Нина Воронель - Глазами Лолиты
Несмотря на панику, я успела заметить, что ради спасения меня она не пожалела своего самого нарядного платья, которое напялила с утра на проводы Юджина. С трудом дотянувшись, я ухватилась за ее стальную руку, после чего она превратилась в подъемный кран и одним взмахом выдернула меня из липкого болота американского озера. А ведь если бы не она, оно могло засосать меня до макушки!
Не успела я очухаться и стряхнуть налипшую на ноги клейкую жижу, как набежали веселые молодцы в желтых тренингах с носилками в руках. Не спрашивая моего согласия, они зашвырнули меня на носилки и бодрым шагом поволокли неведомо куда. Инес тоже не успела очухаться, но, видя, как меня уносят неведомо куда, вскочила на ноги и погналась за молодцами в желтых тренингах, спрашивая их о чем-то на бегу.
К моменту, когда наша небольшая процессия добралась до выхода с мостков, на берегу собралась изрядная толпа любопытных, которые, вытягивая шеи, пытались разглядеть, кто умудрился утонуть в этой мутной луже. Мне не понравилось, как они пялились на мои грязные ноги, поэтому, когда молодцы повернули в сторону противоположную нашему апартаменту, я на ходу выскочила из носилок и пулей помчалась прочь.
Толпа ахнула и расступилась, я поднажала и с размаху влетела в объятия Габи, которая поймала меня и прижала к груди. Рядом с нею маячил встревоженный Эрни, признанный наконец ее знакомым, а сзади нас настигала Инес, полная любви и раскаяния, — похоже, я здорово их всех напугала.
Молодцы с носилками попытались захватить меня опять, но Эрни строго сказал им что-то по-американски, и они отступили, пожимая плечами.
Дома меня вымыли, покормили чудными булочками с маслом, тайком утащенными из ресторана, и уложили в постель отлеживаться после нервного потрясения. Не помогли никакие заверения, что нервное потрясение было у них, а не у меня, — мне было велено лежать тихо и приходить в себя. Поскольку я и так была в себе, мне было трудно лежать тихо, меня все время мучила мысль о моем любимом платье, засунутом в мусорный бачок в чужой уборной. Особенно волновало меня, что в нашей Чотокве мусорные бачки очищают чаще, чем они наполняются. Может, пока я тут валяюсь, они как раз вытряхивают мусор из этого бачка, — и прости-прощай мое розовое платье с оборками!
Поэтому, когда мои подруги, придя, наконец, в себя, опять запели и заиграли на арфе, я, напялив шорты и майку, осторожно вылезла через окно и припустила к павильону скульптур. Мне повезло, мой бачок еще не успели очистить, так что я вытащила платье и рассмотрела на свету — все было в порядке: бачки здесь очень чистые, оно не испачкалось и даже не помялось.
Я не стала надевать платье из осторожности — а вдруг не все прохожие услышали, что я уже нашлась? Кто их знает — какой-нибудь кретин стукнет, и меня опять поволокут на носилках неведомо куда. Я сунула платье под мышку и поплелась домой, еле волоча ноги, будто что-то во мне сломалось — черт их знает, этих мамашек, может, они и правы насчет нервного потрясения.
Я вернулась, потихоньку влезла в окно и улеглась в постель, совершенно добровольно. Я так устала, что даже не пыталась больше искать порнуху в телевизоре, а просто лежала и думала о том, сколько всего произошло за эти дни.
И даже сейчас, катя из Чотоквы в Нью-Йорк в шикарном автобусе фирмы «Серая собака», я продолжала переживать события этой короткой недели в Изумрудном Городе несовместимых культур. Как и по дороге в Чотокву, я сидела одна, но на этот раз нисколько не скучала, потому что кресло мое было очень удачно расположено прямо перед сиденьем моих вечных подруг. Это сильно помогало моим переживаниям — когда подруги не слишком ссорились, а радио в автобусе не играло слишком громко, мне удавалось услышать обрывки разных интересных разговоров. Так что мне было о чем подумать.
Моя бедная Инес совсем потеряла голову. Сколько Габи ни старалась посеять сомнения в ее душе, она была полностью поглощена мыслями о Юджине.
«А вдруг это была просто шутка, — спрашивала она снова и снова, — и он вовсе не собирается приезжать?».
Хитрая Габи ее не разуверяла, а наоборот, подливала масла в огонь:
«Во всяком случае, я на твоем месте, не очень бы полагалась на его обещания. Ты уже не девочка и знаешь цену мужским обещаниям!».
«Ну, а ты знаешь им цену?».
«А что я? Полежали-побежали, и никаких обещаний».
Значит, все-таки она с этим Эрни трахалась!
«Но ты же сама говоришь, что прошлым летом ждала его звонка…».
«То было прошлым летом! С тех пор вино прокисло и превратилось в уксус!».
«А что ты скажешь Дунскому?».
«Дунскому? А что я должна ему говорить?».
«Рассказать, признаться, покаяться…».
«Это еще зачем?».
«Ну, не знаю. Ты же с ним живешь…».
«Ну и что? Это не значит, что я должна все ему рассказывать. Говорят, у привлекательной женщины должна быть какая-нибудь тайна».
Тут радио завопило по-американски, сообщая, какая сейчас будет остановка, так что мне не удалось дослушать их увлекательный разговор до конца. Но мне понравилось, что у привлекательной женщины должна быть какая-нибудь тайна. Мне это подходило, только нужно было срочно придумать себе подходящую тайну.
Я стала перебирать разные школьные глупости, и вдруг меня осенило — у меня ведь есть тайна, и не какая-нибудь завалящая, а настоящая взрослая тайна. Я знаю, что Юджин запал не на нее, а на меня!
4За те два месяца, что прошли до приезда Юджина, начался учебный год, и моя тайна как-то полиняла в суматохе школьной жизни. Я даже не успела поделиться ею ни с Лилькой, ни с Анат. Не потому что я так уж хорошо умею хранить тайны, а потому что мои школьные подруги сразу со мной поссорились. И все из-за этой дурацкой Чотоквы.
Мы страшно соскучились друг по другу и сначала были рады-радешеньки опять видеться каждый день. Даже не так противно было сидеть на уроках, зная, что на переменках мы сможем в обнимку ходить по коридору, расписывая яркими красками все, что случилось с нами за лето.
Ну кто бы мог подумать, что мои дорогие подружки так разозлятся из-за того, что в этом году самое интересное лето получилось у меня? Ведь обе они привыкли хвастаться передо мной своими поездками и путешествиями, позволяя мне только горько вздыхать и завидовать их сладкой жизни. И вдруг на этот раз, вместо того чтобы восхищенно слушать их рассказы, я принялась описывать им Институт несовместимых культур, спрятанный на берегу таинственного американского озера Чотоква.
Кое-что я, конечно, приукрасила, особенно роскошь наших апартаментов и успехи моих мамашек в исполнении русских романсов. Кроме того, я толкнула им сказку про ночные лодочные катания с разноцветными фонариками на мачтах и про концерт того негра, который пел колоратурным сопрано. Хоть я его и не слушала, но Габи назавтра изобразила его так убедительно, что мне вовсе не обязательно было самой его слушать, чтобы изобразить его еще убедительней.
Потом я расписала им во всех деталях павильон скульптур, включая уборную, — уж его-то я изучила досконально! Я сама увлеклась своими рассказами и не усекла, что мои любимые подружки вовсе не в восторге от моих приключений. А когда я приступила к истории поддельных икон, они устроили грандиозный скандал. Их сильно задело, что я знаю про иконы так много, а они, — ни та, ни другая, — понятия не имеют, что это такое.
Ни с того, ни с сего они хором принялись обвинять меня во лжи. Перекрикивая одна другую, они вопили, что ни в какой Америке я не была, а просидела все лето на своей вонючей тахане мерказит и назло им сочинила все эти байки, которые вычитала в какой-нибудь дурацкой русской книжке. Я впервые поняла, как русскоязычная Лилька и ивритоязычная Анат в равной мере не могут простить мне того, что я умею читать по-русски, а они нет. Как будто я виновата, что Инес с младенчества силком впихивает в меня эту проклятую русскую культуру! Ведь я, как последняя дура, вечно пересказывала им очередную прочитанную книгу, даже не подозревая, что они меня за это терпеть не могут! Я так обиделась, что плюнула на них и ушла в класс. Там никого не было, кроме гордеца Илана, который ни с кем из наших мальчишек не водится, потому что играет правым защитником в городской футбольной команде. Но передо мной он гордиться не стал. Увидев меня, он просиял улыбкой и погладил меня по ежику еще не отросших волос:
«Как хорошо, что ты, наконец, одна, Ора, — сказал он. — А то при твоих противных подружках я не решался сказать, как тебе идет эта модная стрижка».
И мы стали с ним дружить. Это было очень удобно — он избегал наших мальчишек, а я избегала наших девчонок, которые не могли простить мне дружбы со знаменитым футболистом. И даже их мамаши тоже не могли мне чего-то простить — на родительском собрании одна из них, глядя на меня в упор, заявила, как это недопустимо, когда маленькие девочки изображают из себя взрослых. Разве можно было ей объяснить, что ничего я не изображаю, просто моя мать со зла остригла меня под машинку? Это было так же трудно, как объяснить, почему моя мать не явилась на родительское собрание.
