Гарт Стайн - Гонки на мокром асфальте
Остальная часть гонок проплыла перед моими глазами как сон. Я мечтал еще раз покататься с Дэнни, но подозревал — и как оказалось правильно — что трека мне больше не увидеть. Но у меня есть мои воспоминания, я могу воскресить их и вновь пережить те чудесные минуты. Гавкнуть два раза — это значит быстрее. Очень часто я во сне лаял два раза, потому что мне снилось, как мы с Дэнни мчимся по Тандерхиллу, одни, несемся по треку все быстрее и быстрее. И тогда я лаю. Два раза. Еще один кружочек, Дэнни. Еще один! Быстрее!
Глава 27
Шесть месяцев тянулись и миновали, Ева все еще боролась за жизнь. Затем прошел седьмой месяц, а за ним и восьмой. В начале мая Дэнни и меня пригласили к «близнецам» на обед, особенный, потому что он пришелся на понедельник, а среди недели, да еще под вечер, мы к ним никогда не приезжали. Мы неловко стояли посреди гостиной, у пустой больничной кровати, наблюдая, как Триш и Максвелл накрывают на стол. Евы в комнате не было.
Я отправился на разведку и вскоре обнаружил Зою в ее комнате. Она сидела на полу и тихо играла сама с собой. Ее комната у Максвелла и Триш была значительно больше той, что она занимала в нашем доме, и выглядела гораздо лучше. В ней было все, о чем только может мечтать маленькая девочка — рюшечки и оборочки, куклы, мягкие игрушки, постельное белье с веселым рисунком и нарисованные на потолке облака на синем небе. Зоя, поглощенная уборкой домика для куклы, не заметила, как я вошел.
На глаза мне попался наш старый самодельный мячик из носок, видимо, упавший с полки, забитой ее одеждой, или вылетевший из ящика. Я подскочил к мячику, ткнув его носом, подкатил к Зое, подбежал к ней и опустился на передние лапы. Задние лапы у меня оставались прямыми, хвост торчал дудкой. На языке тела подобный знак везде означает только одно: «Давай поиграем!», но Зоя не обратила на него внимания.
Я все повторил снова и схватил мячик, подбросил в воздух, а когда он опустился мне на нос, подпрыгнул. Мячик снова взлетел вверх и опустился к ногам Зои. По-моему, я ясно показывал ей свои намерения — поиграть в «Энцо-принеси». Зоя, однако, играть не собиралась. Она отшвырнула ногой мячик. В последней попытке увлечь ее я несколько раз нетерпеливо пролаял. Тогда она повернулась и серьезно посмотрела на меня.
— Не хочу больше в игры играть. Я должна быть взрослой.
Я изумился. Моя малышка Зоя в свои детские годы собиралась стать взрослой. Какая печальная мысль.
Я разочарованно отошел к двери, оглянулся.
— Иногда случается и плохое, — бормотала Зоя. — Что-то меняется, и мы должны меняться.
Она явно повторяла чьи-то слова. Уверен, она сама в них не верила и даже не понимала значения. Возможно, вбивала в память, считала, что они содержат ключ к ее неясному будущему.
Я вернулся в гостиную и стал вместе с Дэнни ожидать Еву. Наконец она появилась в двери коридора, который вел к спальням и ванным. Под руку ее поддерживала сиделка, та самая, которая все время что-то вязала, сидя в кресле, и спицы в ее пальцах своим постоянным клацаньем и перестуком доводили меня до безумия. Ева выглядела великолепно. В роскошном длинном платье цвета морской волны с глубоким вырезом. На шее у нее висели прелестные бусы из речного жемчуга — их ей подарил Дэнни на пятую годовщину свадьбы. Волосы Евы, еще не очень длинные, были уложены в некое подобие прически, а вся она просто сияла от радости. И хотя она ступала осторожно, как по эскалатору, опираясь на руку сиделки, Дэнни встретил ее аплодисментами.
— Сегодня — первый день после моей смерти. Вчера я должна была умереть, а я еще с вами, — сказала Ева. — Поэтому давайте праздновать.
Вот моя мечта — жить каждый день так, словно крадешь его у смерти. Ощущать радость жизни. Не чувствовать тягот, бремени страха и мук, всего того, с чем мы постоянно сталкиваемся. Говорить: «Я жив, и потому все прекрасно. Я есть, я с вами». Вот к чему хотелось бы устремиться. Именно так я и проживу свою следующую жизнь.
Праздник прошел весело. Все были счастливы, а те, кто не был, — притворялись счастливыми, причем так убедительно, что остальные поверили. Даже в Зое ожило ее прежнее настроение. Она, похоже, на некоторое время забыла о необходимости стать взрослой. Когда настал час нам уходить, Дэнни взасос поцеловал Еву.
— Я очень люблю тебя, — сказал он.
— А я очень хочу вернуться домой, — ответила Ева. — Я обязательно вернусь к вам.
Она устала. Присев на диван, подозвала меня к себе. Я позволил ей почесать мне за ухом. Дэнни помогал Зое готовиться ко сну, «близнецы» в кои-то веки держались от нас в почтительном отдалении.
— Я знаю, как разочарован Дэнни, — говорила мне Ева. — Они все разочарованы. Они хотят, чтобы я стала вторым Лэнсом Армстронгом.[1] Если бы я могла просто взять боль и вырвать ее из себя, я бы им и стала. Но я не могу, Энцо. Она сильнее меня, и она везде.
Из ванной донесся плеск воды и смех Зои. Она играла. Дэнни был рядом с ней. Они смеялись, словно не было у них никаких бед.
— Не следовало мне на это соглашаться, — говорила она с сожалением. — Нужно было ехать домой, оставаться с вами. Это я во всем виновата, должна была проявить твердость. Что теперь горевать? Дэнни сам говорит: «Бессмысленно расстраиваться о том, что уже произошло…» Ради меня, Энцо, береги Дэнни и Зою. Они счастливы вместе.
Она кивнула, стряхивая мрачные мысли, посмотрела на меня.
— Видишь? — спросила она. — Я уже не боюсь этого. Прошлый раз я попросила тебя остаться рядом, чтобы защитить меня, но теперь мне уже не страшно. Потому что это не конец. — Она рассмеялась своим обычным смехом, который я помнил. — Ты знал, я вижу. Ты все знаешь.
Ну, положим, всего я не знаю, но свою ситуацию она оценивала правильно: ей в отличие от многих других доктора могли не помочь, а только рассказать, почему они не способны сделать то-то и то-то. А еще я знал, что как только ей стал известен диагноз, а те, кто ее окружал, приняли его, согласились с ним и постоянно напоминали о нем ей, болезнь сделалась неизлечимой. Видимое стало неизбежным. Автомобиль движется туда, куда смотрят глаза.
Мы уехали, Дэнни и я. По дороге домой я не уснул в машине как обычно. Я смотрел, как мимо нас проносятся яркие красивые огни Белльвью и Медины. Когда мы пересекали озеро по понтонному мосту, я видел отражение Мэдисон-парка и района Леши, высотные здания центральной части города, выглядывающие из-за горного хребта Бейкер-ридж — города сурового и настороженного, чей возраст и грязь скрывала ночь.
Если когда-нибудь я окажусь перед расстрельной командой, то встречу приговор достойно и попрошу не завязывать мне глаза. Я вспомню о Еве и о том, что она мне сказала: «Это не конец».
