Пилип Липень - История Роланда
Мы согласились и стали предлагать алгоритмы. Хулио: выбрать письмо с самым красивым почерком. Я: выбрать письмо, на котором больше всего марок. Толик: выбрать самый крупный конверт. Валик: выбрать самое длинное письмо. Но Колик раскритиковал наши способы как недостаточно объективные. Он желал абсолютной беспристрастности.
Колик снова дал объявление в газету, с призывом предложить ему оптимальный метод выбора невесты из мешка. Его проблема оказалась близка многим, и отклики посыпались сразу же, один замысловатее другого. Сложить письма самолётиками – какой дальше пролетит с балкона. Сложить письма корабликами – какой дальше проплывёт по ручью. Поджечь письма – какое будет дольше гореть в унитазе. Сосчитать письма и извлечь квадратный корень из их количества. Написать на каждом письме букву, перемешать и прочесть слова. Выкладывать письма на дороге одно за одним, пока не приведут. Построить из писем пирамиду. Сплести письма в ленту. Сделать то, сделать сё. За неделю писем с предложениями о выборе писем накопился тоже целый огромный мешок. Проблема выбора выбора.
Тогда Колик решил сделать паузу и пока не жениться.
77. Истории зрелости и угасания. О женитьбе Валика
Когда мама заметила, что мы с братиками достигли зрелости, она собрала нас и рассказала верный, проверенный поколениями способ выбора невесты. Придя к девушке домой, нужно незаметно провести пальцем по полке, по подоконнику или по спинке стула: если на пальце останется пыль, то девушка – неряха, и нужно скорее уходить, если же палец окажется чист, то можно смело жениться. Обрадованные простотой и надёжностью метода, мы горячо благодарили маму, а больше всех был доволен Валик – он уже давно мечтал о сочетании браком. На очередной прогулке по бульвару он подошёл к девушке в белом платье, читающей книгу под каштаном. Мы стояли поодаль и не слышали их разговора, но скоро Валик подал девушке руку, помогая ей встать, и она повела его через сквер к своему дому. Мы ждали больше часа, но не скучали – ели мороженое, сахарную вату и драже, пили лимонад. Наконец из парадного выбежал счастливый Валик, он издалека махал нам и кричал, что тщательно проверил везде, и чистота – идеальна, даже в самых отдалённых уголках веранды и террасы. В радостном возбуждении мы зашагали к магазину готового платья, чтобы примерить Валику белый костюм, но вдруг Колик воскликнул: стойте! Ведь методика несовершенна! Что, если пыль вытирала не она, а её родители? Мы остановились, поражённые очевидностью. Мы вернулись назад, позвонили в дверь и предложили родителям невесты честный вариант: мы забираем её на две недели на испытания, а в залог оставляем Ролли, он мало ест и сидит тихо. Родители повели себя странно: неуверенно переглянулись и нахмурились. В таком случае, заявил Валик непреклонно, я расторгаю помолвку! И мы развернулись и ушли, гордые, но огорчённые. А маме не сказали ничего, чтобы не колебать лишний раз её идеализм.
78. Побег и скитания. В автобусе
Из леса я выскочил в овраг, в кочки, корневища и снег, из оврага – к автобусной остановке. Скамейка, прозрачная стенка, наклонный козырёк. Ледяной ветер трепал узенькое объявленьице «Котята, Щенята», и у меня сжалось сердце. Мимо проносились громадные грузовики, ревели, рвали воздух, зловещее «Мясо, Мясо» на чёрных фургонах, багровых прицепах, а я стоял под узеньким козырьком, беззащитный зайчонок в грязных брызгах.
Ещё минута, и я бы не вынес, я бы умер, но мне снова было явлено снисхождение: бойкий автобус с рекламой таблеток, завидев меня, великодушно сменил полосу, замедлился и открыл дверь. Я ступил внутрь, и он рванул дальше. Держась за дрожащий поручень, я озирался, а шофёр смеялся мне и хлопал ладонью по ковру подле рычага: сюда, сюда плати! Ковёр был завален медными и бронзовыми монетами, поддельными спинтриями. Я не имел денег и бросил на ковёр свою шапку, добротную, крепкую вязаную шапку, стоящую двух таких автобусов, но шофёр перестал смеяться выпустил руль, замахал руками, затормозил. Но сзади возмутились, вступились: пусть едет! пусть едет! не видишь что ли что за человек! ехай давай! небось не обеднеешь!..
Я сел в конце салона и смотрел в окно на летящие ели, сначала полистал Корнеля, потом стал слушать. Двое сзади говорили осторожными мужскими голосами: раньше бывало увидишь девицу и ух, а теперь сперва на суставы смотришь, на ширину стало быть, суставы они друг важны, и чтобы железы без изъянов, меня ещё отец предупреждал, а я по молодости не верил. Я пересел, чтобы не слышать. Впереди в просвете сидений покачивалось нежное ушко, серёжка, русая прядь, и я вытянулся, пытаясь рассмотреть её суставы, но она спала, закутавшись в длинный пуховик, руки в варежках. Через проход – беспокойная полная старуха; она поправляла высокий берет, то сдвигала, то чуть поворачивала, подлезала пальцем и почёсывала. Сняла: переложила внутри какие-то тряпки, мешочки, платочки, надела снова. И вдруг задрала рукав и укусила себя за дряблую руку. Обернулась на меня – видел ли – но я успел отвернуться. Чьи это платочки? – думал я панически. Когда я закрывал глаза, мне казалось, что кто-то неслышно подходит ко мне и заносит орудие; в открытые глаза лезли пугающие подробности, кожа, мясо. Я сел к шофёру и отдал ему свой синий шерстяной шарф. Он принял как должное, серьёзно кивнул; теперь, пусть и ненадолго, но я был под его защитой. Я раскрыл Расина и рассматривал буквы, спокойный разворот, благопристойную бумагу, и постепенно снова смог вспоминать.
79. Мрачные застенки. Это нестерпимо
Это был сначала очень обычный день – попискивал принтер, постукивал сканер, рекламщик и программист пили пиво и ели эклеры. Белые крошечки в уголках губ: мерзко, но привычно. Но потом позвонил тот пузатый заказчик, он жевал в окошечке чата и приказывал. Жирная буржуйская рожа! Нас всех передёрнуло, но и это было буднично. Рекламщик кивал, дакал, а когда чат погас – повернулся к программисту и скомандовал: ты понял? Так точно! Программист подошёл к нам, измученным баннерами ботикам, и прошипел: нужно пойти в онлайн-дневник к девочке Катеньке и прорекламировать ей чудовищные извращения. Кто из вас пойдёт? Половина из нас сразу упала в обморок! Девочка Катенька училась в университете, увлекалась кинофильмами и любила котиков – и с ней, с ней нужно было сделать это!.. Ролли, ты пойдёшь. Нет, нет! – сказал я. Я был уже многожды мучим тем программистом, и бит, и пытаем, и живого места на мне давно уж не осталось, и готов я был на всё – но только не на это! Нет! Что?.. Что ты сказал? Что ты посмел мне сказать? И он стал, как всегда, заменять в моём теле переменные на постоянные. Это было так, будто руки-ноги в гипсовали болезненных положениях, но я скрежетал зубами и терпел! Я был привычен к мучениям и решил на этот раз выстоять! И он, злобно сощурясь, приблизил ко мне лицо: ах так? Погоди же, упрямец! И стал набирать на клавиатуре. Все мои друзья-ботики плакали от ужаса, а я плакал от боли и страшного предчувствия. И тут он ввёл в моё тело формулу, которая бесконечно точно высчитывает число пи. Вы умели в детстве просовывать ниточку из носа в рот? Неприятно, но зато фокус. А здесь – как будто толстую, грубую верёвку просунули изо рта в зад и бесконечно тянут. Это нестерпимо! И я потерял сознание, а когда очнулся – разрыдался, упал на колени и умолял программиста о пощаде. И я пошёл к Катеньке в дневник и прорекламировал чудовищные извращения. И Катенька смотрела на них круглыми глазами. И буржуй сыто считал доллары.
И я поклялся себе: клянусь! О чём я клялся, я пока не знал, но моя клятва горела как огонь! Она обязательно должна была свершиться!
7A. Истории безоблачного детства. О понимании
В детстве я не понимал очень многих вещей. Например, я не понимал, зачем по субботам непременно ходить в театр, зачем непременно на Зюскинда, зачем непременно идти туда в компании семьи председателя горисполкома и семьи председателя райпотребсоюза и зачем непременно приглашать их перед театром на обед. Даже если папа с мамой рассчитывали, что в будущем мы с братьями женимся на многочисленных дочках председателей, эти субботы всё равно были нелепо преждевременными – так я думал. И вот однажды, когда служанки разливали суп, папа с председателями обсуждали какого-то венгерского кинооператора, а мамы и дочки болтали об экспрессионистах, меня как будто муха ужалила.
– А вот я не понимаю! – взвизгнул я и встал. Все повернулись ко мне в недоумении, а я поспешно соображал, на что обрушиться, и обрушился на самое драгоценное.
– А вот я не понимаю, в чём смысл этого вашего «Зеркала»! Нету никакого смысла! Красивый фантик! Водичка! Пустышка! Жалкое подражание итальянцам! Дылда-школьница, строящая глубокие глаза перед трюмо!
Я видел, как на лбу у папы вздуваются вены бешенства, как председатель горисполкома в ярости рвёт на клочки салфетку, как председатель райпотребсоюза сжимает огромные кулаки – но всё бы может и обошлось, если бы не Колик. Колик встал рядом со мной, скорчил ужасную рожу, поднял ногу и раскатисто пёрднул!
