Нина Воронель - Глазами Лолиты
И быстро объяснил что-то господину в шляпе, тот кивнул и засмеялся, отчего его усы встали дыбом над верхней губой. Я не уверена, но я, кажется, расслышала в речи Юджина слово ДОТТА, а даже в моем скудном английском оно означает дочка. Выходит, Юджин назвал меня дочкой — интересно, что он имел в виду?
Ладно, дочка, так дочка. Я притворилась хорошей девочкой, чмокнула папочку в щечку и выскочила из павильона совершенно счастливая. Ведь пока мы с ним играли в папки-дочери, я узнала главное — зачем к нему таскалась Инес в высоких шнурованных сапогах на шпильках. Перевесившись через его отеческое плечо, я разглядела на круглом столике перед ним нераспечатанный голубой конверт с вензелем моих вечных подруг.
Мне ли было не узнать этот вензель? Целую неделю перед отъездом Инес и Габи чертили и перечеркивали придуманный и перепридуманный ими замысловатый узор, включающий их инициалы на фоне арфы. А потом заказали целую коробку голубых конвертов с этим вензелем, а к ним другую коробку с визитными карточками. Значит, Инес приволокла ему письмо, которое она написала тайком от нас с Габи. Иначе для чего бы ей было ломать перед нами комедию, закатывать глаза и притворяться больной?
Теперь у меня просто не было другого выхода — я обязана была узнать, что она ему написала. Сделать это сейчас не было никакой возможности, пришлось отложить операцию на завтра. Интересно, придет ли он к ужину, как обещал?
Он не только явился к ужину, а еще приволок с собой бутылку шампанского. Я шампанское терпеть не могу и ничего в нем не понимаю, но специалистка Габи прочла название на ярлыке и высоко подняла брови:
«Ого! По какому поводу такая роскошь?». Юджин сделал загадочное лицо:
«Первый бокал той умнице, которая угадает!».
Инес, зацикленная на своем, высказала то, о чем мечтала:
«Вам продлили аренду зала бесплатно!».
«Ну знаете! Это все равно, что предположить, будто черная кошка может превратиться в добрую фею!».
«Это не исключено, — возразила Габи. — Или вы в детстве сказок не читали?».
«Я вообще не умею читать, и это ужасная трагедия. Мне пишут письма, а я не способен их прочесть. Представляете, какой кошмар — верчу, верчу в руках листок и не знаю, что там написано», — обратился он к Инес.
На лице Инес разыгралась целая драма, я даже не представляла, что моя сверхвоспитанная мать так плохо владеет собой. Чтобы как-то отвести внимание от ее несчастного лица, я выкрикнула, вспомнив кино-ковбоя в кино-шляпе:
«Вы нашли покупателя!».
«Устами младенца глаголет истина! — Юджин начал ловко открывать бутылку. — Так нальем же младенцу первый бокал!».
«Вы продали коллекцию?» — ахнула Инес.
А Габи, которая понятия не имела о письме в голубом конверте, притворно удивилась:
«Откуда вы, не умея читать, выудили эту пословицу?»
«Пословицы живут у всех на слуху, их не обязательно читать, их надо уметь подслушать, — ответил Юджин и подал мне полный бокал. — Пей, Светка, за мой успех!».
«Ей нельзя пить, — испугалась Инес, — я не разрешаю!».
Вообще-то, я терпеть не могу шампанское. Мальчишки в летнем лагере пригласили меня как-то распить с ними бутылку, я только пригубила и меня чуть не вырвало. Но когда я услышала, что она мне не разрешает, я выхватила у Юджина бокал и сделала несколько больших глотков, сколько успела. На этот раз на рвоту меня не потянуло, шампанское Юджина, наверно, не напрасно было дорогое. Но Инес устроила такую сцену, что захотелось выблевать это шампанское прямо на нее.
Поднялся страшный шум — Инес визжала, Юджин извинялся, а Габи уверяла, что от шампанского никто еще не умер. Я воспользовалась суматохой и под шумок допила бокал до дна — ну и гадость это хваленое шампанское! Все обошлось, меня опять не стошнило, только голова пошла кругом и я стала громко хохотать, пытаясь рассказать всем, как я увидела Инес точь-в-точь в таких высоких сапогах на шпильках, как у батареи на ножках. Язык у меня стал непослушный и толстый, как сарделька, и никто ничего не понял, кроме того, что меня срочно нужно отвести спать.
Отвести меня было не просто, потому что я еле стояла на ногах. Кажется, Юджин попробовал взвалить меня на плечо и понести, но я вырывалась и падала, пока за дело не взялась Инес. Ей, конечно, это удалось, как всегда, когда нужно было скрутить меня в тот самый бараний рог. Она встряхнула меня как следует, поставила на ноги, плотно взяла под локоть и сказала тихо:
«Хватит придуриваться. Иди вперед и не качайся, как пьяная».
«Но я и есть пьяная», — попыталась оправдаться я.
«А кто тебе велел пить?», — возразила она резонно и поволокла меня к нашему апартаменту, благо идти было недалеко.
По дороге я опять стала рассказывать про батарею в сапогах на шпильках и в белых шортах. Мне кажется, Инес все же что-то из моего рассказа усекла, потому что сказала еще тише:
«Лучше прикуси язык и не позорься».
Терпеть не могу, когда она начинает говорить тихо — это никогда добром не кончается. Так что я прикусила язык и вытерпела, пока она меня водила пописать, а потом раздевала и укладывала, как маленькую. Сквозь сон я слышала, что в гостиной громко смеялись и пели. По-моему, пришел Эрни, играл на рояле и пел с Габи что-то по-английски. А может, мне это все приснилось, потому что, когда я открыла глаза, вокруг было тихо и темно.
Хоть голова у меня раскалывалась, как при гриппе, я все же выползла из-под одеяла и поплелась в спальню проверять, кто с кем спит. Но ничего особенного я не обнаружила, — Инес, как обычно, дрыхла на одной кровати, а Габи на другой, и рядом с ними не было ни Юджина, ни Эрни.
Утром я чуть не проспала завтрак, но Инес была в таком хорошем настроении, что даже не выбранила меня за вчерашнее. Зато я сама себя ругала последними словами — зачем мне понадобилось напиться и пропустить самое интересное? Теперь я уже никогда не узнаю, что вчера произошло между нею и Юджином, и все из-за собственного плохого характера.
Но по крайней мере я должна разузнать, что она написала в том таинственном письме, — может быть, тогда что-нибудь прояснится. К счастью, сразу после завтрака Инес и Габи занялись приготовлениями к сегодняшнему прощальному концерту и предоставили меня самой себе. А с самой собой я всегда смогу договориться.
Я и договорилась — было решено опять отправиться к Юджину. Я смутно помнила, как он рассказывал, что будет все утро заниматься упаковкой своей удачно проданной коллекции, а значит, я застану его в выставочном зале. Кроме письма мне нужно было выяснить, чем закончилась драма с мафией нищих — ищут ли они его по всей территории Института или оставили в покое.
На этот раз добраться до его зала мне было легче легкого, потому что вчера на обратном пути я хорошо запомнила дорогу, не говоря уже о том, что павильон Скульптур был виден издалека. Выставочный зал Юджина выглядел, как наша московская квартира перед отъездом в Израиль — все стены были голые, пол был уставлен картонными ящиками и завален обрывками прозрачного пластика и кучами белых упаковочных шариков из пенопласта.
Иконы стояли на полу вдоль стен, и огромный негр в синем комбинезоне помогал Юджину укладывать их в ящики. Они бережно заворачивали каждую доску в пластиковую простыню и осторожно опускали ее в ящик, засыпая пространство между досками пригоршнями белых шариков. Это было как раз то, что мне нужно. Я для виду потопталась между ящиками и развязной походкой направилась к круглому фонарю, спрятанному за зеленой бархатной портьерой, где я вчера обнаружила Юджина. Там, конечно, не было никого, но стол еще был не убран, и на нем была навалена гора писем и бумаг. Я без труда нашла среди бумаг голубой конверт с вензелем Инес, но, к сожалению, он был пустой — ее письмо исчезло.
Опасаясь, что Юджин может войти в любой момент, я стала лихорадочно рыться в бумагах, и недаром — через пару минут я нашла страничку, исписанную каллиграфическим почерком Инес. Она очень гордится своим почерком, не испорченным, как у всех других, вульгарным печатанием на компьютере: «Мои пальцы касаются только струн арфы», — любит говорить она при каждом удобном случае.
Сейчас случился как раз такой удобный случай — ведь по сути я умею по-русски читать только печатные буквы. Инес, конечно, без всякой жалости вдалбливает в меня то, что она называет русской культурой, но в русской школе я проучилась всего один год и научилась там читать только каллиграфический почерк. Такой, как у нее. Корявые записки папца или Габи я никогда толком не могла одолеть.
Зато сейчас секретное письмо моей мамашки лежало передо мной во всей своей каллиграфической красе, но я успела прочесть всего лишь три последние строчки:
«…а теперь вы это прочли, вы теперь знаете. И поэтому прошу — собирайте вещи и уезжайте.
Если у вас нет для меня ответа, я не хочу вас больше видеть. Прощайте, прощайте, прощайте!».
