Пилип Липень - История Роланда
– А вот я не понимаю! – взвизгнул я и встал. Все повернулись ко мне в недоумении, а я поспешно соображал, на что обрушиться, и обрушился на самое драгоценное.
– А вот я не понимаю, в чём смысл этого вашего «Зеркала»! Нету никакого смысла! Красивый фантик! Водичка! Пустышка! Жалкое подражание итальянцам! Дылда-школьница, строящая глубокие глаза перед трюмо!
Я видел, как на лбу у папы вздуваются вены бешенства, как председатель горисполкома в ярости рвёт на клочки салфетку, как председатель райпотребсоюза сжимает огромные кулаки – но всё бы может и обошлось, если бы не Колик. Колик встал рядом со мной, скорчил ужасную рожу, поднял ногу и раскатисто пёрднул!
Даже после моей чудовищной речи это произвело эффект взрыва. Зачем он это сделал? Чтобы поддержать мой вызов общественным устоям? Чтобы подчеркнуть глупость моих слов? Не понимаю... Все дёрнулись, будто получили пощёчину – а потом папа и председатели вскочили, опрокидывая кресла, и с рёвом ринулись к нам! Они скрутили, смяли нас, бросили на диван, сорвали штаны и долго, долго стегали ремнями. Ых! Ых! Бей, не жалей! Щенки! Кликнули конюха, он принёс армейский ремень, стали стегать армейским. Ых! Ых! Твари неблагодарные! Молокососы! Мамы и дочки осуждающе смотрели, а братья злорадно показывали нам языки.
Зато в ту субботу мы не пошли на Зюскинда.
7B. Истории безоблачного детства. О новом физруке
Однажды после большой перемены, когда мы сыто отдувались и мечтательно причмокивали, директор вошёл в класс с незнакомым человеком, подтянутым шатеном в синем спортивном костюме и бутсах.
– Ура, ребята! – сказал директор с гордостью. – Теперь у вас новый учитель физической культуры, он будет вести только физкультуру и ничего больше. Это настоящий профессионал, трижды чемпион футбольной лиги, непобедимый голкипер Удо Диркшнайдер! Встречайте!
Новый физрук раскланялся, любезно улыбаясь, и мы вежливо похлопали, но он нам сразу не понравился своими бутсами и выпяченной грудью. На следующий день, сидя на скамейке в спортзале и дожидаясь звонка, мы мрачно наблюдали, как он разминается – бросает в стенку мячик, энергично боксирует и отжимается на крепких пальцах.
– Так! Построились по росту! – приказал он бодро. – Так-так. Я вижу, каждый из вас страдает избыточным весом. Поэтому мы будем много бегать, прыгать и играть – жечь калории. Нельзя быть такими толстыми, это вредно для здоровья и просто некрасиво! Согласны?
Первым всхлипнул Хулио. За ним прослезился Валик и утёрся рукавом. Толик захлюпал носом и высморкался в платочек. Колик закрыл лицо руками и затрясся. Я безмолвно стоял, не пряча полившихся слёз.
– Что? Что такое, ребята? Не бойтесь, занятия будут весёлые и не слишком сложные!
Но нас было уже не остановить! Хулио протяжно стенал, сложив руки и подняв голову к высокому потолку; Валик, зажмурившись и присев на корточки, причитал; Толик хрипел и задыхался, непрерывно икая; Колик визжал, а я громко звал маму. Физрук, конечно, не был готов к такому повороту. Он суетился вокруг нас, утешая, уговаривая и протягивая руки. Вбежал директор с пакетом шоколадок и, гневно взглянув на физрука, принялся шуршать фольгой и угощать нас, но мы отталкивали его. Хулио катался по полу, истошно завывая; Валик, безумно выпучив глаза, разрывал одежду и царапал себе грудь; Толик с размаху бился головой о шведскую стенку; Колик с рёвом и соплями выдирал пуки волос с головы и швырял в физрука, а я вскарабкался на подоконник, распахнул окно и отверженно выпрямился на фоне утреннего неба. Ветер красиво развевал мои волосы, и я с горечью читал элегию Баратынского, прощаясь с несправедливым миром.
– Вот бы выпороть вас, маленькие жирдяи! – воскликнул в сердцах физрук, но директор зашикал на него и вполголоса рассказал про нашего папу, что тот фронтовик, и зарубок на его прикладе больше, чем футболистов в УЕФА. Тут новый физрук прикусил язычок и тихонько уволился. С тех пор физическую культуру снова стал вести сеньор Рунас.
7C. Истории безоблачного детства. Об одном почтальоне
Ну, а если припоминать почтальонов, то все они как один были донельзя странными типами, и все быстро куда-то пропадали. Например, один из них питал необъяснимую неприязнь к мертвецам и всегда морщился, когда, доставляя нам телеграмму, заходил в дом (здесь надо добавить, что у нас постоянно играли и пели мертвецы: то Брамс, то Барток, а то и Цой).
– И охота вам мертвечину эту пользовать? – плевался почтальон, дожидаясь подписи.
– Дух бессмертен, – отвечал папа рассеянно, если был дома.
– Они не мертвецы, они сейчас смотрят на нас с неба и радуются, – отвечали мы кротко, если папы не было.
– Воняет-то как! Смотрите, и сами завоняете, – грозил он неопределённо. – Мало вам живых, что ли? Живых пользуйте, оставьте некрофагию! Яд, трупный яд! Послушайте доброго совета: бросьте.
Сам же он был не слишком здорового вида: глаза горят, щёки запали, кожа зеленоватая, из ноздрей кустится жёсткий волос. Но мы его не боялись, привыкли ко всяким чудакам. Угостишь его, бывало, белым хлебом с мёдом – он примет и ест с аппетитом, а пальцы худые-худые, ногтистые. Походил он, походил, а вскоре и пропал; люди говорили, что преставился: смотрит теперь на нас с неба и радуется.
7D. Истории зрелости и угасания. Об арабике и робусте
Мой брат Толик рассказывал, что во время службы в армии его до полусмерти замучил один злобный капрал. Капрал был большим поклонником кофе и издевался над новобранцами не как все, а по-особенному: варил кофе из неподписанной баночки и заставлял пробовать и отличать на вкус арабику от робусты. Кто не отличил – десять кругов вокруг казармы в полной выкладке! Спустя месяц все солдатики научились определять сорта влёт, и только Толик продолжал бегать вокруг казармы, проклиная свой нечувствительный язык. А больше всего на свете Толик ненавидел бегать! Но Толик уже тогда был инженером, и он поклялся вывести универсальный закон арабики и робусты, не завязанный на слабые и несовершенные органы восприятия. Каждое утро перед истязанием он внимательно подмечал всё вокруг – облачность, температуру, количество пролетевших птиц, скорость ветра, блеск сапог капрала в люменах, интенсивность лая далёкой собаки в долях децибелов – наблюдал и искал закономерность. И во время бега, задыхаясь, проводил тщательный анализ. И наконец нашёл! Предельно просто: перед первым глотком нужно посмотреть на часы, умножить число минут на два пи и взять синус! Если результат положителен – в турке арабика, если отрицателен – робуста. Как всё легко! Толик ликовал, ежедневно с честью побеждал и больше уже никогда не бегал вокруг казармы. Капрал разводил руками и вздыхал – больше некого было гонять с полной выкладкой.
– Толик, Толик, – смеясь, спрашивали мы, – а что, если бы капрал засыпал в турку смесь арабики и робусты?
– Это было невозможно, – отвечал Толик. – Наш капрал был истинным пуристом. Или арабика – или робуста! Смеси – для свиней, так он говорил.
7E. Истории безоблачного детства. О похвальбе
В детстве мы с братиками тоже были настоящими максималистами. Если кто-то хоть чуточку нам нравился, мы восторгались им безоговорочно и превозносили до небес, а если хоть чем-то отталкивал, сразу ненавидели и старались уничтожить. Особенно доставалось соседям – тем, кто подозревался нами в различных подлостях и мерзостях. Некоторые из них, сумевшие доказать свою невиновность, великодушно прощались, с другими же, уличёнными, мы обходились по всей строгости.
Однажды в начале июля в дом к востоку от нас заселился благообразный мужчина под шестьдесят, среднего роста, полноватый, круглолицый, любитель добротных шерстяных костюмов, которые он носил даже дома – мы видели всё сквозь щели в заборе. Несколько дней он улыбался и махал нам издалека, а вскоре пришёл знакомиться. Первым же делом он восхитился маминым цветником, и с большим вниманием выслушал её рассказ о георгинах и гиацинтах, ахая и поддакивая. Войдя в дом, он втянул воздух и с почтительным удивлением спросил, чем у нас благоухает. «Особая смесь латакии?» –осведомился он у папы. Папа гордо подтвердил и, усадив соседа в кресла, стал с наслаждением повествовать о тернистом пути, по которому ему пришлось пройти в поисках своего табака, и как теперь он выписывает его прямиком из Вирджинии. Сосед слушал и сладко улыбался, щурясь и глубоко дыша; одну руку он держал в кармане, а другой потирал грудь под пиджаком. За чаем с гренками и абрикосовым джемом сосед чмокал и стонал от удовольствия, закатывал глаза и подробнейшим образом записывал в блокнотик рецепты. О себе он говорить избегал – живёт мол тихо и скромно, собирается завести котика – и сразу менял тему, нахваливая маме её ребятишек, то есть нас. Колик толкнул меня коленкой: будь настороже. Слушая, как Валик похваляется последней картиной, а Толик расписывает свои успехи в естествознании, я со вниманием рассматривал соседское лицо: чёрные глаза прятались в довольных щёлочках, багровые губы лоснились, кончик языка неприлично полизывал в уголке.
