Дом Кёко - Мисима Юкио

Кёко, пережёвывая тост с мармеладом, около часа дня мельком взглянула в сторону леса. Здесь был кофе, над которым поднимался парок, и одиночество, там — мужчины в визитках, парик така-симада [27] и бамбуковые флейты. Этого отсюда не увидеть. Не видно, но лес вдруг принял смешную, почти непристойную форму.

Что теперь будет делать Сэйитиро, понятно. А что теперь будет делать Кёко, совсем неясно. Может, пойти в парикмахерскую? Нет, холодно. На днях нужно сходить на примерку заказанного платья. Неприятно, но надо приводить в порядок талию. От примерки тоже лучше отказаться. Отказаться — и, быть может, кто-нибудь позвонит по телефону. Кто-нибудь пригласит в кино или в концерт. Кто-нибудь ворвётся, уткнётся Кёко в колени и громко расплачется, жалуясь, что его бросила возлюбленная. Возможно, заглянет юноша из новеньких, который метит на то, чтобы каждую неделю завлекать чужую жену. Его единственная мечта — быть застреленным ревнивым мужем и оставить о себе память как о красавце-мужчине. Или в шутку опять позвонит тот гинеколог, которого Кёко познакомила с пятью новыми клиентками. «Нет ли новых клиенток? Я всегда в вашем распоряжении. Жалоб, надеюсь, не поступало? Ведь, кроме меня, у вас нет надёжного, заслуживающего доверия врача».

Да, по ту сторону леса у каждого только одна жизнь. По эту сторону, рядом с Кёко, жизней не сосчитать, и любую можно переделать. Кёко, оставаясь одна, не смотрела телевизор, не слушала радио или пластинки. В этом молчании, в этой послеполуденной лени, под солнцем, светившим в окно и уютно согревавшим тело, неподвижная, будто зимняя муха, она предавалась сексуальным фантазиям.

Кёко знала, что такое первая брачная ночь. В её памяти она осталась как довольно смешная. Однако это был способ представить себе женитьбу другого человека. В её воображении женитьба другого человека была важнее.

Зимнее солнце припекало. Ещё и в углу комнаты горела газовая печка. Кёко надела сиреневое неглиже в греческом стиле, а поверх — только стёганый насыщенно-лиловый атласный халат. Тем не менее тело под грудью вспотело, и Кёко, окутанная запахом, в котором смешались аромат духов и запах пота, ощущала, как кофе постепенно прогоняет вялость пробуждения.

Она опять посмотрела на лес, разрезавший обзор. Высокие деревья с опавшими листьями раскинули над ним частую сетку сухих ветвей. «То, что совершается там сейчас, и пот у меня под грудью…» Кёко думала, что нет ничего противоестественного в том, что испарения её пота и духов лёгким флёром коснутся ноздрей Сэйитиро, внимающего молитвословиям на свадебной церемонии. И испытала удовольствие от тайного кощунства своего воображения.

В углу комнаты на стуле она обнаружила куклу, которую Масако забыла перед школой. И вот в кои-то веки Кёко решила сама отнести куклу в комнату дочери. Детскую она давно не посещала.

В этой маленькой комнатке, украшенной типично по-детски, огромным казалось наброшенное на постель покрывало с вышитыми на персиковом поле игрушками. Кёко подумала, что его следует потихоньку заменить другим, с узором, более подходящим девочке по возрасту.

Собираясь положить куклу на полку с украшениями, Кёко неожиданно задержала взгляд на игрушечном домике рядом. Это была немецкая игрушка, тонкой работы копия дома, с электричеством внутри. В окошках горел свет, создавая впечатление маленького вечернего сборища друзей. Дверь в прихожую была чуть приоткрыта. Кёко без всякого умысла поддела дверцу красным ногтем указательного пальца и увидела, что внутри полно мусора.

— И такую вещь использует для ненужных бумажек. А мусорная корзина для чего? — Она развернула одну из тщательно свёрнутых трубочек и увидела написанные карандашом детские каракули «папа, пана, папа».

Неожиданно Кёко страшно и непонятно на что рассердилась. Без сомнения, на то, что этот игрушечный домик доверху набит бумажками, на которых, как заклинание, аккуратно выведено «папа, папа». Первой мыслью Кёко было вытащить все эти бумажки и сжечь, но она передумала, затолкала их в домик так, как они лежали с самого начала, и закрыла дверцу.

— Ой, ты не позвал супругу господина Томонаги? — неожиданно вспомнила мать, когда Сэйитиро с ней и младшей сестрой шёл по скрипучим полам тёмного храмового коридора в приёмную.

Этот вопрос он предчувствовал.

— Ты про Кёко? Просто мы с ней давно не общались.

Нынешние отношения с Кёко он от матери скрывал.

— Она когда-то так помогала, да и имя Томонаги даже после его смерти кое-что значит.

— Кёко разошлась с его приёмным сыном, выставила бывшего мужа вон.

Мать немного растерялась:

— Ах да. Я забыла.

В центре приёмной висел занавес, чтобы до церемонии две семьи не видели друг друга. Немного похоже на кабинет стоматолога. За наглухо закрытым окном унылый внутренний двор с пыльной растительностью, а за ним, в конце коридора — церемониальный зал. Там, судя по всему, проводили церемонию для тех, кто был по очереди прямо перед ними.

Мать выходила из себя: родственники Сугимото уже собрались, а ни наставник молодых с супругой, ни члены семьи Курасаки всё не показываются. И тут занавес полностью раздвинулся. Это было сделано для того, чтобы семья Курасаки по прибытии могла взглянуть на истомившуюся в ожидании семью Сугимото.

Вскоре не спеша явилась семья Курасаки. Фудзико в ослепительно-белом платье и накинутой вуали была невероятно хороша. Она посмотрела на Сэйитиро и дерзко улыбнулась.

Курасаки отстранил невесту и выступил вперёд, выглядел он необычно. Не здороваясь, размахивая серым конвертом, вызвал Сэйитиро в коридор.

— Что случилось? — Сэйитиро опасался, что возбуждение Курасаки связано не со свадьбой, а с его делами как вице-президента.

— Плохо дело. Только что кабинет Ёсиды в полном составе ушёл в отставку.

— Ничего себе!

— Тебе не понять. Наш сегодняшний гость господин Огаки не из тех, кто может проявить в такой момент выдержку.

— Да, это проблема.

— Совсем плохо. Он сказал, что заглянет на банкет только произнести приветственную речь. Меня беспокоит, как бы удачнее выбрать время. Если он вдруг будет опаздывать, станем подгонять ход банкета под время господина Огаки.

— А что его супруга?

— Она вот-вот появится. Как бы то ни было, сегодня супруге придётся поработать для нас за двоих. Я хочу, чтобы ты всем доходчиво разъяснил, в чём тут дело, и в первую очередь матери.

Сэйитиро вернулся к своей семье: все, переменившись в лице, ждали известий. Он рассказал о событиях, все принялись их обсуждать, но мать, повернувшись к окну, тихим голосом, не заботясь, слышит ли её Сэйитиро, пробормотала:

— А всё потому, что хотят заполучить важную фигуру.

Курасаки не понравился способ, каким зять добился понимания проблемы. Увидев, что все осознали наметившиеся изменения, он принял свой обычный снисходительный вид, приветливо улыбаясь, подошёл к семейству Сугимото и торжественным тоном произнёс:

— Как бы там ни было, какие-то неудобства это нам доставит, но в радостных событиях ничего не меняется. Разве это не хорошая примета: свадьба попала на день, когда повержены политические противники нашего наставника молодых?

На свадебной церемонии, пока священник долго читал молитвы, Сэйитиро представлял себе разговоры гостей на банкете: конец семилетнего режима премьер-министра Ёсида, слухи о следующем кабинете. Свадебное торжество, на котором гости обсуждают потерю должностей, — это великолепно. Поистине подходящий тост — выражение политической ненависти. И среди этих разговоров торжественно появляется Огаки, а ведь считали, что он не придёт, этот человек, очутившийся сейчас в водовороте политических событий. Момент, когда он обычным человеческим голосом говорит, что, «несмотря на занятость, выделил время», повергает всех в изумление.

Глухие, расслабляющие сладкие звуки шестиструнного кото [28] возвестили о начале троекратного обмена чашечками сакэ. Сэйитиро, поднимая золотую бутылочку, заметил направлявшуюся к нему жрицу в пунцовой юбке. В дневных потёмках её лицо казалось только что напудренным, губы сочными. Вообще, жрицу он впервые в жизни близко увидел здесь, на брачной церемонии, и его поразил толстый слой косметики на её лице. Он считал, что так красятся проститутки.