Евгений Чижов - Темное прошлое человека будущего
Некрич замолчал, словно не в силах больше говорить, подавленный сказанным.
– Как же это? – болезненно морщась, спросил очкастый. – За что же?
– Наповал убили. Тремя выстрелами в голову. Сюда, сюда и сюда. -
С остановившимися глазами Некрич неуверенно нашел пальцем три места у себя на голове – над левой бровью, на лбу и на виске. -
У меня на руках умер. Вот на этих руках. – Он поднял руки перед собой и глядел на них в точности так, как Ирина, когда говорила мне, что он снится ей убитым.
– А за что… Было за что. Я-то знаю, он мне многое рассказывал… Боялись они его, специально в него метили… Он у этого правительства как соринка в глазу сидел. Потому что много знал про них, про дела их закулисные. Про оборотную сторону власти, а точнее, про настоящую власть, секретную, не ту, что у всех на виду, а ту, что скрыта! Кое-что он мне объяснил напоследок…
Некрич, подавшись вперед, облокотился о столик, так что он перекосился в его сторону и поллитровка чуть не упала. От страха, что это случится, и без того выпученные глаза того из собутыльников, который не мог уже говорить, стали еще больше, едва не вылезая из орбит, а рот мучительно задвигался. В последний момент я успел подхватить бутылку.
– Это была провокация! – сказал Некрич, прищурившись. – Все, что сейчас происходит, было запланировано заранее!
– Но ведь они же первыми начали, те, что в Белом доме, – неуверенно возразил очкастый.
– Их заставили начать! У Ельцина не оставалось другого выхода.
Госсекретарь США Уоррен Кристофер предупредил его о недопустимости применения силы! ("Уоррен Кристофер " Некрич произнес с таким значением, точно это был его близкий родственник.) А добровольно Белый дом никогда бы не сдался.
Чтобы развязать себе руки, правительству нужно было заставить их перейти в атаку! Теперь их ничто уже не спасет, их песенка спета. Руцкого дезинформировали, будто вся армия на его стороне, милиция специально отступила перед демонстрантами, военные грузовики и автобусы были умышленно брошены с ключами, чтобы сторонникам Белого дома было на чем добраться до Останкина. Все было продумано до мельчайших деталей!
Пучеглазый, глядя исподлобья, тяжело замотал головой из стороны в сторону, как будто не соглашаясь, но не имея сил возразить.
– По-моему, ты придаешь событиям гораздо больше смысла, чем в них есть на самом деле, – сказал я,- и хочешь увидеть порядок и замысел там, где нет ничего, кроме крови и хаоса.
– Замысел есть во всем, только немногие догадываются о нем до тех пор, пока он не пронзает жизнь, как молния!
– Но ведь ты же сам говорил, что революция, что музыка прорвалась!
– Все дело в том, кто эту музыку заказывает. Неужели ты думаешь, что все это, – Некрич кивнул в сторону зарева над крышами, – возникло из случайного стечения обстоятельств? Нет, как говорил мой убитый ельцинистами друг, да примет Господь его душу. -
Некрич глубоко вздохнул. – Случайность существует только для непосвященных!
В этот момент в конце улицы раздался глухой рокот, и в нее как зримое воплощение порядка въехал бронетранспортер с закрытыми люками. Быстро приближаясь, он осветил нас слепящими фарами.
Пучеглазому фары били в лицо, и он так страшно морщился, словно резкий свет причинял ему физическую боль. Я почувствовал себя, как в недавно приснившемся сне, где выходил из моря на залитый солнцем пляж и вдруг обнаруживал, что плавки остались в воде и прикрыться мне нечем. Некрич, стоявший к бэтээру спиной, превратился в вырезанный в стене света черный силуэт с сияющим ореолом волос и прозрачными пунцовыми ушами. По мере того как слепая машина с грохотом приближалась, тень его, отброшенная на кирпичную стену дома, к которому примыкал ларек, стремительно увеличиваясь, косо вырастала над нами.
– Наверное, в городе уже объявлено военное положение. – Сверкая линзами, очкастый приблизился ко мне так, точно пытался за меня спрятаться.- А у нас нет никаких документов. Если станут проверять, нам каюк. Но ты, Модя, не бойся,- тонким, высоким голосом сказал он пучеглазому. – Я тебя, Модя, не брошу, что бы ни случилось!
Машина была уже рядом, от рокота ее мотора наш жалкий столик вибрировал под руками, мелкая дрожь била стаканы и бутылку.
Залитое неистовым светом, обнажилось убожество съеденной закуски, тоненькие куриные косточки, засохшие хлебные корки, сосисочная кожура. Бронетранспортер остановился рядом с нами.
– Вот и все, – сказал очкастый.
Модя вдруг неожиданно проворным и отчаянным движением схватил со стола поллитровку, хотя водки в ней оставалось совсем на донышке, и засунул к себе в карман.
Люк бэтээра открылся, из него вылез парень в шлеме, подошел к ларьку и купил сразу две бутылки "Столичной ", внимательно осмотрев этикетку и пробки, чтобы убедиться, что водка не поддельная. "Смотри, – предупредил он продавца, – если халтуру продал, прощайся с жизнью. Не поленюсь вернуться, чтоб тебя к стенке поставить по закону военного времени! " Потом он спросил у нас, как выбраться к Останкину, сказав, что " совсем в этой проклятой Москве заблудился". Я стал объяснять, припоминая маршрут, которым шли с Некричем, он выслушал, поблагодарил и вернулся в свою машину. Бронетранспортер тронулся снова, свет отхлынул, и мы опять оказались в темноте, едва различая друг друга.
– Холуи тирана! – бросил Некрич вслед удаляющимся огням.
– Раз пронесло, надо скорее еще одну взять! – радостно предложил очкастый, вытирая пальцами мокрые усы. Модя закивал одобрительно.
Когда разлили по стаканам новую бутылку, Некрич поднял свой, чтобы помянуть убитого друга.
– Эх, знали б вы, каким он парнем был! Но в том-то и дело, что никто его до конца не знал. Даже я, его лучший друг, даже жена его, тварь паскудная, подло ему изменившая! Андрей Некрич был одиноким человеком, одним из самых одиноких людей, каких я встречал. В своей короткой жизни он столкнулся с предательством самых близких людей, с низостью и расчетливым обманом! Он перестал верить людям, замкнулся в себе, и его тайна умерла вместе с ним! Он ушел от нас неразгаданным. Может быть, только я, его ближайший друг… – На этих словах Некрич запнулся, сделал паузу, как будто у него не было сил продолжать. – Только я и еще один-два человека догадывались, сколько было скрыто в нем нежности и невостребованного тепла!
Модя смотрел на Некрича полными слез глазами, кажется, даже забыв про налитый стакан в руке, растроганный так, точно произносимые слова относились к нему. Возможно, он и в самом деле принимал их на свой счет.
– Так много было в нем доброты, легкости и незлопамятности, что, умирая, он простил всех преследовавших его и предавших. И убийц своих простил, и жену-изменницу. Когда он на руках у меня умирал, последние слова его были: " Передай ей, что я ее прощаю! " – Некрич произнес это, обращаясь ко мне. – Так и сказал: " Передай, что прощаю… "
Здесь голос его сорвался, и от волнения он едва не расплескал водку.
– И еще я хочу сказать… Мой друг знал, что его убьют! Смерть не застала его врасплох: он ждал ее и готовился к ней. Я думаю, он был готов к ней еще до того, как понял, что на него идет охота. Если даже к самым близким ему людям у Некрича порой проскальзывала отстраненность и чувствовалось отношение на " вы
", то это потому, что с собственной смертью он всегда был на " ты ".
Некрич сделал еще одну паузу, чтобы собраться с духом и закончить на мужественной ноте:
– Прощай, Андрюха! Ты покинул нас рано, не достигнув возраста
Пушкина, лишь немного пережив Лермонтова! Твои таланты остались нераскрытыми. Ты был богато одарен природой и мог бы стать… -
Он приостановился, прикидывая размер притязаний, но поминальное вдохновение подстегивало его, не давая долго раздумывать. – Ты мог бы стать вторым Леонардо, Черчиллем или Достоевским! Тебе было многое дано, но… не судьба! Да будет земля тебе пухом!
Некрич выпил залпом, всхлипнул и стер рукавом сорвавшуюся слезу.
Модя, давно уже хлюпавший носом, обнял его, и слезы потекли по его дряблым щекам в три ручья. Вместе со слезами у него прорезался голос, и сквозь бормотание стали различимы отдельные слова:
– Зачем… за что… моложе Пушкина… совсем мальчик! За что убили?! Для чего это все?..
– Не плачь, Модя,- принялся утешать его очкастый, – ну не плачь… Это же история, что здесь поделаешь… Ну! – Он толкнул его ладошкой в плечо и стал тонким голосом напевать, однобоко пританцовывая:
– Расходилась, разгулялась удаль молодецкая,
Разгулялась, поднималась сила пододонная,
Ой ты, сила, силушка,
Ой ты, сила бедовая!
Ой ты, сила, силушка,
Ой ты, сила грозная!..
Ну, Модя, не расстраивайся…
Однако Модя отталкивал руку очкастого, продолжая сильно расстраиваться, всхлипывать и бормотать, выпучивая глаза и мотая из стороны в сторону тяжелой головой так, точно в ней перекатывались с края на край, не находя выхода, чудовищные хоры
