Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 9 2013)
Я встал, взял со стола афганку.
— Понимаете, я не верю, что это лечится разговорами. Мне вообще стыдно, что я вас отвлекаю. А можно мне просто поставить укол? Или можно выписать феназепам?
Она повернулась, на ее лбу творилось маленькое утомленное землетрясение.
— Ну хорошо, — сказал я обреченно и снова сел. — Может, вы и правы. Вам дать воды? Или можно мне воды? Я больше не буду, Зоя Борисовна.
— Я надеюсь. А то я буду думать, что ты считаешь меня дурой. — Она села напротив, но вполоборота, — будто одновременно оставаясь стоять спиной, — налила и двинула мне стаканчик.
— Ты снова чувствовал кожу?
— Да. Я чувствую ее по ночам.
Мы обсудили мою проблему, и она попросила рассказать об отце.
— Расскажи что-нибудь про своего отца. Не задумывайся — первое, что придет в голову.
— Мой отец… — Я пожал плечами. — Однажды он сделал мне лопату для снега. Я ходил в садик в таких противных колючих зеленых колготках. И мне никогда не хотелось идти в садик именно потому, что нужно было натягивать эти колготки… я отклоняюсь?
— Нужно говорить, что выговаривается. В этом и суть.
— Зимой воспитательница сказала, что надо купить лопатки. Не помню, что мы ими делали, ими ведь можно только убирать снег, а это детский труд, это запрещено Конституцией… Но мы обошли все магазины и нигде не нашли лопаток. И вот он сел дома, — зима, узоры на окнах, дома полумрак, — и прямо из того, что валялось на балконе, как волшебник, сделал лопатку. Вырезал из листа железа штык, взял нарядный черенок от механической швабры, прибил какую-то блестящую полоску… И получилась лопата. Еще лучше, чем магазинная, которые принесли все. Я ее очень полюбил.
Атмосфера за дверью накалялась.
Зоя Борисовна неохотно пригласила меня за перегородку, разломила ампулу и ввела в плечо три миллилитра боли.
— Кто сейчас занимает его кабинет? — спросил я.
— Альков. Неплохой костоправ.
Мы вышли из-за перегородки и направились к двери.
— Вчера ты не пришел, а между тем для успешного лечения нужна регулярность, — сказала она сухо на прощание. Кажется, она не простила мне лиловое облако. — Следующий!
Я вышел, пронзаемый взглядами, как святой Себастьян, и закурил на крыльце.
Было солнечно, веяло утренней прохладой. По улице бегали собаки, ходили больные, еще не осознавшие безнадежности своей болезни.
Нет, я не прочь говорить об отце с Зоей Борисовной. Для нее это способ вызвать его тень, чтобы поплакаться о не случившемся. Ведь я «жутко, просто жутко похож на него», и когда она прикасается к моему плечу, вводя иглу, у нее, наверное, такое чувство... Мои воспоминания для нее — сладкий укол морфия.
Она катастрофически одна, два года назад у нее умер муж, год назад за наркотики забрали сына, — но почему я должен за укол рассказывать ей, каково мне чувствовать отдельную жизнь и шевеление собственной кожи?
…Видеть по утрам вместо рожек, которые поджарила мама, маленьких белых червей?
Слышать потустороннее эхо всех звуков?
Ночью в ужасе уезжать из дома, внезапно осознав, что родной человек, спящий рядом, — это страшно отдельный человек? Что это не ты, с непознаваемыми мыслями, который спокойно и чуждо дышит во сне в одной комнате с тобой. И в мире с одним ты спят миллиарды не ты.
И никому никакой возможности передать словами этот ужас и рассказать правду об этом.
При чем здесь отец, мой лучший, легендарный травматолог Ачинска, и как можно нас всех излечить от этого?
Из цикла «Топики русской поэзии»
Кутик Илья Витальевич родился в 1961 году во Львове, окончил Литератур-ный институт им
Кутик Илья Витальевич родился в 1961 году во Львове, окончил Литературный институт им. А. М. Горького. Дебютировал в поэзии на рубеже 1970 — 1980-х годов, войдя в круг метаметафористов: Александра Ерёменко, Ивана Жданова, Алексея Парщикова. Первая книга стихотворений вышла в 1988 году, в переводе на датский язык. Переводчик поэзии с шведского (Тумас Транстремер), английского (Александр Поп, Честертон, Эзра Паунд), польского (Циприан Норвид) языков. Переехал из Москвы в Швецию, в 1995 году поселился в США. Доктор философии Стокгольмского университета, профессор Северо-Западного университета (Northwestern University, Chicago). Живет в Чикаго.
Топики
Как музыка помнит о Бахе,
кто б ни сочинил её, — так
есть в фибрах стиха амфибрахий,
старейший афродизиак.
Как были у Гойи две Махи:
одетая Маха и ню, —
нагим был смелей амфибрахий,
но Гимн его смёл, как меню.
Зато остаются на свете
— вне гимна и без подвывал —
российские топики эти:
дорога , пловец и кинжал …
Не так этих топиков много:
есть перстень ещё и певец ,
но главные всё же — дорога ,
пловец и кинжал , наконец.
Есть памятник , птичка , а кроме
пророка — поэт и толпа …
Их ставят, как столбики крови,
добытой из вен, на попа ,
чтоб стали бы эти пробирки
не только ростральным огнём,
но и колоннадой той дырки,
которую небом зовём…
Кинжал
/клинок/чёрный пистолет и т. д.
1
Зарежу, зарежу, зарежу —
рычит, налегая на «ре»,
а ведь разговаривал реже,
когда был прописан в ковре
и грезил о пальмах… Но пальмам
не грезился он, а узор
там выжгла пустыня напалмом
и волнами горбит ковёр.
— Пустыня, и пусть!.. ну и что же,
что волны там не из воды:
и горы на волны похожи,
зато несомненно тверды.
Неважно, что вымрет орнамент,
тем более — фигуратив,
Бог даже зиянье обрамит,
в предмет пустоту обратив…
2
Что видит предмет из металла,
во тьме напрягая глаза?
Он терпит все муки Тантала:
едва лишь потянется за
уютно подоткнутым миром,
как тот отъезжает назад
не только мишенью — всем тиром
отпрядывая, как сняряд…
И в мире предательском этом
отдача такая же, как
у пушки, что вместе с лафетом —
улитка , а правильней — рак …
3
Что в генах кынжал из булата,
дамаска иль вуца хранит?
— Родню и что были два брата,
их звали — Алмаз и Графит.
Алмаз был нарядным, как феска,
Графит был надёжней брони;
ещё — их описывал Ферсман,
а до него — аль-Бируни;
