Эдгар Вулгаков - Течение времени
После «валькирий» Алеша перешел к русской музыкальной классике, рассказал о «Могучей кучке», после чего предложил прослушать 1-й Концерт для фортепьяно с оркестром Чайковского и «Рассвет над Москвой-рекой» Мусоргского.
– Вот и все, дорогие товарищи. Если есть вопросы, задавайте.
– Нет, товарищи, не все – и из открытых дверей соседней комнаты вышел Разуваев. – Извините, я опоздал, застряли в дороге. Сегодня перед нами выступал не музыковед, а инженер товарищ Ларин, и он отлично справился с задачей. Спасибо вам, Алексей Петрович. Фашизм осужден советским народом, и немецким, и всеми народами мира. Но музыка, созданная великими немецкими композиторами, остается достоянием всемирной культуры, в том числе и музыка Рихарда Вагнера. Нам надо повышать культурный уровень советских людей. Для этого у нас есть отличные свои преподаватели в школах, и Москва под боком, поможет…
Вслед за Разуваевым из боковой комнаты стали выходить люди, среди них оказалась Наташа.
– Алешка, во-первых, привет, и еще раз, во-первых, ты молодец. Ты сумел заинтересовать аудиторию, тебя слушали. Николай Николаевич сказал: «Вот бы нам такого агитпропа в райком, но он уедет сразу, как только возникнет такая возможность».
– Откуда ты знаешь Разуваева?
– А как же, приехав, сразу доложилась, ты же знаешь порядки. Он и поселил меня в райкомовский дом. Там держат пару квартир для номенклатуры. А я командированная, из МГУ, вот и поселили со всеми удобствами. Даже с телефоном, Москву можно заказать за их счет.
– Да ну их, Наташ, не надо.
– Куда пойдем? Неужели поедешь в Москву?
– Нет, Наташка, Леночка знает, что сегодня я не приеду. Сегодня ночью мы с Сашей Ачиным, нашим механиком, будем ловить жулика, я ей про это не сказал, чтобы не волновалась. Подумают с тетей Грушей бог знает что. В двигатель во время морозов впрыскивают специальную жидкость – тогда он легче запускается. Алкоголики этой жидкостью смачивают горло, затем пьют – она действует как наркотик. Сейчас, когда сильные морозы прошли, потребность в этой жидкости упала. По накладным кладовщика ее вообще никто не выписывает, а бутылки-баллончики с полок исчезают. Значит, у нас появился жулик, алкоголик, наркоман, на которого не действуют предупреждающие надписи на этикетке – «Осторожно, яд!» и череп с костями. Вероятно, он знает норму, которая приводит его в наркотическое состояние. Даже десять граммов действуют на психику человека, а регулярный прием приводит к смерти. Сегодня или завтра, думаем, он должен прийти в кладовую за очередной бутылкой. Вот такие дела, Наташенька, на нашей ниве: «И вязнут спицы расписные в расхлябанные колеи». Кто?
– Ну, знаешь ли! Я все-таки филолог! Блок, мой любимый Александр Блок.
– Интересно, с чем у меня ассоциативно связались «спицы расписные»?
– Совершенно очевидно – с «нивой».
– Вероятно. Пока, часок надо поспать, а потом сыграю роль детектива.
– Алеша, можно я с тобой?
– Нет!
Ночь была морозная. Яркая луна через зарешеченное окно освещала всю кладовую и дверь, и полки, и даже злополучные бутылки на полках.
– Алексей Петрович, идите сюда, здесь самое темное место, дверь видна, ящики вместо стульев, тулупами укроемся, не замерзнем.
Прижавшись друг к другу, они о чем-то тихонько переговаривались, а около часа ночи услышали скрип снега под чьим-то шагами. Затем щелчок замка, дверь открылась, и вошел Егорыч, автослесарь, хорошо видный при лунном освещении. Он подошел к полке, взял бутылку… И тут луч мощного фонаря высветил лицо жулика. От неожиданности Егорыч уронил ключи, замок, закрыл лицо рукавом шубы и… заплакав, сел на бетонный пол. И через мгновение, как бы спохватившись, нажал на клапан баллончика и прильнул к нему.
– Егорыч, брось этот яд, помрешь зараз, – бросился к нему Ачин. – Как же так, еще года три назад был инструктором райкома, нас поучал, как жить и строить коммунизм… и вдруг – вор.
– Саша, я человек конченый. Теперь без этой хреновины жить не могу, хотя знаю, что сжег ею желудок и все потроха. А на водку денег нет, и купить негде. Прости меня, Саша, я тебя в партию принимал, слова красивые говорил. Веди меня в милицию, и все тут! И вы, Алексей Петрович, простите. Я вас всех люблю, вы честные, идейные, верите в светлое будущее, а я не верю, хотя всю войну прошел. Не будет у нас светлого будущего, а если и будет, то до этого будущего, как до луны, далеко, ведите… Ой, постойте… Все заполыхало внутри огнем, больно. Сейчас помру, сгорю…
Потом началась рвота, изо рта пошла пена. Алеша и Ачин старались повернуть Егорыча набок, чтобы он не захлебнулся, а тот вырывался, поворачиваясь на спину… Саша побежал вызывать скорую.
– А мы подозревали других. Он тоже был на подозрении, но не из первых.
Подходя к мастерской, Алеша издали увидел Наташу, которая прыгала на одном месте, хлопала в ладошки и постукивала себя по спине, насколько могла дотянуться. Лицо у нее было красное, а кончик носа побелел.
– Наташка, ты зачем пришла? – вместо приветствия прогудел Алеша.
– Боялась, что тебя убьют, всю ночь не спала. Хорошо, что все благополучно закончилось.
– Благополучно, благополучно, а по-другому и быть не могло. Если подробно, то жулик в больнице на промывании желудка, если это ему поможет. А вот ты потеряешь ослепляющую людей красоту, если отвалится кончик носа. Сколько ты здесь стоишь?
– Час, спросить-то было некого. И все равно я бы волновалось, если бы тебя сама не увидела: а вдруг ранен? Потом я еще перед Леночкой за тебя отвечаю.
– Оказывается, у меня теперь персональный охранник.
– И не только, и не только, и не только! Я еще буду кормить тебя обедом и ужином, когда ты ночуешь здесь.
– Это что, тоже Леночка распорядилась?
– Да, мы так решили сообща. Слушай, я замерзла, как маленький зверек.
– Ладно, об этом мы еще поговорим. Теперь пошли вон туда. Там чистый снег. Буду оттирать твой нос. Наташенька, потерпи – это больно, а потом смажем вазелином.
Она сопела, но терпела. Потом он привел ее в свою конторку, отчего нормировщик Кузьмич совершенно разволновался: не знал, куда деть ни руки, ни ноги, как вести себя при такой молодой красивой женщине. Алеша, можно сказать, выручил Кузьмича.
– Пожалуйста, проводите сторожа к кладовщику, там у дверей столик. Пусть сядет и напишет объяснение причины прогула в эту ночь, как впрочем, и во все предыдущие.
– Ну, верный и прекрасный человечек Натали, ты нарушила производственный цикл. Народ стал исключительно вежливый, все стучатся в дверь, спрашивают о каких-то пустяках, даже головы не повернув в мою сторону, тебя глазами пожирают. Потом будут интересоваться – корреспондент из газеты или радио, наши корреспонденты не такие, значит, из Москвы. Подожди, сейчас ты расположишься у «камина», только стул покрою газетами. На этом стуле сидят наши работяги, а они не во фраках, как понимаешь, и твоя шубка может испачкаться. Сейчас будешь пить чай, Наташенька. Распахни шубку и сядь поближе к печке. Вот и Кузьмич, принесли объяснение сторожа? Так, почитаем: «Обяснение ночнова сторожу И. И. Елина. Товарш началник. Ночю дежурит немогу потому что свечера запянею и сплю безконца до утра. К сему Елин И. И.»
– Будем увольнять, Кузьмич?
– А другие лучше будут? Все они такие.
– Вот и Саша появился. Я вас, дорогие товарищи, должен познакомить: Наталия Александровна, моя родственница. Она филолог, и к тому же полиглот: французский, английский, немецкий – свободно. Так что, кому какие переводы или кто хочет поговорить с ней по-французски или еще на каком, мало ли какие потребности возникнут, поможет. Не так ли Наталия Александровна?
– Да, да, конечно, с удовольствием.
– Милая, дорогая, добрая, отзывчивая на любую просьбу, Наташенька! Ну кому здесь, я имею в виду себя и своих коллег, нужны твои любимые французский, и английский, и немецкий? Здесь идет борьба за выживание, наивная твоя душа.
– Ну ты же сам сказал…
– Да, сказал, думая, что ты еще не разучилась понимать шутки.
– Алеша, в таком случае прошу, выйди со мной на пару слов.
– Пошли. Саша, мы сейчас вернемся. Потом, пожалуйста, отвези Наталию Александровну домой. Она всю ночь не спала – беспокоилась за нашу жизнь, не убьют ли нас.
Они вышли из мастерской.
– Что, Наташка, обиделась?
– Ты надо мной смеешься, а я, как наивная дурочка, все принимаю за чистую монету.
– Наташенька, все это пустяки, и обижаться не на что. Если бы я верил в святых, то ты святая хотя бы по причине святой простоты: уткнулась у себя в университете в пудовые фолианты, знаешь жизнь по книгам французов, англичан, немцев. А нашу жизнь не знаешь. Дай я тебя поцелую.
– Поцелуй, а то я совсем одна.
И она прижалась к его лоснящемуся полупальто, он ее обнял и поцеловал в губы, а она ответила более долгим, чем в прошлый раз, поцелуем. «М-да, что-то мы не то делаем», – подумал Алеша, а вслух, как обычно:
– Пока, Наташенька!
