Патрик Бессон - Закат семьи Брабанов
— Я даже стал первым Колленом, который не верил в Бога.
Стюарт рассказал, что его связного в Бангкоке арестовали вчера за несколько часов до двойного убийства Мориса и Одили, что подтверждало версию о заговоре, который вполне мог исходить из этой больничной палаты, от этого маленького мужчины, которого болезнь потрошила, как курицу, и который смотрел на жизнь с несколько тошнотворным удивлением и дремлющим недовольством младенца.
— Ладно, это я. Я и ЦРУ. Руководитель отделения IBM в Таиланде — большой человек. Твои разговоры в отеле прослушивались. Сын руководителя азиатского отделения IBM, покидающий страну с двумя килограммами героина? Это невозможно! Я спас твое будущее и уберег от девяноста четырех лет тюрьмы. Ты должен меня поцеловать.
Стюарт встал и поцеловал его. Когда он склонился над отцом, тот весь сжался, словно в ожидании подлого удара, однако поцелуй Стюарта был искренним. Сын Люсьена был рад, что ему не придется сидеть в тюрьме девяносто четыре года. Вечером он улетел в Париж. Снял меблированную комнату на авеню Моцарта. Нашел честную работу, видя в двойном убийстве Одиль и Мориса Перуччи не только результат ловушки, придуманной его отцом и ЦРУ, но и знак того, что один из периодов его жизни закончился. Он вошел в крупную продовольственную корпорацию как шеф отдела. Его отец умер. Через месяц Стюарт познакомился с Ноэми Пьерро, редактором журнала по интерьеру. Ей было двадцать три года. Это была хорошо сложенная брюнетка с короткими ногами. Несколько раз в неделю она посещала уик-энды у родителей в Бутини-сюр-Оптон. Незадолго до первой встречи со Стюартом на ужине у банкира, с супругой которого она была знакома, и который, кстати, разместил часть денег Перуччи, ее бросил какой-то актер. Ноэми сильно рассмешило, что Стюарт никогда не слышал его имени. Она нашла Стюарта галантным, нежным и простым. Когда через несколько недель он предложил ей выйти за него замуж, она решила, что он ее любит и будет любить всегда, и поэтому согласилась. Бракосочетание состоялось в церкви Сент-Клотильд, а обед — в «Крийоне», где пара провела ночь и на следующее утро отправилась в свадебное путешествие в Вермонт, куда Ноэми ездила ребенком на каникулах. Возвратившись, они обосновались на десятом этаже башни «Фронт де Сен» и сообщили родным и ближайшим друзьям, что Ноэми ждет близнецов.
18
После ужина медсестра хотела забрать Октава, чтобы Синеситта поспала несколько часов, но моя сестра сказала, что предпочитает не спать со своим ребенком, чем спать без него. Медсестра не стала настаивать: одним ребенком в детской меньше. Синеситта провела странную ночь, полную сладострастия и кошмаров, просыпаясь и засыпая, так что утром почувствовала себя разбитой, как после вечеринки. Она положила ребенка рядом с собой на кровать, удивляясь и восхищаясь тем, что человеческое существо настолько, нуждается в ней, что готово ее съесть. После завтрака она позвонила Алену в Лондон и сказала, что порывает с ним. Их связь, объяснила Синеситта, была очень приятной, но больше не имела смысла, поскольку она теперь не беременна и может снова заниматься любовью со Стюартом.
— А если ты опять забеременеешь? — спросил банкир.
— У меня есть твой номер телефона.
— Ты позволишь прислать подарок Октаву?
— Можешь даже стать его крестным, если захочешь.
— Буду очень рад. Я вылечу первым же самолетом в Глазго и во второй половине дня увижу моего крестника. Он похож на меня?
— Нет.
— На Стюарта?
— Тоже нет.
— На кого же он похож?
— Думаю, на меня.
Октав, действительно, унаследовал властное и смешливое лицо моей сестры, а к семи годам стал ее копией в мужском исполнении. Когда в голодные годы, последовавшие за арестом и смертью Коллена, мы спали в постели Синеситты, чтобы согреться и поддержать друг друга, а затем, когда наши финансы совсем истощились, поскольку никто не хотел идти работать, — на матрасе перед камином в кухне, я предпочитала ложиться возле Октава, обнимать его ночью и представлять, будто сплю со своей сестрой, чего она, хотя и любила меня, никогда не позволяла делать. Я и сейчас вижу маленькое, треугольное личико Октава, его блестящие, глубоко посаженные глаза и выпуклый гладкий лоб. Он обладал решительным и взбалмошным характером Синеситты, даже какой-то веселой свирепостью, в которой, впрочем, не было ничего свирепого. А еще он был необычайно мягким при прикосновении.
Стюарт появился в двери палаты около полудня с букетом дешевых цветов, которые положил на кровать, не глядя ни на Синеситту, ни даже на кровать. Он спросил, хорошо ли она спала, затем криво улыбнулся сыну. Его угрожающий, осоловелый взгляд смягчился только тогда, когда Синеситта сказала, что Ален согласен стать крестным отцом.
— Мой брат, — с удовлетворением произнес Стюарт, — снова начинает проявлять ко мне лучшие чувства. — Наш захват Лондона прошлой зимой оказался не бесполезным.
Стюарт относился к тем людям, которые в первой половине жизни теряют все из-за патологического юношеского фатовства, а вторую часть жизни пытаются вернуть то, что потеряли. Стюарт Коллен сделал все, чтобы вызвать ненависть своего брата, а теперь хотел одного: ему понравиться. «Если бы он узнал, — думала Синеситта, — что я регулярно, уже шесть месяцев, сплю с Аленом, может, он счел бы это не за оскорбление, а за одобрение его братом того хорошего вкуса, который он проявил, выбрав меня в жены; и вместо того, чтобы злиться, вознаградил бы меня маленькими и смешными подарками, которые умел делать: словацкой записью „Венгерской рапсодии“ Листа за два фунта и десять шиллингов, последним номером „Мари-Клер“, корзинкой с салатом или уцененной книжкой».
Коллен присел на край кровати, сложил руки на своей мягкой и оплывшей, как у ожиревшей старухи, груди, раздвинул ноги (Синеситта заметила на внутренней стороне брюк правого бедра пятно от вина — или от крови?) и посмотрел на супругу с наигранной нежностью, которая ее не тронула, поскольку она к этому уже привыкла. Синеситта знала, что любовь Коллена всегда будет скрываться за его ненавистью, презрением и отвращением. Любовь, которую он испытывал к ней, походила на обезумевшего окровавленного всадника, спасающегося от армии рубак и инстинктивно, на авось, вслепую скачущего к ней, рискуя каждый раз не заметить ее, соскользнуть в ров или попасть под шальную пулю. И когда, каким-то чудом, эта любовь доберется до нее, Синеситта будет с ликованием и преданностью наслаждаться каждым ее мгновением.
— Итак, — произнес Коллен, — у нас есть ребенок. Что мы с ним сделаем?
— Воспитаем, — ответила Синеситта.
Он тяжело вздохнул.
— А если мы его продадим? У меня есть покупатель. Двадцать тысяч фунтов. Неплохо. И если через годик-два у нашего ребенка появится еще братик или сестричка, то покупатель готов выложить тридцать тысяч или даже тридцать пять. Он ждет внизу, перед больницей. Дай мне ребенка.
— Это неправда.
— А если правда? Если я на самом деле хочу продать нашего ребенка за двадцать тысяч фунтов, — не стану говорить кому, иначе ты упадешь, — ты все равно будешь меня любить?
— Нет.
— Так вот, у меня есть покупатель, его зовут Джордж Хаммерсмит, он ждет перед госпиталем, и у него с собой двадцать тысяч наличными. Я встретил его вчера вечером в клубе «Зэ лэвэтори» на берегу реки. Он — продавец свиней из Йоркшира, его жена бесплодна. Двадцать тысяч фунтов в нашей ситуации — это неслыханно. Мы сможем год жить в отелях, питаться в ресторанах и избавимся от расходов на содержание и образование как его?..
— Октава.
— Ребенок, которого зовут Октав, всегда выкрутится в жизни, особенно, если он сын промышленника.
— Он не сын промышленника, это твой сын.
— Не надолго.
Жуткий холод пробрал Синеситту. Или Стюарт шутил, что было отвратительно, или не шутил, что было не менее отвратительно. Она приготовилась пережить этот ужас и попыталась сделать то, что каждый делает в таких ситуациях: понизить температуру своей души и перевязать свои чувства, как перевязывают вены или артерии. Она достала Октава — четыре килограмма, пятьдесят два сантиметра — из колыбельки и протянула его Коллену, лицо которого вдруг стало более инфантильным, чем у ребенка.
— Что ты делаешь? — спросил он.
— Даю тебе нашего сына.
У ребенка был круглый нос и девичий рот. Появившись на свет, он только раз на секунду открыл глаза и с тех пор лежал с закрытыми. Ребенок облегченно застонал, очутившись в руках отца. Октав даже в возрасте двадцати четырех часов уже любил Стюарта. В его отце было собрано столько недостатков, столько неприятных и жестоких черт характера, что Октав не мог не находить его смешным; а поскольку он обожал смеяться, то поэтому и любил Стюарта. Для людей, не верящих во Зло (как в случае с Октавом), злые — это незнакомые актеры, вынужденные играть на шаткой и смешной сцене жизни роли злых, потому что все другие роли уже разобраны, или потому, что они невнимательно прочли пьесу и неудачно выбрали свой персонаж, или же потому, что получили плохой совет от посредственного агента или ангела-хранителя.
