Карин Альвтеген - Стыд
— Она попросила меня позвонить вам, поблагодарить за помощь и передать, что больше приходить не надо. Теперь о ней будут заботиться друзья.
Мужчина ответил, что рад, если их деятельность оказалась полезной, и добавил, что Пернилла может звонить в любой момент, если ей снова что-нибудь понадобится. Вежливо поблагодарив, Моника заверила, что в этом вряд ли возникнет необходимость.
Для нее было важно, чтобы они это усвоили.
Очень важно.
Просидев в машине минут тридцать, она вернулась. Немного постояла перед дверью, размеренно дыша и погружаясь в профессиональную роль — впрочем, не до конца. Она здесь как друг, не как главный врач Лундваль, она Моника, но ей необходима уверенность, которую дает профессия. Для выполнения поставленной задачи ее личных качеств недостаточно.
Она постучала негромко, так, чтобы не разбудить ребенка, если девочка спит. Ответа не последовало, она постучала громче, и тут раздались шаги.
Просто слушать. Не пытаться утешать, а просто слушать и быть рядом.
Она бывала на семинарах, посвященных тому, как общаться с людьми, переживающими горе.
Дверь открылась. Моника улыбнулась.
— Пернилла?
— Да.
Моника представляла ее по-другому. Невысокая, хрупкая, с темными короткими волосами, в серых спортивных брюках и огромном мужском свитере.
— Меня зовут Моника, я из муниципальной кризисной группы.
— А я думала, что сегодня больше никто не придет. Мне сказали, у вас не хватает людей.
Улыбка Моники стала еще шире.
— Мы нашли дополнительные ресурсы.
Оставив дверь открытой, Пернилла ушла в глубь квартиры. Моника переступила порог. И сразу же ощутила это. Ей стало легче. Да. Как будто внутри что-то расслабилось. Правда, в какой-то миг ей показалось, что от этого она сейчас снова потеряет силы. И все же теперь, когда она увидела Перниллу и находится рядом с ней, стало явно легче. Теперь она сможет хоть что-то исправить. Заслужить хоть какое-то прощение. Но ей нужно действовать постепенно, не торопясь. Она должна убедить Перниллу, что ей можно доверять. Что она здесь для того, чтобы помочь. Чтобы решить все проблемы.
Она повесила пальто на вешалку и поставила туфли на полку. Туда, где стояла мужская обувь. Кроссовки и ботинки большого размера, явно не Перниллы. Их никогда больше не наденут. На двери в туалет висело красное керамическое сердце, кухня справа, дальше дверной проем, по-видимому ведущий в гостиную. Не пропуская ни малейшей детали, Моника внимательно смотрела по сторонам, стараясь понять хозяйку этого жилища. Ее вкусы, привязанности, какие качества она ценит в друзьях. На это, наверное, уйдет немало времени. Впрочем, самый важный вопрос нужно решить как можно быстрее. У нее ничего не выйдет, если Пернилла откажется от ее услуг.
Сидя на диване, Пернилла без интереса листала газету. Даниэллы не было видно. На закрытом бюро горела свеча в латунном подсвечнике, отблески пламени освещали его широкую улыбку. Увеличенная фотография в гладкой золотой раме. Моника опустила глаза, чтобы избежать обвиняющего взгляда, но тщетно — он видел все. Ей не укрыться. Он словно подозрительно следил за ней, спрашивал, зачем она пришла. Но она докажет ему — и со временем он поймет, что она союзник, что на нее можно положиться. Больше она его не обманет.
Отложив в сторону газету, Пернилла подняла взгляд.
— Сегодня мы, собственно, можем справиться сами. Если у вас не хватает людей…
— Нет-нет, люди есть, все в порядке.
Моника обеспокоенно думала о том, чем ей заняться — как, интересно, помогали Пернилле другие волонтеры? Она никак не могла определиться, а Пернилла тем временем продолжила:
— Не хочу быть неблагодарной, но если честно, то присутствие в квартире множества посторонних людей становится немного утомительным. Разумеется, ничего личного.
Пернилла улыбнулась, чтобы сказанное не прозвучало слишком обидно, но глаза оставались серьезными.
— Мне бы хотелось побыть одной какое-то время.
Скрывая отчаяние, Моника улыбнулась в ответ. Не сейчас, только не сейчас, пожалуйста.
И уже в следующую минуту Пернилла бросила Монике соломинку:
— Но я буду признательна, если, прежде чем уйти, вы поможете мне достать одну вещь на кухне.
Моника почувствовала, что страх ослаб. Ей позволяют войти — большего пока и не нужно. А потом Пернилла сама поймет, что ей же лучше, если Моника будет рядом.
— Конечно. Что нужно достать?
Пернилла поднялась, и Моника заметила на ее лице гримасу боли. И то, как она поворачивает правое плечо в надежде избавиться от этой боли.
— Противопожарный датчик на потолке. Там закончилась батарейка, и он периодически начинает пищать.
Моника вошла на кухню за Перниллой. Быстро осмотрелась. Почти вся мебель из ИКЕА, на холодильнике масса записок и картинок, какие-то глиняные штуки, похоже самодельные, три репродукции — портреты исторических личностей — в простых рамках над кухонным столом. Ей захотелось подойти к холодильнику и прочитать записки, но нет, не сейчас. Она сделает это позже.
Пернилла поставила стул под датчиком.
— У меня проблемы со спиной, а поднять руки над головой я вообще не могу.
Моника встала на стул.
— А что у вас со спиной?
Завязка разговора. Они незнакомы. Моника должна забыть обо всем, что знала раньше.
— Несчастный случай пять лет назад. Дайвинг.
Моника открутила блок сигнализации.
— Это серьезно.
— Да, было очень серьезно, но теперь гораздо лучше.
Она замолчала. Моника протянула ей блок. Пернилла вынула батарейку, подошла к мойке, и сквозь приоткрывшуюся дверь Моника успела разглядеть спреи, тряпки, щетку и емкости для сортировки мусора.
Пернилла оглянулась, она явно хотела, чтобы Моника ушла. Но та медлила. Она пойдет в обход. Моника посмотрела на портреты.
— Какой красивый портрет Софии-Магдалены. Кисти, кажется, Карла Густава Пило?
Пернилла заметно удивилась:
— Наверное, я точно не знаю.
Пернилла подошла к портрету, проверяя, есть ли там подпись, но ничего не нашла. Она снова повернулась к Монике:
— Вы интересуетесь искусством?
Моника улыбнулась:
— Не совсем искусством — историей. В особенности историей Швеции. А имена художников запоминаются как-то сами собой. У меня бывают периоды, когда я читаю исторические книги запоем, как фанатик.
На лице Перниллы появилась осторожная улыбка, а в глазах даже что-то сверкнуло.
— Как странно. Я тоже очень люблю историю. А Маттиас часто произносил именно это слово. Говорил, что я фанатик.
