Рита Мэй Браун - Гранатовые джунгли
- Что еще сказать?
- Все, что угодно. Сама придумай.
- М-м... это самый сочный член, который я видела. По-настоящему крупный экземпляр.
- Спроси, можно ли его потрогать, - хриплым голосом.
- Можно потрогать твой член, пожалуйста?
Полина низко застонала.
- О да, трогай, целуй его, соси его! - и она кончила ровно в тот момент, когда я сказала, что хочу трогать его, целовать и сосать.
После десятиминутной рефлексии она перекатилась на бок и спросила:
- Ты хочешь, чтобы я занялась с тобой любовью? Я никогда не делала этого раньше, но уверена, что смогу.
- Да, мне бы хотелось, чтобы ты занялась со мной любовью.
- Какая у тебя есть фантазия?
- Наверное, никакой.
- Но как ты можешь заниматься любовью без фантазий? У каждого есть сексуальные фантазии. Готова спорить, что это слишком ужасно, чтобы рассказать. Но мне-то можно. От этого я опять вся загорюсь.
- Мне жаль, но мне нравится просто заниматься любовью. Трогать, целовать, и все такое - от этого я возбуждаюсь. Тебе не надо ни слова говорить.
- Я не верю, что в наши дни и в наши годы кто-нибудь может жить без фантазий.
- Ну, у меня есть что-то вроде того, но я не уверена, что это фантазия.
- Давай-ка, расскажи, - она обняла меня за талию.
- Когда я занимаюсь любовью с женщинами, я думаю об их гениталиях как... как о гранатовых джунглях.
- Гранатовых джунглях?
- Ну да, женщины - они ведь пышные, сочные, полные скрытых сокровищ, и, кроме того, хороши на вкус.
- Вряд ли это фантазия. У тебя исключительно незрелая половая жизнь, Молли. Неудивительно, что ты лесбиянка.
- Если с тобой то же самое, мне кажется, я смогу обойтись без занятий любовью.
- А, ты смущаешься, потому что у тебя нет фантазий. Не стоит. Я тебе придумаю. Я, правда, хочу заняться с тобой любовью. У тебя очень сексуальное тело - легкое, гладкое и тугое. Ты идеальный платоновский андрогин. Нет, это неправда - ты безупречная женщина. Но ты такая сильная. В тебе нигде нет дряблости. Я... я хочу войти в тебя. Наверное, это возбуждает - войти в другую женщину, когда она влажная и открытая.
- Хорошо, хорошо, ты придумывай историю, а я послушаю, пока ты будешь заниматься любовью.
Полина придумала историю о том, что мы студенты в мужской школе-интернате. Там мы делали это в раздевалке. Это так возбуждало ее, что она занималась любовью в абсолютном неистовстве. Но я чувствовала, что мы с Полиной вряд ли будем слишком развивать отношения. Я терпеть не могла историй и не могла понять, почему они все о мужчинах.
Она не осталась на всю ночь, хотя я была бы не против. Приятно свернуться рядом с теплым телом, а потом проснуться утром, чтобы обняться для приветствия. Но она сказала, что не заснет без старого синего свитера и большой подушки под коленями. Возможно, она не могла заснуть в одной кровати с другим человеком. Так что она отправилась домой, а я не смогла заснуть всю ночь, пытаясь вычислить, снилось ли мне это все или было правдой. Это было правдой. На следующее утро, когда немного солнечного света пробралось сквозь загрязненный воздух к моей кровати, я нашла несколько длинных черных волос и немного седых.
День моего свидания с Полом наступил, и я пришла в безумном любопытстве. Чем могли заниматься эти двое? Рассказывал ли он ей эти нелепые истории? Был только один способ выяснить это.
Пол повел меня в итальянский ресторан, а потом стал прощупывать следующий шаг. Он явно не был привычен к женскому вниманию и нервничал. Я предложила прогуляться по парку Риверсайд. Я сказала, что провожу его домой, потому что он жил прямо рядом с парком. Полтора часа ушло на то, чтобы пройти четыре квартала. Мы прибыли к его двери, и он хромая, зашел внутрь, потом повернулся, будто его настигла ослепительная мысль.
- Не хотела бы ты зайти наверх и взглянуть на мою диссертацию? Ее высоко оценили в Гарварде.
- Хотелось бы посмотреть на вашу диссертацию.
Пол провел следующие полтора часа, объясняя мне громадное значение пунктуации в поэзии начала двадцатого века. Он загнал себя в пену, объясняя устрашающую мысль, что из поэзии должна быть выброшена пунктуация. После этой диатрибы он тяпнул «Сквирта»{69} с водкой и завел тираду против Эдмунда Уилсона{70}. Потом без предупреждения оборвал речь, накренился ко мне со своей стороны дивана и поцеловал меня - это с такими-то зубами. Господи боже! Прежде чем я смогла уцепиться, он нырнул мне между колен, будто герой «Утреннего патруля»{71}, и обляпал слюнями все мое тело. Пол не был сторонником долгого разогрева.
- Пол, почему бы нам не пойти в вашу спальню?
- А, ну да.
В его спальне меня встретили новые ужасы. Каждый дюйм его тела был покрыт волосами. Только что слез с дерева, и прямо мне между ног. Видно, я и вправду влюбилась в Полину, что терплю этого орангутанга. Господи! Пол что-то невнятно бормотал и закатывал глаза. Я думала, собирается ли он сграбастать меня или снова нырнуть в меня, когда вдруг он развернулся на 180 градусов, держа свой приличных размеров член в руке, и положил другую руку сзади мне на шею, притягивая к себе.
- Где мы сейчас?
Я была уже в курсе.
- В мужском туалете на станции метро «Таймс-сквер».
- Нет, нет! - вскрикнул он. - Мы в дамской комнате в отеле «Четыре сезона», и ты восхищаешься моей пышной грудью.
- До свидания, Пол.
16
Я не порвала с Полиной прямо с ходу. Наверное, я слишком нуждалась в ней - в беседах с ней, походах в театр и ее рассказах о Европе, где она выросла. Я пыталась уклоняться от секса, но Полина все больше и больше втягивалась в это дело. Меня выворачивало, когда она хотела, чтобы ее называли королевой «золотого дождя». Полина сохраняла для меня свою урину в пустых стаканах из стекла и макадамии{72}, чтобы я могла восхищаться ее огромными мощностями в очередной фантазии о мужском туалете. Я никак не могла это вынести. Я спросила ее - может быть, мы можем остаться друзьями? Ее чуть удар не хватил.
- Друзьями? Что значит - друзьями? Я на пороге грандиозных сексуальных открытий, а ты хочешь остаться со мной друзьями?
Я попыталась убедить ее поискать других женщин, но ей была нужна я. Ей была нужна я, но она стыдилась меня. Она не представляла меня своим друзьям и не позволяла заходить за ней на работу. Вероятно, боялась, что у меня между грудями загорится неоновая буква «Л» сиреневого цвета. Больше от одиночества, чем от любви, я оставалась с ней. В институте у нас все были мужчины, и они имели зуб на меня, потому что я училась лучше. Я считала кино одной из самых открытых профессий, но их жалкие эго, стоило им получить в руки маленький «аррифлекс»{73}, разрослись до чудовищных пропорций, и они отвергали женщину, которая была способна соревноваться с ними на «их» территории и, хуже того, побеждать. Бары не были бродильным чаном для интеллектуальной закваски, даже несмотря на то, что я нашла в верхнем городе несколько милых баров, посетительницы которых леденели от малейшего намека на роли. Роли в глазах этих женщин были для водителей грузовиков. Но мне трудно было воспринимать обилие разговоров, где звучные имена сбрасывались, как бомбы с напалмом, чтобы воспламенять чужие мозги восхищением. Мне нет дела до того, с кем ты знакома, мне важно, чем ты занимаешься. Эти куколки из высшего класса мало чем занимались. Но я не могла вернуться в неряшливую «Колонию» или «Сахар», где ходили бучи со стрижками ежиком, залитыми воском для волос. Так что Полина со всеми своими фантазиями была явно лучшим выбором, чем все остальное.
Проблему решила Алиса. Мы втроем время от времени выходили в свет. Я была слишком опасной для ее друзей, но для ее дочери годилась. Двойные стандарты Полины были поразительны. Она поощряла мои контакты с Алисой. Мы с ней были ближе по возрасту, чем с Полиной, но это не значило бы ничего, если бы Полина вечно не зудела о своем возрасте. Алиса была всего на шесть лет младше меня. Я начала чувствовать вину за то, что родилась в 1944 году. «Старушка», как она сама называла себя, смотрела свысока на нашу музыку, на фильмы, которые мы смотрели вместе, и на журналы, которые читали. Доходило до того, что она относилась к нам покровительственно за наши годы и за наши вкусы, это сблизило нас с Алисой, как это всегда бывает в конфликте поколений. Алиса знала, что мы с ее матерью любовницы, и считала, что это здорово. Она также знала Пола и считала его редким экземпляром слизняка в человеческом обличье. Однажды желтым кислотно-дождливым днем она призналась мне:
- Ты знаешь, что мама хочет спать со мной?
- Да ну?
- Она не признается, но я знаю, что хочет. Наверное, я бы не прочь переспать с ней. Она очень красивая, знаешь ли. Плохо, что это выбило бы ее из колеи. Инцест не кажется мне такой уж травмой.
- Мне тоже, но я и не могу об этом что-то сказать, ведь я не росла рядом с моими настоящими родителями. Но я никогда не могла понять, почему родители и дети относят друг друга к бесполым существам. По-моему, это не по-человечески.
