Маргарет Лоренс - Каменный ангел
— Хотел здесь прибраться, — сказал Джон. — Но руки не дошли.
Сам он выглядел немногим лучше. На нем были старые рабочие брюки отца, настолько жесткие от грязи, что могли бы стоять на полу. Он отощал. Однако на исхудавшем лице со впалыми щеками играла самодовольная улыбка — казалось, он бесконечно рад, что выглядит именно так.
— Добро пожаловать в свой замок, — сказал он и отвесил мне поклон.
Я вгляделась в него и удивилась, почему раньше этого не заметила. Ладно хоть не за рулем был. Да и лошадь могла бы найти дорогу домой с закрытыми глазами, точно так же, как когда-то лошади привозили домой Брэма.
— На выпивку, значит, денег хватает? — сказала я.
— Все, что нужно человеку для счастья, — это немного смекалки, — сказал он. — Иначе говоря, изобретательности. Твои слова. Мы сами гоним. Вернее, я. А чем тут еще заниматься. Это дело моей жизни. Ягоды в этом году ни к черту, но я тут развернул производство шампанского из картофельных очисток. Ничего получается, хочешь попробовать?
— Не хочу. Где отец?
— В последнее время он обычно сидит в гостиной. В жизни никогда он ее не жаловал, пусть хоть теперь попользуется, пока может.
Похоже, что со времени моего отъезда в гостиной никто даже пыли не протер. Она росла подобно плесени повсюду: на позолоченном дубовом кресле, в котором когда-то восседал Джейсон Карри, заставляя меня зубрить таблицу умножения, на застекленном буфете, на небольшом диванчике с резьбой, привезенном из дома Карри. Отцовский ковер из Британской Индии по-прежнему лежал на полу, но голубые цветы на желто-коричневых вьющихся стеблях были почти неразличимы из-за грязи.
Брэм сидел в кресле, раскинув ноги, в поношенной серо-лиловой кофте, застегнутой по самое горло, несмотря на духоту. Как он так высох? Где былая широта в кости? Плечи поникли, а от широкой бороды, спускавшейся раньше лопатой, осталось лишь несколько пучков волос по краю лица. Он посмотрел на меня кротким и мягким взглядом, который ровным счетом ничего не выражал. Меня же из всех чувств больше всего обуревал стыд за то, как я думала про него ночами в последние годы.
Он меня не узнал. Не назвал по имени. Не сказал ни слова. Просто посмотрел на меня, потом моргнул и отвел взгляд.
— Пора пить лекарство, пап, — сказал Джон.
Сначала я удивилась, как это он смог оплатить услуги доктора и купить лекарство. Затем все прояснилось. Он поднял с пола бутыль, налил в стакан воды, всунул его в руки отца и помог ему напиться, не облившись.
— Так вот как вы лечитесь? — спросила я.
— Ну да, — ответил Джон. — И не надо так хмуриться, ангел мой. Больше ему ничего не нужно.
— Джон!.. — вскричала я. — Что с тобой случилось?
— Тише. Все в порядке. Я знаю, как лучше.
— Знаешь? Ты уверен?
— А ты в свое время была уверена? — спросил Джон с пугающей мягкостью. — А?
Джон один ухаживал за Брэмом: мыл, водил в туалет, убирал за ним, когда случались неприятности, и совершал все прочие ритуалы, причем с таким рвением и заразительным смехом, что выглядело это зловеще и в то же время нелепо.
Дочери Брэма, Джесс и Глэдис, по-прежнему жили близ Манаваки. Отца они не навещали. Он пребывал в своих вечных сумерках, не замечая хода времени. Иногда он разговаривал, большей частью обрывками фраз и рваными предложениями, но временами случались прояснения — как в тот день, когда он первый и последний раз заговорил обо мне.
— Агарь, мать ее… Надо было вытрясти из нее душу, чтоб образумилась. Как думаешь? Так и надо было, а?
Я не могла говорить из-за соленого кома в горле и злости — не на кого-то, разве что на Бога, за то, что Он дает нам глаза, которые почти всегда лишены способности видеть.
Однажды мне показалось, что Брэм меня признал.
— Ты же по дому помогаешь, так? — спросил он. — Напоминаешь ты мне кой-кого.
— Кого же? — я упрямо не хотела или не могла сознаться.
Ему, казалось, было трудно думать. Лицо его посерело от усилий.
— Не знаю. Может, Клару. Точно, ее.
Я напоминала ему ту толстую корову, его первую жену. Мы с Джоном поехали в город разносить яйца. Проклятые куры теперь казались даром небесным, ибо могли жить, почти ничем не питаясь. Нам бы их способности, горя бы не знали. На входе в магазин Карри мы встретили девушку. Она была примерно того же возраста, что и Джон, немного полноватая, но светловолосая и довольно хорошенькая. Вид у нее, правда, был весьма глупый. Она так самозабвенно заигрывала с Джоном — прикасалась своими белыми пальчиками к его смуглой волосатой руке, ворковала, как голубка.
— Чем ты сейчас занят, Джон?
— В субботу — ничем. Идешь на танцы?
— Возможно…
— Ну, тогда увидимся, — сказал он, чем привел ее в расстройство — она-то надеялась, что он предложит ей пойти вместе. А как ему было приглашать ее? На развлечения у него денег не было. Они с Брэмом в основном жили на средства, что присылала я, и он, видимо, полагал, что мне не сильно понравится, если он станет спускать их на девиц. Полагал он правильно. Мне бы это не понравилось.
Наконец он соблаговолил нас познакомить.
— Мама, это Арлин Симмонс.
Я посмотрела на нее с еще большим интересом.
— Дочь Телфорда и Лотти?
— Она самая.
Арлин. Какое еще имя могла выбрать женщина, которая всегда наряжала дочь в рюшечки и оборочки. Джон приобнял девушку за плечи, пачкая ее платье из белого пике.
— Ну, до встречи! — сказал он, и мы ушли, он — беззаботно насвистывая, я — в недоумении.
— Где твоя вежливость? — упрекнула я его, когда она уже не могла нас слышать. — Не то чтобы она меня сильно впечатлила. Но все же…
— Вежливость? — прыснул он. — Вот уж не вежливости она от меня ждет.
— А чего она ждет — предложения руки и сердца?
— Предложения? Бог с тобой, нет, конечно. Она ни за что не выйдет замуж за Срипли. Вот потискаться со мной — это самое то.
— Не выражайся так, — огрызнулась я. — Никогда больше не выражайся так при мне, Джон. В любом случае эта девушка не для тебя. Она дерзкая и…
— Дерзкая? Она-то? Да она просто зайка, маленькая и пушистая.
— Так она тебе нравится?
— Шутишь, что ли? Я не против переспать с ней при случае, вот и все.
— Ты говоришь, как отец, — сказала я. — Так же пошло. Не расстраивай меня. Ты не такой, как он.
— Вот в этом ты ошибаешься, — сказал Джон.
Как-то раз я случайно встретила Лотти на улице. Она страшно растолстела, а ее завитые волосы стали седыми, как мои. На ней был чесучовый костюм, который выглядел бы вполне элегантно на более стройной фигуре.
— Какие люди, Агарь! — защебетала она. — Сколько лет, сколько зим. Как я рада снова видеть тебя здесь. Наслышаны о твоих успехах на побережье. Какая достойная работа — говорят, ты в компаньонках у пожилого торговца, который сколотил состояние на экспорте или импорте?
— Плохо слушала, — сказала я. — Я его экономка.
— Да?.. — Она, казалось, расстроилась и не знала, что сказать. — Только и всего? Что ж, люди много чего говорят. Мы-то все новости узнаем от Шарлотты, она давно на побережье живет. Бог ее знает, как она добывает сведения — всегда была мастерица в этом деле. Да ты ее помнишь — Шарлотта Тэппен, дочь старого доктора. Она вышла замуж за одного из братьев Халпернов из Южной Вачаквы. Он страховщик, до депрессии зарабатывал на зависть всем. Сейчас, конечно, у всех у нас дела не ахти. Но мы справляемся, и это главное, правда? Арлин приехала на лето. Она же изучала домоводство в университете, а теперь работает учительницей в городе. Знаешь, так здорово, когда она дома. Плохо женщине без дочки. А ты надолго здесь?
— На месяц. Но я нашла мистеру Оутли экономку на время отсутствия. Если надо будет, задержусь дольше.
— А что случилось?
— Брэм умирает, — отрезала я, не желая это обсуждать.
— О Господи, — тихо произнесла Лотти. — Я не знала.
После ужина Джон часто исчезал из дома, и на рассвете, когда лучи утреннего солнца только-только начинали подсвечивать краешек неба, а воробьи еще спали, меня будил шум колес машины-телеги. Я и не пыталась спрашивать, где он был, полагая, что он все равно не скажет. Эти вылазки были мне знакомы. Проходили уже.
— А где сейчас Чарли Бин? — спросила я.
— Нет его, — ответил Джон. — Умер пару лет назад. Его нашли у конюшни Доэрти, в снегу. Напился, наверно, и замерз. Точно никто не знает.
— Туда ему и дорога, скажу я тебе.
Я сказала это отнюдь не от души, а только лишь потому, что именно этого он от меня ждал, даже я сама этого от себя ждала. У Чарли не было семьи, он умер в одиночестве, и ни одна живая душа из Манаваки, я уверена, не пришла к нему на похороны.
— Не такой уж Чарли был плохой, — сказал Джон. — В детстве он угощал меня мармеладками и катал в пароконных санях, у старика Доэрти были такие новенькие черные сани с мягким сиденьем, там даже была настоящая шкура бизона, мы ей ноги укрывали.
