Джо Данторн - Субмарина
Так вот значит. Маринад он делает. Если бы «Крепкий орешек-2» так закончился, я был бы очень разочарован.
27.7.97 — вот и кончились летние каникулы.
Слово дня: редиска — используется в разговорной речи для обозначения чего-то плохого, нехорошего.
Дорогой дневник!
Мама сделала попытку. Я сам был свидетелем. И разве можно винить ее в том, что, вернувшись после аттестации, она быстро приняла душ и отправилась прямиком на праздничную пляжную вечеринку со своими дружками-капоэйристами? Мне удалось перекинуться с ней буквально парой слов, пока она искала пляжное полотенце.
Она сказала, что сдала экзамен и ей дали имя «О Ма» — море по-португальски. Примерно это я кричу, когда она отказывается подвезти меня в школу.
Она оставила записку:
Л.!
Уехала в Геннит на вечеринку, вернусь завтра.
Дж. ххх
Аббревиатурами все сказано. Папа гораздо дольше пялился на записку, чем это требовалось для того, чтобы просто ее прочесть.
С тех пор как папа не пришел на аттестацию, мама ходит к Грэму на капоэйру по средам и воскресеньям.
И еще Грэм учит ее сёрфингу, когда хорошая волна. Как-то раз она даже отправилась с ним лазать по горам. Она все время подчеркивает, как много у нее стало энергии.
Сегодня вечером мы все вместе ели воскресный обед, и как обычно никто не ругался. Мама резала брокколи, и я заметил у нее на локтях высохшие кристаллики морской соли. Это все равно как если бы другой мужчина подарил ей украшения.
У моря в Суонси одна особенность — оно темного сине-серого цвета, и никто не видит, чем там занимаются ваши руки и ноги.
Из окна своей комнаты на чердаке я не раз видел «вольво» Грэма, когда он заезжал за мамой. Если окно открыто, до меня иногда доносится гитарная музыка, которую он слушает. Думаю, он из тех, у кого в машине всего две пленки.
Мама тянется через сиденье, он обнимает ее одной рукой, и они целуются в щеку; иногда его рука касается ее плеча. Когда она уходит, папа читает «Радиовестник», но радио не слушает. Холодильник уже лопается от маринованных бараньих отбивных, сибаса и макрели. Когда она дома, он поднимается в кабинет и проверяет контрольные и, кстати говоря, уже почти проверил всю кучу.
Почему-то спать они ложатся всегда в разное время.
Спокойствие, только спокойствие,
Оливер.
(Дела на детском фронте: осталось 8 тампонов.)
12.8.97
Слово дня: наплыв — сёрферы называют так несколько волн подряд. Это слово также означает накопившиеся эмоции.
Дорогой дневник!
Сегодня звонила Джордана. Хотела порвать со мной. Я высказал все как есть: «Нет. Сейчас не время. Я понимаю, как тебя все сейчас раздражает». Я говорил очень сдержанно и не повышал голос.
Она сказала: «О чем ты говоришь? Ты не можешь сказать „нет“».
Я: «Послушай, я понимаю твою ситуацию, но это должно подождать».
Она: «Оливер, нам надо расстаться!»
Я: «Нет, нельзя. Слушай, поверь мне, ты просто еще юна».
Юность — период незрелости.
Она: «Что?!»
Я спокойно повесил трубку. Она разозлилась лишь потому, что я не поинтересовался, как прошла вторая, потенциально смертельная операция ее матери.
Я вдруг понял: возможно, у моего отца отталкивающая внешность. У него на конце носа растут маленькие волоски, которые в солнечном свете похожи на росу. Белки его глаз часто желтоватого оттенка, как морские ракушки. У него на предплечье темное пятно — меланома. Она не злокачественная, но просто отвратительная.
Я купил ему мусс для автозагара, пинцет и глазные капли. Он наконец допроверял свои контрольные. Теперь оправданий не осталось,
О.
(На детском фронте без перемен: осталось 8 тампонов.)
Ллангеннит
Сегодня утром я проснулся рано — с крыши отвалилась черепица и разбилась на заднем дворе. Мама стоит в прихожей все еще в халате и смотрит на залив. Море покрыто рябью, волны разбиваются о берег. Над полоской пляжа едва видны разноцветные воздушные змеи, надуваемые ветром.
— Пойдешь сегодня кататься, мам?
— Волны слишком большие — перевернусь.
— А Грэм?
— Этот-то пойдет. Наверное, уже поехал в Геннит.
Это мой шанс. Грэм уехал строить из себя героя. Папа в «Сэйнсбери» — в субботу утром он ходит в супермаркет в шесть утра, чтобы избежать толкучки.
Пишу короткую записку в духе папы.
Его почерк невозможно подделать, поэтому распечатываю ее на компьютере романтическим шрифтом «гарамонд», запечатываю конверт и оставляю на туалетном столике.
Джилл, теперь, когда я допроверял сочинения и сходил магазин, я полностью в твоем распоряжении. Я притушил свет в спальне наполовину. Кому нужен жесткий стейк, когда дома маринуется свиная вырезка?
Ллойд ххх
Я стою на лестнице между ее спальней на первом и моей комнатой на чердаке и жду, когда она пойдет одеваться. Она заходит в спальню. Слышу звук рвущейся бумаги. Наверное, открывает письмо. Пауза.
— Оливер? — зовет она.
Неужели собирается попросить меня уйти из дома на несколько часов, пока они с папой предаются любовным утехам?
— Оливер! — повторяет она, на этот раз резче. — «Ол» звучит как начало кашля.
Спускаюсь вниз и встаю в дверях.
— Оливер, — говорит она, стоя в халате, как привидение, — что это? — Она поднимает записку, зажав ее кончиками вытянутых пальцев; ее ладонь принимает форму револьвера.
— Не знаю. А что это?
— Думаю, ты знаешь.
Ее волосы примялись.
Прокручиваю в голове варианты ответов:
О, записка от папы? Да, я принимал в этом участие, но лишь в качестве редактора.
Да, это я написал. Но я только пытался спасти ваш брак.
Папа был очень занят, но он хочет заняться с тобой сексом — думай обо мне как о его очаровательном секретаре.
— Ладно, признаюсь. Это я написал. Но я говорил с папой и в точности передал его желания.
Она хмурится: морщины на ее лбу похожи на почерк умирающего. Ее рука, как пистолет, падает, ладонь разжимается.
— Ты говорил с папой? О чем?
— Говорил. Он понимает, что в последнее время вел себя неидеально. И хочет возместить это тебе.
— Оливер, о чем вы говорили?
— Послушай, Джилл… — я делаю шаг вперед, — …он по-прежнему считает тебя сексуальной.
Она уставилась на меня. Ее челюсть выдвигается вперед и дрожит.
— Оливер, ты все выдумываешь? Не ври мне!
Я не отвечаю слишком быстро, чтобы она не подумала, что я запаниковал, но и не выдерживаю слишком долгую паузу, будто раздумываю над ответом. Получается идеально.
— Клянусь, мам, не вру. — И делаю честные глаза.
Мама хочет сказать что-то важное — например, с какой стати папа стал разговаривать со мной, а не с ней, — но осекается. Она чуть раскрывает рот, и я вижу, как у нее дергается кончик языка. Мама открывает шкаф.
На внутренней стороне дверцы зеркало в полный рост. В нем отражается половина меня; я рассечен зеркалом ровно посередине. Оказывается, мои честные глаза делают меня похожим на психа. Воротник моей рубашки с крокодильчиком завернулся.
Мама загораживает мне вид, доставая из шкафа одежду.
— Оливер, я поехала кататься на сёрфе, — говорит она и поворачивается ко мне.
— Ясно. Смотри не утони, — отвечаю я.
Она смотрит на меня.
— Мне надо переодеться, — говорит она.
— А, — говорю я. Она хочет, чтобы я вышел из комнаты. А обычно переодевается с открытой дверью. Я много раз видел ее невыразительное белое белье. И до сих пор это не было проблемой.
Выхожу из комнаты, пятясь, как дворецкий, и закрываю за собой дверь. Спустившись вниз, сажусь в гостиной. Слышу, как она ходит наверху. Жду, что она что-нибудь сделает. Папа подъезжает к дому, вернувшись с покупками.
— Это он, — кричу я, — можешь поговорить с ним.
Она ждет в коридоре, наблюдая за ним через витражное стекло внутренней парадной двери.
Когда папа доходит до середины тропинки, неся в каждой руке по три пакета, она вылетает на улицу и бежит по ступенькам. Его губы двигаются, но она не слушает его и, наклонившись от ветра, бежит к машине, выдергивает ключи из багажника, закрывает его, садится и уезжает. Папа, ссутулившись, стоит как вкопанный посреди дороги с полными сумками в руках. У него одинокий вид.
Я поднимаюсь наверх, открываю шкафчик в ванной и пересчитываю тампоны. Вот уж не думал, что когда-нибудь выясню, что у моей матери размер «суперплюс». Это означает, что во время менструации у нее выделяется от двенадцати до пятнадцати граммов менструальной крови, что равно двенадцати — пятнадцати изюминам.
Мама использует тампоны фирмы «Натракер». В инструкции картинка, на которой изображена стройная женщина с безразличным лицом в очень коротком платье. Она закинула одну ногу на стул. На второй иллюстрации — это крупный план — женщина уже обнажена, а кожа ее прозрачна. Она вставляет тампон; в ее матке нет ничего, напоминающего плод.
