Паул Гласер - Танцующая в Аушвице
— За тебя! — внезапно шепчет “моя девушка” в костюме бабочки и поднимает бокал. В ответ “морской офицер” благодарно склоняет голову, потом тоже поднимает свой бокал и осушает его до дна.
Вслед за тем снова кручу-верчу по залу “свою девушку”, но не говорю ей ни слова. Нечаянно мой взгляд падает на часы — мужские, позаимствованные у брата Джона, — и я обнаруживаю, что уже почти полночь. Скоро наступит время снимать маски. Мне тоже предстоит это сделать. Но пока, чтобы остыть от танцев, мы идем гулять по прохладным коридорам. И я целенаправленно увлекаю свою бабочку к аварийному выходу. К лестнице моих прекрасных воспоминаний. Воспоминаний, исполненных страсти… Зачем? “Я должна кому-нибудь причинить боль… боль… боль”, — ревет странный зверь внутри меня. Пусть другой почувствует то же самое, что чувствовала я, стоя здесь год назад! И я рывком прижимаю бабочку к себе. Но тут же терплю фиаско. Девушка вывертывается из объятий фальшивого офицера! Перепрыгивая сразу через три ступеньки, она взлетает вверх по лестнице и с визгом уносится в зал.
Все, с меня довольно! Запарившись до полусмерти, я втягиваю ртом воздух и сама убегаю в дамский туалет. “Вон! Вон отсюда!” — вопят мне. И ничего не остается, как ретироваться! Идти в мужской туалет тоже не больно-то меня прельщает. Поэтому я забираюсь на сцену в большом зале, ныряю за кулисы, а оттуда перебираюсь в гардероб, где у меня спрятан чемоданчик с одеждой. В одно мгновение я переодеваюсь в зеленое бархатное платье, отороченное белым мехом, серебряные туфельки и втыкаю в волосы гвоздику. Направляясь в бар, я прохожу мимо своей бабочки. По всему видно, что она предпринимает отчаянные попытки отыскать в толпе своего отвергнутого морского волка. Но наш морской волк, увы, обернулся русалкой. Я что-то выпиваю в баре и, больше не видя смысла здесь оставаться, уезжаю домой.
На следующее утро меня будит стук в дверь моей спальни.
— Юффрау Рози, ваш чай! — говорит горничная и ставит поднос на туалетный столик.
Еще не полностью вынырнув из сна, я злобно кричу:
— Пошла вон, иначе вышвырну тебя отсюда! — и, выпалив в нее еще парочкой проклятий, на которые отважится не всякий портовый рабочий, я очумело сажусь в постели.
Расслабившись от чая с пирожным, я потихоньку прихожу в себя. Оглядывая комнату, обнаруживаю на стуле костюм морского офицера. Улыбнувшись при воспоминании о бабочке, потягиваюсь и иду в душ…
Описывая это приключение, я могу теперь лишь только посмеяться. Какой же наивной и неуверенной в себе я была в то время! А этот фокус с бабочкой был совершенно глупым. И подлым одновременно…
…Я собираюсь написать еще три главы: одну — о моих приключениях после первого поцелуя, вторую — о нашей любви с Вимом, и третью — о Лео и моей танцевальной школе. Я описываю свою прошлую жизнь, но, как и в Вестерборке, я пишу также обо всем, что происходит в лагере. Моя рукописная книга неустанно продвигается вперед. Единственно, мне не хватает такого иллюстратора, каким был тот парень в Вестерборке. В этом лагере я пока не нашла никого, кто был бы столь же хорош.
Жизнь у меня здесь складывается куда хуже, чем в Вестерборке, но я все-таки устанавливаю связь с миром по ту сторону колючей проволоки. И в Вюгте мне удается получать — пусть даже нерегулярно — газету “Де Телеграф”. С перепиской дела обстоят сложнее. До адресатов доходят далеко не все письма, а многие остаются и вовсе без ответа. Иногда я получаю письма с большим опозданием. Лишь в конце апреля ко мне попадает открытка от матери из Вестерборка — она написала мне ее в конце марта. Это было ужасно печальное послание, она со мной прощалась.
Завтра мы с твоим отцом отправляемся в великое неизвестное. Мы не знаем, что нас там ждет. Молись за нас и постарайся потом найти своего брата.
Целую, нежно любящая тебя мама.Благодаря водителю, еженедельно завозящему в лагерь продукты, мне все-таки удается улучшить связь с внешним миром. Он вывозит за территорию лагеря мои письма и контрабандой провозит назад мои заказы. Механизм очень прост. Он рассовывает адресованные мне посылки среди товаров, которые должен доставить в лагерь. Потом выгружает все в магазине, и, поскольку мне туда входить запрещено, я получаю посылку у работающего там продавца, настроенного ко мне дружелюбно. В этой цепочке участвует еще кто-то, мне незнакомый: он живет вне лагеря и служит передаточным звеном. Но, несмотря на все эти ухищрения, моя повседневная жизнь в лагере не больно-то меняется. Над нами продолжают издеваться. Так, однажды мы, поднятые на перекличку, стоим голыми всю ночь. Бывает, что нам не дают еды, а иногда натравливают на нас своих злобных караульных собак. Мы живем в постоянном напряжении.
Между тем я знакомлюсь в лагере с несколькими симпатичными женщинами, и, поскольку многие упали духом и пребывают в унынии, мы решаем организовать кабаре. Придумываем скетчи и шутки. Я сочиняю песенки и пишу к ним тексты. Мы регулярно проводим репетиции. Это поднимает нам настроение и отвлекает от того, что здесь творится. Выступление проходит с огромным успехом и помогает всем нам отключиться от наших бед.
В мае того же года здесь учреждается трудовой лагерь, и с той поры я каждый день работаю на швейном производстве. Мне это нравится. К тому же по собственному опыту — и по опыту работы у Йорга — я прекрасно знаю, какое огромное значение здесь имеет работа. Ведь все больше и больше заключенных, прежде всего из числа неработающих, этапируются на восток, в сторону Польши.
Обо всем происходящем в лагере, обо всем том, о чем я не могу писать в обычных письмах из-за цензуры, я рассказываю в письме, которое “мой” водитель контрабандой переправляет Магде и Хенку Колье.
Вюгт, 7-6-1943
Дорогие Магда и Хенк!
Пишу вам со своих третьих нар (да, именно так, поскольку нары расположены здесь в три ряда друг над другом). За последние три месяца у меня в первый раз выпал шанс тайно отправить вам письмецо. Благодарю Бога, что в этом лагере я одна и со мной нет моих родителей. Не уверена, что в Польше может быть хуже, чем здесь.
Мужчины и женщины, мужья и жены живут здесь раздельно, и, в случае хорошего поведения, раз в неделю им дозволяются часовые свидания. Вестерборк был самым настоящим раем! Можете себе это представить? Все здешнее начальство состоит из эсэсовцев, остальные комментарии излишни. Надзирающие над нами женщины — немецкие и голландские Aufseherinnen, а все голландцы — члены НСД. Когда нас сюда привезли, поначалу здесь был сущий ад. В последнее время наше положение чуть-чуть изменилось к лучшему. Хотя еда по-прежнему кошмарная. В течение дня нас кормят очень плохо: как правило, это капустный суп и четыре сухарика с тонюсеньким слоем маргарина. Пить нам дают суррогатный кофе без молока и без сахара.
Поначалу я заделалась здесь кем-то вроде физрука, целый день занималась с людьми физическими упражнениями; но из-за этого у нас у всех, как вы понимаете, лишь удваивался аппетит. А никаких продуктовых посылок я тогда не получала.
Сюда я прибыла 20 февраля, в конце апреля получила прощальную открытку от матери, а через несколько дней после этого поступила ваша первая посылка. От первой я была в полном ужасе, за вторую — крайне благодарна. Вслед за этим последовал “Де Телеграф”, три-четыре номера в неделю, остальные, вероятно, задерживала цензура.
Через неделю я снова получила от вас передачу, и это было настоящим спасением. Особо криминальными лагерное начальство сочло бы в ней сигареты. В этой посылке вообще было все то, в чем я крайне нуждалась: хлеб, масло, сахар, джем и те самые сигареты. Остальное тоже было здорово, хотя и не столь остро необходимо. А вот молоко в бутылках или пачку овсянки посылать и вовсе не стоит, потому что их обязательно изымут надзиратели.
Чуть позже в течение двух недель весь лагерь был наказан, и посылок никто не получал. Не знаю, сколько их было, но наверняка среди прочих пропали и ваши посылки. А потом, когда сняли Packetsperre[59], я вдруг получила несколько маленьких пакетиков. На них вашей рукой было указано — Вальтерлаан. Тут уж я окончательно перестала что-либо понимать. В итоге я решила, что Хенка послали в Германию и вы остановились по вышеуказанному адресу… А еще я очень беспокоюсь о содержимом шкатулки. Посылки становятся все меньше, и я связываю одно с другим… Потом я опять ничего не получала еще три недели, и в конце концов со старого адреса пришло ваше письмо. Тут уж я запуталась окончательно, вы сами это можете понять. Но по вашим письмам я вижу, что вы получаете мою почту, иначе вы бы не знали моего лагерного номера и номера моего барака. Больше новостей у меня нет. Внешне я выгляжу почти такой же, какой вы, Марта, видели меня тогда в Вестерборке.
