Евгений Чижов - Темное прошлое человека будущего
Мы отправились искать Некрича и Толю, обходя группы ряженых казаков в портупеях и фуражках с кокардами, людей в касках и без, с автоматами, прутьями, железными щитами. Старик в коротком пиджаке, привстав на носки и вытягивая худую шею так, что едва не рвались тонкие старческие сухожилия, закричал в рупор ладоней: "Долой жидов Лужкова! " Человек пятнадцать от избытка энтузиазма, или чтобы согреться, или попросту спьяну толкали незаводящуюся поливальную машину. Толю я увидел напротив низкого темного здания технического центра. Одной рукой он держал бутылку шампанского, отхлебывая прямо из горла, другой обнимал за плечи Некрича. Андрей, выглядевший рядом с ним еще более щуплым, чем был на самом деле, несмотря на заметную перекошенность в лице, время от времени решительно забирал бутылку у Толи и сам к ней прикладывался.
– А ведь мы его пришить должны! – сказал мне Толя, крепче прижимая к себе понимающе улыбнувшегося Некрича. – Слышишь, ты,
– повернулся он к Андрею, – если бы не такой день, мы бы тебя уже загасили. Но в праздник не хочется о тебя руки марать.
Революцию нужно делать чистыми руками!
А тебя мы судить будем, а не просто так. Новым нашим судом, по нашему закону!
Некрич как будто даже с воодушевлением соглашался с тем, что говорилось, всем своим поведением выражая полную готовность предстать перед судом, раз он новый, революционный.
– Я знал, что ты тоже придешь! – сказал он, протягивая мне бутылку.
– Ты-то как здесь очутился?
– Я? Я с народом! – Он поглядел на Колю и Толю. – Да здравствует русский бунт! Счастлив, кто посетил сей мир в его минуты роковые!
– Ты что, тоже считаешь, что это революция?
– Конечно! Я же тебя предупреждал! Я же говорил, что со дня на день!
И вот этот день настал. Музыка прорвалась! Слушайте музыку революции!
Он говорил что-то еще, но больше я не разобрал, потому что подросток с магнитофоном под мышкой врубил звук на полную мощность, и из динамика понеслось, заглушая все вокруг: "Мои мысли – мои скакуны… Эскадрон моих мыслей шальных… " Девка в короткой юбке с плоским лицом продавщицы продмага стала, закусив губу, рьяно танцевать на своих длинных скучных ногах, сильно мотая из стороны в сторону копной волос. Скоро парня заставили убавить громкость, чтобы услышать, что кричит в мегафон в направлении телецентра окруженный автоматчиками седой военный в бронежилете.
– Крысы, выходите! – доносился его голос с грузовика. – Вы окружены превосходящими силами противника. Ельцин вас предал!
Каждому, кто выйдет добровольно, будет сохранено одно яйцо!
Выходите, крысы! Сопротивление бесполезно. Даю вам три минуты на размышление. Потом мы откроем огонь на поражение!
– Сейчас начнется,- сказал Некрич, сделал большой глоток из бутылки и облизал мокрые, блестящие губы.
– Неужели стрелять будут? – спросила меня стоявшая рядом пожилая женщина в вязаной шапочке.
– Навряд ли. Помитингуют, как обычно, и разойдутся. Присутствие и энтузиазм Некрича не давали мне при всем желании поверить в серьезность происходящего.
Два грузовика "Урал ", проехав сквозь толпу, врезались в стеклянные двери телецентра. Дождь осколков со звоном посыпался вниз. Грузовики подали назад и стали раз за разом таранить прозрачные стены. Большие стекла разламывались сразу на множество частей и, рушась на кабины машин, открывали неосвещенные помещения за собой. Из телецентра вышел солдат с автоматом, его лицо казалось маленьким под большой каской, рот увеличенным от крика: "Люди, назад! Убью! Всем назад! " Толпа подалась от стен, ее возвратное движение дошло до нас. Коля поднес бутылку ко рту и, запрокинув голову, стал торопливо допивать шампанское, точно боялся, что не успеет. Напротив разгромленного входа возник человек с гранатометом. Раздался такой грохот, что у меня заложило уши и я перестал слышать.
В беззвучии я видел, как люди попадали на асфальт, и упал сам.
Ослепительная вспышка взрыва осветила все вокруг. Большинство лежало неподвижно, некоторые отваживались приподнять голову, другие беспомощно прикрывали ее руками. Впереди кто-то, видимо, раненый, перекатывался, поджав колени к животу, с бока на спину и обратно. Некрич распластался рядом со мной, мне было видно его скривившееся лицо. Губы женщины в вязаной шапочке, лежавшей за
Некричем, шевелились бесшумно и быстро, отдельно от застывшего лица. С другой стороны полный мужчина смотрел на меня совершенно бессмысленным, остановившимся взглядом, рот его был глупо приоткрыт. Когда ко мне вернулся слух, я услышал, что он беспрерывно громко и однообразно стонет. Одновременно стали слышны истошные крики и автоматная стрельба спереди и сзади.
Пожилая женщина в шапочке молилась.
Асфальт был не холодным, а если сильно прижаться к нему щекой, можно было даже почувствовать остатки накопленного им за солнечный день тепла. Фонари ярко освещали его (и нас на нем), так что я мог разглядывать начинающуюся неподалеку от моего глаза трещину, соединяющую меня с раненым слева.
Некрич дотянулся до меня, нашел мою руку и пожал ее. Это означало, наверное, что мы с ним теперь крещенные огнем боевые товарищи. Как ни глупо, но на меня его рукопожатие подействовало, оно как бы давало зарок, что мы выберемся из этой кровавой свистопляски.
Худой старик ползал на четвереньках между лежащими, ища на ощупь потерянные очки. Вокруг свистели пули, но он их, наверное, не слышал. Время от времени кто-нибудь пригибал его голову к земле, тогда он выжидал несколько минут и снова принимался за свой безнадежный поиск, поднимая иногда вверх напряженное невидящее лицо с дрожащими веками. Наконец кто-то нашел его очки и протянул ему. Он торопливо надел их, но ничего не увидел: оба стекла были раздавлены. Ощупав оправу и убедившись, что она пустая, старик упал ничком, закрыл глаза и больше не шевелился, только жевал голубыми губами, дожидаясь смерти.
Позади нас был каменный борт подземного перехода, за которым можно было бы укрыться, если б удалось до него добраться. " Эй, подсоби-ка ",- попросил меня один из двух мужчин, пытавшихся поднять ближнего ко мне раненого. Может, если увидят, что мы несем раненого, по нам не станут стрелять? Полный мужик оказался страшно тяжелым, он не хотел отрываться от земли, мычал и мотал головой. Свитер его под моими руками на плече и под мышкой был мокрым. Расчет на то, что не будут стрелять в несущих раненого, не оправдался: за несколько шагов до борта раздались автоматные очереди, и мы один за другим попадали на асфальт. Раненый грузно грохнулся лицом вниз и не застонал уже, а закряхтел. Он лежал плашмя громадной неподвижной тушей, издававшей прерывистое, иногда захлебывающееся рычание. "Я с вами, я помогу! " – Некрич подполз сзади и взялся обеими руками за большую ногу. Едва мы поднялись во второй раз, как несший тело за правое плечо упал, и раненый рухнул снова, увлекая нас за собой. Упавший был невредим, просто споткнулся. Раненый повернул ко мне разбитое толстое лицо и, глядя мутными пьяными глазами, выматерил меня.
У меня возникло отчетливое желание бросить его здесь и налегке пробежать остающиеся до борта считанные метры. Но, словно прикованные к этой туше, мы подняли ее снова и все вместе кое-как доволокли до укрытия.
В подземном переходе было уже множество народу, среди прочих и
Коля с Толей. Приносили и клали на каменный пол новых раненых, здесь же их перевязывали. Некоторые громко стонали, другие лежали молча с белыми лицами, в набухших от крови бинтах. Один мужчина скреб ногтями по неровному асфальтовому полу и судорожно раскрывал рот, как будто кричал, но не издавал ни звука: голос его был раздавлен болью. Пожилая женщина в вязаной шапочке вытирала раненым пот со лба, поправляла бинты и пела: "Царице моя преблагая, надеждо моя, Богородица, приятилище сирых и странных предстательнице… " Стрельба не утихала, в редких паузах становились слышны крики: "Скорую! " – темным рваным пламенем запылал угол телецентра.
– Не дрейфь! – сказал мне бодрый старичок, с любопытством высовывавший рядом со мной свою лысую голову из-за борта и быстро прячущийся назад. – Это еще что… На Курской дуге похлеще было… Там нас фашист всерьез гасил. А это так, игрушки…
Труп с завернутой за спину рукой лежал лицом вниз с внешней стороны борта. Когда стреляли трассирующими, видно было, как пули попадают в него снова и снова. Коля протянул мне где-то раздобытую водочную четвертинку, я хотел взять и только тут заметил, что обе руки у меня в крови. Она принадлежала, наверное, тому раненому, которого мы тащили. Я постарался вытереть руки об одежду, но кровь уже въелась в ладони и не оттиралась.
Толя допил водку и от бессилия и безвыходного бешенства швырнул с размаху пустую бутылку в направлении телецентра. Раздался стеклянный звон и длинная автоматная очередь в ответ. Пули застучали о борт перехода, сразу показавшийся слишком низким, до смешного ненадежным укрытием.
