Евгений Чижов - Темное прошлое человека будущего
– С-с-суки! – процедил Толя сквозь сжатые губы, криво улыбаясь от бешенства. – Я б им зубами горло перервал, если б только до них добраться! Это ж надо было быть таким дураком, чтобы прийти сюда без ствола! Это ж… – Ему не хватило слов, и он с силой ударил кулаком по кафельной стене.
Когда с другого конца перехода появился казак с автоматом, Коля и Толя кинулись к нему: где достать оружие?
– Идем со мной, – сказал казак с усами и бородкой под Николая
Второго. – Получите. Сейчас будем проводить рекогносцировку.
– Мы им дадим проссаться! – говорили, уходя, Коля и Толя.- Мы их насмерть умоем!
На площади загорелся брошенный грузовик, за ним вспыхнул автобус. Бронетранспортер на большой скорости пронесся мимо телецентра, врезался в автобус, смял его и поехал в обратном направлении, паля наугад во все стороны. Прошло, наверное, совсем немного времени с тех пор, как мы укрылись в переходе, но происходящее кругом – стоны, стрельба, непонятная езда бэтээров взад-вперед по площади – уже стало привычным, само собой разумеющимся, и казалось, что так будет теперь всегда и ничего другого, кроме огня, крови и бессмысленной смерти, больше не будет.
Некрич сидел на корточках, прислонясь спиной к стене возле последнего в ряду раненых, внимательно его разглядывая. Оттого, что мне было тошно, а он был, по крайней мере на вид, совершенно спокоен, ковыряя ногтем в зубах, изредка сплевывая на асфальт, и оттого, что он действительно предвидел развитие событий, предупреждая о нем с начала нашего знакомства, я вдруг проникся наконец Ирининой верой в его способность предчувствовать будущее.
– Некрич, скажи, что будет дальше?
– А-а, теперь ты мне веришь! – Он ухмыльнулся.- Вот то-то…
Давно бы так…
– Так что же?
– Дальше? – Он еще раз длинно сплюнул. – Не ссы, прорвемся…
Стрельба немного притихла, очередей было не слышно, теперь стреляли единичными, и я спросил:
– Может, попробуем отсюда выбраться?
– Не спеши, рано еще…
Некрич извлек из кармана носовой платок и стал вытирать заляпанное грязью и кровью лицо лежащего рядом раненого. Это был грузный мужчина лет сорока, дышавший, тяжело отдуваясь. Вся левая половина его лица была покрыта темной кровавой коркой.
Когда Некрич осторожно прикоснулся к ней, раненый дернулся, пошевелил губами, пытаясь что-то сказать, но не сумел и только выдохнул: "Хана мне… " Потом он все-таки произнес: " Жена в
Омске… дочь… запиши адрес… " " Сейчас, сейчас ",- сказал
Некрич и спросил у меня карандаш. Я обычно ношу с собой что-нибудь пишущее и теперь принялся шарить по карманам, но, пока я искал, переходя от брюк к куртке, от куртки к рубашке, назад к брюкам, надобность в карандаше отпала – раненый потерял сознание. Он был в распахнутом пиджаке и рваной в клочья рубахе, открывавшей полное тело, начавшее содрогаться от предсмертной икоты. С каждым разом умирающий икал все глубже, его грудная клетка ходила ходуном так, будто кто-то запертый в ней бился изо всех сил в ее стенки, пытаясь вырваться наружу. Некрич следил за ним сосредоточенно, как врач, и даже положил ему руку на безволосую грудь в присохших потеках крови, как бы стремясь ее успокоить. Наконец мужчина прекратил икать, открыл рот, словно для того, чтобы вдохнуть побольше воздуха напоследок, и застыл.
Некрич наблюдал за ним еще некоторое время, приблизившись и прищурив один глаз, заглянул другим, увеличившимся, в мертвый черный рот, затем огляделся кругом и, убедившись, что никто в подземном переходе на нас не смотрит, достал у мертвого из внутреннего кармана пиджака паспорт. Перелистав его, убрал к себе за пазуху, а оттуда быстро вынул свой и открыл на странице с фотокарточкой. На снимке был тот Некрич, которого я уже успел забыть, – с усами и бородкой. Наклонившись над мертвым, он прижал паспорт страницей со снимком к кровавой корке на его лице. Отняв, удостоверился, что замазанная фотография сделалась неразличимой, и положил паспорт в пиджак умершего. Поглядел на меня – единственного свидетеля. У меня было чувство, что мои глаза окаменели. Даже если б очень захотел, я не смог бы отвести их.
– Мир его праху, – сказал Некрич. – Теперь можем идти. – И, поднимаясь с коленей, добавил: – Только бы они опубликовали список погибших… Тогда я спасен…
Пять бронетранспортеров пронеслись мимо нашего укрытия, развернулись и выстроились полукругом у входа в телецентр. Стало очевидно, что на стороне защитников явный перевес сил.
Нападавшие, рассыпавшись по площади, стреляли все реже, понемногу оттягиваясь в боковую улицу. Из перехода люди выскакивали по одному и, на всякий случай согнувшись, хотя по ним не стреляли, перебегали опасное пространство. Мы с Некричем дождались очередного промежутка тишины и один за другим – сначала он, потом я – миновали простреливаемый участок. Едва мы достигли места, куда пули, по-видимому, не долетали, потому что там, попивая пиво и комментируя происходящее, стояли зрители и болельщики, как пальба вспыхнула с новой силой. "Это из пулемета с крыши бьют, – комментировал окружающим гордый своей осведомленностью долговязый подросток. – А теперь из крупнокалиберного жарят ". Посреди фразы он вдруг нагнулся, сделал подламывающийся шаг вперед и упал на землю, прижимая руки и колени к животу, как взявший в падении сложный мяч вратарь.
Зрители поспешно отошли на несколько десятков метров дальше, подросток остался там, где упал.
Некрич потащил меня по длинной улице, освещенной отсветами пламени от горящего здания телецентра. Ноги не хотели идти, я спотыкался на ровном месте. Пролетевший березовый лист чиркнул меня по щеке. Подул ветер, и воздух наполнился темным листопадом. " Подожди! " – Я остановился, прислонился к фонарному столбу и закрыл глаза. Невесомый шелест листьев заполнял паузы между выстрелами. Я вытер ладонью потное лицо и, надавив на веки пальцами, увидел под ними высокие деревья с листвой сияюще-белой, как на негативе, кипящей и осыпающейся на ветру. Густые стаи белых или, может быть, бесцветных, из одного света состоящих листьев парили в пахнущем гарью воздухе, кувыркались, закручивались воронками, садились, как ручные птицы, на плечи. Снежный листопад накрывал все вокруг, ложился на мертвые тела, на кровавые лужи, кружился слепящими вихрями, переполнял слитным шумом слух, рассеивался, не кончался…
Движение городского транспорта повсюду было прекращено, и нам пришлось идти от Останкина пешком. Сзади доносились звуки то гаснущей, то вновь усиливающейся перестрелки. Изредка выстрелы раздавались с других сторон, с дальних границ осенней ночи, казавшейся из-за них необъятнее и глуше, так что идущий в ней чувствовал себя еще потерянней. Большинство окон было погашено, улицы пустынны, между фонарями и голыми лампочками над входными дверями подъездов лежали провалы космической тьмы. Однажды группа людей в камуфляже показалась в конце улицы, но, не дойдя до нас, свернула в переулок, в другой раз с разносящимся до близких звезд истошным воем мимо пролетели в направлении
Останкина несколько пожарных машин. Еще один труп валялся на пожухлом газоне – седой мужчина с серым лицом, в одних носках.
Пробегавшая мимо бесцветная в свете фонаря собака облаяла его. "
Труп " приоткрыл глаз, показал ей кулак и выругался нетрезво и с оттенком ласковости.
Большинство ларьков было закрыто, но некоторые продолжали работать, их витрины мерцали среди тьмы ядовитыми красками дешевых ликеров. Возле одного из таких ларьков жались друг к другу двое, и, когда мы проходили мимо, один из них слабым голосом позвал нас.
– Пойдем, – сказал, поколебавшись, Некрич, – помянем…
На круглом шатком столике стояли стаканы, картонные тарелки с холодными остатками закуски, присохшим кетчупом и полупустая бутылка водки, по всей видимости, не первая, потому что один из собутыльников совсем уже не вязал лыка. У него были всклокоченные волосы, растрепанная бороденка, дряблые щеки и выпученные белогорячечные глаза человека, видящего в окружающих персонажей своего бреда. Он ничего не говорил, а когда пытался сказать, из этого ничего не получалось. Иногда он мычал себе под нос обрывки каких-то мелодий, изо всех сил держась обеими руками за столик, чтобы не упасть, точно этот покосившийся фанерный кружок под низкими звездами с поллитровкой в центре был спасательным кругом, остающимся на плаву посреди погружающегося во мрак и кровь мира. Второй был немного трезвее, в слепо бликующих круглых очках, с мокрыми усами и бородой в крошках.
– Вы там были? – проникновенно спросил он нас. – Что там?
Прежде чем ответить, Некрич налил себе стакан водки, выпил одним махом, шумно выдохнул и только после этого, ни на кого не глядя, сказал:
– Друга у меня застрелили. Некрича. Андрюху. Братишку моего названого. Нет его больше в живых.
Некрич замолчал, словно не в силах больше говорить, подавленный сказанным.
