Карин Альвтеген - Стыд
Моника замолчала, уступая инициативу. Пернилла снова посмотрела на портреты.
— История в каком-то смысле утешает. Читаешь обо всех этих людях, которые жили и умерли, — и начинаешь правильнее относиться к собственным перспективам, легче воспринимаешь свои проблемы, и этот несчастный случай, и боль в спине.
Моника кивнула, словно соглашаясь. Словно она тоже так думает. Пернилла перевела взгляд на свои руки.
— Впрочем, теперь не знаю.
Она сделала небольшую паузу.
— Не знаю, буду ли я искать утешение в истории. Разве что в том смысле, что он мертв, как и все остальные.
Просто слушать. Не питаться утешить — просто слушать и бить рядом.
Наступила тишина. У нее не было слов, и никакие семинары не помогут найти их. Моника искоса посмотрела на дверь холодильника. Ей хотелось рассмотреть картинки и записки поближе. Попытаться найти другие пути к Пернилле.
— Когда он собирал вещи, он выбирал между этим и тем, в котором погиб.
Пернилла погладила надетый на ней свитер. Подняла воротник и прижала к щеке.
— За день до его смерти у меня была большая стирка. Я успела перестирать все. Теперь у меня даже запаха не осталось.
Просто слушать.
Но на семинарах не учат, как выдержать все, что услышишь.
Ее спасла Даниэлла. Из комнаты рядом с кухней донеслось недовольное покрикивание спросонок. Отпустив воротник свитера, Пернилла вышла. Моника в три шага приблизилась к холодильнику и принялась поспешно рассматривать то, что висело на нем. Семейные фотографии, снимки из автомата в пиццерии, несколько фото Маттиаса и Перниллы в детстве. Множество непонятных детских рисунков. Вырезки из газет. Она успела прочитать первый заголовок, когда вернулась Пернилла.
— Это Даниэлла.
Девочка уткнулась лицом в шею маме.
— Она еще сонная, но скоро освоится.
Моника подошла к ним и положила руку на спину Даниэллы.
— Здравствуй, Даниэлла.
Даниэлла еще сильнее прижалась лицом к матери.
— Мы поздороваемся, когда окончательно проснемся.
Пернилла села на стул вместе с Даниэллой. Монике показалось, что Пернилла ждет, чтобы она ушла. Но ей хотелось остаться, хоть ненадолго. Остаться там, где можно дышать.
— Какая красивая! — Она показала на керамическую чашку на подоконнике.
— А, эта. Я ее сама сделала.
Моника подошла, чтобы посмотреть поближе. Синяя, малость кривоватая.
— Очень красивая. Я тоже ходила на курсы гончаров, хотя в последние годы времени на это не хватает. Все отнимает работа.
Она даже не лгала. Керамикой она занималась в гимназии.
— Она кривая. Я оставила ее на память, а занятия пришлось прекратить, потому что теперь я не могу долго сидеть.
Пернилла рассматривала чашу.
— Маттиасу она тоже нравилась. Он говорил, что она чем-то похожа на меня. Я хотела выбросить, но он не дал.
Каждый раз при звуке его имени у Моники начинало биться сердце. И учащался пульс — как при опасности. Даниэлла привыкла и теперь смотрела прямо на Монику. Та улыбнулась.
— Если хотите, я могу погулять с ней немного, а вы отдохнете. Я видела у вас во дворе детскую площадку.
Пернилла прижалась щекой к головке дочери:
— Хочешь, родная? Хочешь покататься на качелях?
Даниэлла подняла голову и кивнула. Моника почувствовала, как уходит беспокойство. Как сердце успокаивается и начинает биться в привычном ритме. Первое испытание она прошла.
Теперь нужно сделать остальное.
18
В моче появилась кровь. Впервые она заметила ее несколько дней назад, но началось это, по-видимому, еще раньше. Месячные уже давно не приходили, значит, в организме что-то не так. Но об этом она думать не могла. Ей и так хватало. Она отгоняла мысли прочь, в пространство, но граница, отделяющая от него, внезапно исчезла. И все, что многие годы удерживалось на безопасном расстоянии, обрело очертания, словно запредельное пространство внезапно осветилось мощным источником света. Май-Бритт было так тяжело, что кровь в моче уже не имела значении. Ее положение все равно безнадежно.
Ванья права. Все, о чем она вспоминала, правда, она ничего не искажала, и черные буквы на белой бумаге вернули Май-Бритт все чувства, которые она когда-то переживала. Ей снова стало страшно. Она почувствовала страх еще до того, как осознала его рассудком.
Нельзя поступать так со своим ребенком.
Если ты его любишь.
Проще было бы забыть.
Она смотрела на улицу через балконную дверь. Незнакомая женщина раскачивала качели, А ребенок ей знаком. Девочка, с которой часто гуляет отец и редко мать, у той какие-то проблемы со здоровьем. Не о них ли рассказывала Эллинор? Мужчина, погибший в автокатастрофе. Она перевела взгляд на окно, в котором обычно показывалась мать, но там никого не было.
Прошла неделя с тех пор, как ожило все, чего раньше не существовало. Ванья. И Эллинор. Семь дней Май-Бритт старалась делать вид, что ее нет. Она приходила и уходила Май-Бритт молчала. Эллинор выполняла свои обязанности — Май-Бритт притворялась, что в квартире никого нет. Но ей хотелось узнать. С каждым днем вопросов становилось все больше и больше, и в конце концов неизвестность стала невыносимой. Ею овладел страх — и от Ваньи, и от Эллинор исходила слишком сильная угроза. Откуда они знают друг друга? Почему они вдруг набросились на нее одновременно? Она должна понять их цели — это позволит ей защититься. Хотя что ей защищать? Они вернули ей воспоминания — и лишили ее всего. Вот чего они добились.
Ей нечего защищать.
Но она должна знать.
Эллинор открыла дверь, повесила куртку и поздоровалась. Саба вышла ей навстречу. Эллинор что-то сказала собаке, после чего собачьи лапы снова застучали по полу. Вернувшись в комнату, собака улеглась на свое место. Май-Бритт по-прежнему стояла у окна, притворяясь, что не замечает, как на полпути к кухне Эллинор остановилась и посмотрела на нее. Когда Май-Бритт услышала, как Эллинор поставила на стол пакеты с едой, она приняла решение. Никуда эта девица не денется. Май-Бритт вышла в прихожую, потрогала куртку, убедившись, что Эллинор оставила телефон в кармане. Надо лишить ее возможности с кем-нибудь связаться. Май-Бритт все продумала.
Она ждала в прихожей. Эллинор, появившаяся из кухни с ведром в руках, увидев Май-Бритт, остановилась:
— Здравствуйте.
Май-Бритт не ответила.
— Как вы себя чувствуете?
Через несколько секунд Эллинор, вздохнув, ответила сама:
— Спасибо, хорошо. А вы как?
За последнюю неделю она обзавелась дурной привычкой — начала отвечать от лица Май-Бритт. Невероятно, сколько слов умещается в этом тощем теле. А уж какие ответы она приписывает Май-Бритт! Поразительно, и только. Бесстыжая, фальшивая девица. Но Май-Бритт положит этому конец.
