще патефон. И груда книг. Они были везде, даже под умывальником и в туалете. От нечего делать Цыган стал листать их. Он приучился к чтению за время своих лагерных отсидок, однако тут книги были посложней. Но Цыган не торопился, перечитывая по два-три раза предложение или страницу, если чего-нибудь не понимал.
Раз в три дня Софья уходила на рынок и возвращалась с человеком Деда, тащившим за ней многокилограммовые сумки с продовольствием и спиртным. Все свободное время, за исключением сна и еды, они отдавали любовным утехам под звуки классической музыки и русского романса. Говорили мало. Цыган наслаждался женским телом, не рассчитывая на какую-либо взаимность со стороны девушки, понимая, что она была любовницей Деда и сейчас просто выполняла его указание. Софья поначалу делала вид, что отдается Ваньке лишь по обязанности, но спустя несколько дней перестала себя сдерживать и скрывать, насколько ей с ним хорошо. Цыган сразу почувствовал перемену, польстившую ему.
