Евгений Пузыревский - Седьмое лето
Одно плохо – на ощупь все стеклянные тары одинаковые и о содержимом узнаёшь лишь только тогда, когда открываешь. Причём этот самый процесс, нужно производить как можно аккуратней, чтоб случайно не отколоть кусок горлышка. Ведь пища, извлечённая из них, пройдя по пищеводу, через кардиальный сфинктер попав в желудок с его желудочным соком из пепсинов и химозинов, через пилорический сфинктер в тонкую кишку, где происходит основной объём всасывания питательных веществ, через кишечную стенку, затем в толстую кишку, где путешествующая по организму субстанция распрощается с водой и витаминами, и переформируется в faeces. Ну а дальше, совсем не хитрым способом, теперь уже бывшая еда возвращается обратно в банки и закрывается крышками.
Естественно, в «богатом» ассортименте кухонной утвари, что располагал Павлик, сидя в своём подземелье, такой прибор как «Открывашка стальная, обыкновенная и незамысловатая» отсутствовал. Поэтому уровень сколотого брака был «пятьдесят на пятьдесят», и эта, не совсем позитивная, статистика, научила его более основательно подходить к дефекации.
А то ведь и порезаться несложно.
«В раю не будет естественных испражнений – всё будет выходить из людей посредством особого пота, подобного мускусу, с поверхности кожи»[33]
Время позднее – чувствовалось это.
Поэтому, чтоб не нарушать режим, привитый ещё живой матерью, послушный сын улёгся спать в одном из четырёх углов (вроде логически прекрасно понимаешь, что опасность бокового нападения, как таковая, отсутствует, но, прикрывая эти самые бока двумя стенами, получаешь уверенность и спокойствие). Прямо за бочкой с квашеной капустой, потихоньку издающей свой специфический кислый запах, который, как не странно, отлично помогает уснуть.
Может, из-за последнего воспоминания о папе, который плотно поужинал варёной картошкой, вперемешку с этим шинкованным и консервированным молочной кислотой овощем, а затем, перед сном, обнял, целуя, сына?
Незаслуженно лишенный свободы, проснувшись, открыл глаза и… традиционно ничего не увидел.
Темнота.
Прошло тридцать шесть дней – если отсчитывать по григорианскому календарю, или уже полгода – если сверяться с календарём Павлика.
Он пообвыкся.
В детях (в основной их массе) слишком завышен уровень положительного эмоционального подкрепления, впитываемого из любого, часто для этого даже не предназначенного, действия, явления, поступка, предмета и т. п. А иногда он прямо таки даже зашкаливает (и куда потом, с возрастом, девается?), поэтому, человеческие существа, не достигшие полового созревания, легко привыкают к лишениям и новым обстановкам, людям, друзьям, отцам (в последнем случае достаточно не критиковать отца старого, временно исключить физические воздействия и регулярно приносить минимальные подарки).
Или же, к отсутствию вообще кого-либо.
Нет друзей – придумай их.
Павлик не был приверженцем «единой и непоколебимой дружбы», поэтому бесконечная вереница из желающих послушать его рассказы (причём одни и те же) и посмотреть на его умения (не каждый способен стоять на голове, упёршись спиной, попой и пятками в стену) не иссякала, а становилась всё разнообразнее.
В среднем, количество «собеседников» одного дня, варьировалось от трёх, до пяти. Придут, посидят, уйдут.
Иногда они возвращаются.
Но в основном, это всё новые лица, частенько не людские, но всегда человекоподобные.
И немногословные.
А вот сам семилетний мальчик, в отличие от них, приобрёл новую черту характера – мысли вслух. И ладно бы только мысли, теперь каждое своё действие, независимо от того, творимое оно сейчас, или, пока лишь всего предполагаемое, он сначала просто озвучивал, а затем объяснял, для чего оно необходимо, что его к нему привело и какие, от него, будут результаты.
Один раз, когда праздновали день рождения доброго слонёнка Дощечкина с его братом близнецом лошадкой Солнышкиным (и плевать Павлик хотел, на то, что это разные животные, сказано что братья близнецы, значит, так оно и есть!), собралось очень много гостей – столько, что скоро места стало не хватать. Тогда организатор мероприятия, прижавшись к стене (незачем лишнее занимать), стал громко, уверенно, невозмутимо, руководить процессом рассаживания, внимательно контролируя, чтоб каждый занял ему отведённое, а «безместные» (не выгонять же их), втиснулись туда, куда это возможно, при этом не причиняя неудобства ранее пришедшим.
Один раз, когда праздновали день рождения доброго слонёнка Дощечкина с его братом близнецом лошадкой Солнышкиным, собралось очень много гостей – столько, что скоро места стало не хватать.
Праздник удался на славу.
Только вот во время послекомпотных игр, когда дошли до кутерьмы, хозяин апартаментов запнулся и, больно ударившись локтём об сусек, растянулся на земле. Слёзы были, куда без них. Но, к чести и достоинству их выделяющего, это первые, за последние двадцать два дня.
Так что – хорошо живём, не жалуемся.
Соленья ещё не закончились, варенье тоже, а картошки, аж на тыщу миллионов лет растянуть можно.
Главное есть «здесь» и «сейчас», а «потом» будет потом.
Единственное, чего действительно не хватало сыну Марины, так это одной, самой обыкновенной тетради и простого графитового карандаша. Тогда, пускай даже, ничего не видя, он бы смог конспектировать своими рисунками всё то, что происходило в его новом, резко свалившемся мире.
Дети, на то и дети, чтоб выдавать на бумаге все свои мысли, страхи, переживания и проживания.
Зачастую эти буквы/рисунки, характеризуют их существование и психическое состояние, намного точнее, чем ими же сказанное.
Чего только стоит девятистраничный дневник, написанный размашистыми крупными буквами, во время блокады Ленинграда, Таней Савичевой, умершей в эвакуационном посёлке Шатки, от туберкулёза кишечника, первого июня тысяча девятьсот сорок четвёртого года в возрасте четырнадцати с половиной лет:
«1) Женя умерла двадцать восьмого декабря в двенадцать часов утра. Тысяча девятьсот сорок первый год.
2) Бабушка умерла двадцать пятого января в три часа дня. Тысяча девятьсот сорок второй год.
3) Лёка умер семнадцатого марта в пять часов утра. Тысяча девятьсот сорок второй год.
4) Дядя Вася умер тринадцатого апреля в два часа ночи. Тысяча девятьсот сорок второй год.
5) Дядя Лёша десятого мая в четыре часа дня. Тысяча девятьсот сорок второй год.
6) Мама тринадцатого мая в семь тридцать утра. Тысяча девятьсот сорок второй год.
7) Савичевы умерли.
8) Умерли все.
9) Осталась одна Таня.»
