Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 9 2013)
ещё, что из лагерной фени
карбида с ферритом узор
его возникает, как феникс,
когда умирает костёр;
что враг-углерод, как лазутчик,
в ферриты вползти норовит,
чтоб терру корней и колючек
понять изнутри, как термит;
что сам он — из черни да в князи и вязи,
и даже не сам, а ножны
с черeном , но кровные связи
меж ними отнюдь не нежны:
он так ненавидит мезузу
за то, что похожи и нет,
как люстра в ночи — на медузу,
когда в ней шевелится свет…
4
Как в рыбах их жалюзи-жабры,
так в ножнах вращается лязг,
но разве ножны — не хиджабы?..
Не дамское дело, Дамаск!
Путём на Дамаск через Калку
подался, как Савл, харалуг …
Но компас вращает скакалку,
чтоб Севером выпрыгнул Юг…
…Он с виду, как мачо, брутален,
когда выкрикает — мочи!..
А всё потому, что царь-Калин
брал Киев, а не Кубачи…
5
…Он был одиноким, как Север,
а рвётся «за Юг» из ножон…
Не он помутился, а сервер,
куда весь узор подключён…
(Из проволочек, как из ниток
ковра, набирается наш
Верховного Разума слиток,
размером с могучий этаж.)
Он тоже из проволок сварен,
спиралью закрученных, чтоб,
как степи — монголо-татарин,
он горы включал , как лэп-топ,
и мог бы быстрее морганья
в пустыню слетать, как iPhone,
к тем пальмам, где в фата-моргане
дубайский запутался фон…
6
Он грезил об имени… Дага ,
но это в Европе… А жар
диктует другое… Однако
и жаркое ж имя — киджар!
Ведь имя — такая же карма,
как пряжка на поясе в рай…
Он стал откликаться на кама ,
узор его — на мархарай .
Но есть ещё имя второе :
любовное имя… Оно —
как будто звезда для героя,
и полному счастью равно.
Оно долгожданно, как Мекка,
ему — от визирей и лял
до Лермонтова и абрека —
его почти каждый давал…
Но есть ещё третье … И третье
он выучил чётко, точь-в-точь
как знают все кости в скелете
студенты в зачётную ночь.
Им не поторгуешь на вынос,
его прижимают к нутру;
его ни ковру он не выдаст
узорному, ни ЦРУ.
Он имя последнее это
так спрячет, как прячут скелет
в шкафу; как медали у деда
и чёрный его пистолет;
как прячет убийца перчатки
и гроб опускается, чья
поверхность хранит отпечатки
для базы инобытия …
Библиотека
Краснящих Андрей Петрович родился 6 февраля 1970 года в Полтаве
Краснящих Андрей Петрович родился 6 февраля 1970 года в Полтаве. Окончил Харьковский государственный университет, кандидат филологических наук, доцент кафедры истории зарубежной литературы и классической филологии. Автор книг «Украинский Нострадамус» (2005), «Харьков в зеркале мировой литературы» (2007; совместно с К. Беляевым), сборника рассказов «Парк культуры и отдыха» (2008; шорт-лист премии Андрея Белого). Публиковался в альманахах «Вавилон», «Фигуры речи», «Абзац», журналах «Новый мир», «Искусство кино», «Новая Юность», «Наш» и др. Сооснователь и соредактор литературного журнала «©оюз Писателей». Живет в Харькове. В «Новом мире» (2012, № 12) был опубликован рассказ «Антиантибиблиотека-2».
АНТИБИБЛИОТЕКА
Я все думаю, в чем смысл этой истории. Что я должен был понять перед тем, как раскрошил книжную полку подвернувшимися или — не помню — подготовленными гантелями? Какая-такая связь между моими мыслями и моей книжной полкой, между полкой и книгами на ней? Что мне помешало принять предложенный мной же порядок в расстановке книг? И главное: когда хаос успел перегруппироваться и превратиться в систему? В среду? В четверг? В пятницу? Или еще в понедельник?
И почему меня не устраивает объяснение «а черт его знает»? Неужели всю мораль моего приключения можно уложить в парадокс, что бессмыслица требует большего смысла, чем порядок? Или что глупо играть в антибога и выдумывать антибиблиотеку?
Да вот и тон, который я никак не могу подобрать для своего сюжета, — колебания между предельной ясностью сознания и полусонными недоговорками, — все не то, не то. Как будто чувствую, что решился высказаться о том, что непременно потеряет в словах. Разрезать бы сюжет бритвой Оккама: не умничай! — и останутся только слабые шурупы и четыре дырки в стене.
Книги никогда не помещаются в одном шкафу: они лежат на полу, всовываются в не предназначенные для них щели, прячутся в гардероб или шифоньер, втискиваются туда, где уже нет места ничему. Когда перестаешь их искать, самое время купить новую книжную полку.
Я позвал единственное живое существо, кроме меня, в этом сюжете — соседа Анатолия с электродрелью. Пока он вешал полку, я узнал, что дюбеля называются чопиками. Теперь не было никакой сверхзадачи: надо было просто расставить книги. Но как раз на этом я и споткнулся. По алфавиту в домашних условиях ставить книги глупо, можно по периодам, но я решил отказаться от любой системы. Любая система — это ненужный мне смысл. Почему Фаулз должен соседствовать с Карпентьером? Ведь это же гадко: я захочу взять Карпентьера и увижу Фаулза, и обязательно подумаю, что в «Весне Священной» должно быть что-то от «Волхва», и начну искать это что-то. А если рядом еще и Апдайк?
Контекст отвратителен, в идеале каждая книга должна стоять на своей отдельной полке. Вся квартира в книжных полках, и на каждой по одной книге — вот чего я хотел тогда, когда думал о расстановке книг. Но уже через минуту я отказался от этой мысли: а иерархия? Должен ли Пруст стоять выше Мамардашвили? Или ниже? Опять же Библия: по разным причинам она не может находиться ни на верхней, ни на нижней, ни на средней полке, а не поставить ее никуда — это тоже позиция. Да, ерунда. А собрания сочинений? Одинаково мутило и от консерватизма сверху вниз, и от маньеризма снизу вверх, но и вперемешку смотрелось бы авангардно. К тому же я мог рассчитывать только на одну полку.
Я подумал, что если не придавать книгам значения, то расставлять можно как попало. Вот Бубер, он будет первым, я его не читал. Вот Эко, он будет вторым, я его читал. Дело мастера боится, как сказал сосед Анатолий. Между Кафкой и Голсуорси я почитал Чулкова. «Александру мерещился тот яркий солнечный день, когда он с королем прусским въезжал торжественно в Дрезден при радостных криках саксонцев; он вспоминал, как он гулял по Дрездену и толпа теснилась вокруг него, и потом — эти мучительные воспоминания о Люценских полях, куда явился Наполеон с новой армией, заявив, что он теперь открывает…».
И так далее, всего страницы полторы. Прочитанное вдохновляло. Чулков никому не мешал, и я подумал, что больше его читать не стану.
