Хилари Мантел - Фладд
Отец Ангуин, не спеша отвечать, стряхнул с колен крошку от печенья. Ему вспомнилось, как сестра Антония вбежала с известием: «Мать Питура сгорела! Вместе с бородавкой!»
Епископ нервно потирал руки, сперва правую левой, потом наоборот.
— По словам людей, которые тащили ее на носилках, она что-то бормотала про синий огонь, ползущий к ней по траве. Они ничего не поняли.
— Надо побеседовать с нею в больнице.
— Агнесса звонила туда утром, и ей ответили, что ночь прошла спокойно. Агнесса утверждает, что в больницах так говорят, когда человек одной ногой в могиле. Я сам поговорил с дежурной медсестрой. По ее уверениям, там не столько ожоги, сколько шок. Врачи не думают, что она сумеет что-нибудь связно объяснить. Вы, Айдан, недооцениваете всю тяжесть происшедшего. Счастье, что мимо случайно проходил табачник — как вы знаете, он-то ее и потушил, иначе все бы закончилось еще хуже.
— Надо расспросить табачника. Вы говорите, он добрый католик?
— Ревностный прихожанин. Деятельный член Церковного братства.
— Охохонюшки, — снова вздохнул епископ. — Хорошо, что он там оказался. А вообще ужасная история, Ангуин, ужасная. Чем больше я о ней размышляю, тем меньше она мне нравится.
— Выдумаете, это происки дьявола? — спросил Ангуин.
— Чепуха! — с жаром ответил епископ.
Ангуин глянул на него предостерегающе.
— Монахини частенько страдают от происков лукавого. Святую Екатерину Сиенскую бесы много раз бросали в огонь. Они стащили ее с лошади и швырнули в ледяную реку вниз головой. Сестру Марию-Анжелику, монахиню из Эврё, два года преследовал нечистый в обличье зеленой шелудивой собаки. — Он ненадолго умолк, наслаждаясь произведенным впечатлением. — На мать Агнессу, доминиканку, напал дьявол, принявший вид стаи волков. Из-под блаженной Маргариты-Марии, когда та садилась у монастырского камина, бесы неоднократно выдергивали стул. Три другие монахини письменно засвидетельствовали, что святая у них на глазах в силу сверхъестественных причин трижды ударялась о пол копчиком.
— Наверняка есть какое-то другое объяснение, — жалобно проговорил епископ.
— Вы хотите сказать, более современное? Более актуальное? Какое-то экуменическое объяснение, как все это произошло?
— Не мучьте меня, Ангуин, — простонал епископ. — Мне очень тяжело. Думаю, все это было вызвано какой-то химической реакцией.
— Дьявол искушен в химии, — заметил отец Ангуин.
— И раньше бывало, что люди внезапно вспыхивали огнем, хотя я не слыхал, чтобы такое происходило с монахинями. Один такой случай описан в романе Диккенса[57]. А у этого, как же его фамилия, ну, с охотничьей кепкой и скрипкой, есть даже целое исследование.
— Вероятно, вы имеете в виду мистера Артура Конан Дойла, — сказал отец Ангуин. — Не знал, что вы читаете подобную литературу.
— Это называется самопроизвольное воспламенение, — проговорил епископ, ошалело глядя на собеседника.
— Воспламенение, безусловно, — согласился отец Ангуин. Насчет самопроизвольности он очень сильно сомневался с тех самых пор, как узнал, что на месте происшествия был Макэвой. Не всякий отличит пожарного от поджигателя.
В номере гостиницы «Ройял-Нортвестерн», когда женщины в платьях для коктейля спускались в мрачную крипту бара пропустить стаканчик джина, Фладд повернулся на другой бок, и Ройзин О’Халлоран пробудилась от полудремы. Она протянула руку, скользнув пальцами по его груди, и зажгла лампу на ночном столике. Было восемь вечера. Шторы они не задернули, и в номер светил фонарь, придавая всему подлунную бледность. Шелковая бахрома на абажуре отбрасывала длинные тени на стенку гардероба.
Ройзин О’Халлоран села. Бедра ныли, особенно с внутренней стороны. Фладд еще раньше объяснил: болят те мышцы, которые раньше не работали. Он сказал, ей надо пройти по коридору и принять горячую ванну с ароматическим маслом, понежиться средь пара, тепла и белоснежного кафеля.
Он перекатился на спину; его глаза были открыты и смотрели в темноту.
— Наверное, уже обеденное время, — сказал он. — Можно пойти в ресторан.
— Да.
Внезапно — возможно, это произошло за время сна — она перестала стесняться своей одежды, волос, неумения вести себя, как другие женщины, и сейчас легко отбросила простыню. Тонкая кожа на шее и возле ключиц была розовая и теплая. Груди немного болели. Он взяла их горстями — какие же тяжелые!
— Мне надо купить бюстгальтер, — сказала она. — Завтра.
— Сегодня тебе придется обойтись без него, — ответил Фладд. — Более пылкий любовник предложил бы остаться в постели, но я слышал, в здешнем ресторане французская кухня, и мне бы хотелось ее попробовать. Ты ведь пойдешь со мной?
— Да. — Она села на смятых простынях и прижала колени к подбородку. — Пока мы не ушли, погадайте мне снова по руке. Там ведь была звезда? Глянете на нее еще раз?
— Здесь слишком темно, — сказал Фладд.
— Тогда попозже?
— Может быть. В ресторане.
Епископа словно парализовало. Он сидел, молча глядя в камин, как будто размышлял о природе огня. Отец Ангуин не знал, надо ли просить Агнессу что-нибудь приготовить на ужин. Неизвестно, что она купила, когда ходила по магазинам, и вообще вспомнила ли о продуктах за бурным обсуждением новостей.
— Надо бы перекусить, — сказал он. — Я могу попросить экономку, чтобы она этим занялась. Не знаю, что она приготовила, но нам обоим точно хватит. Отец Фладд сегодня, к сожалению, обедает в другом месте.
Он заранее приготовил отговорки, чтобы скрыть отсутствие священника. Фладда пригласил к себе член Церковного братства, которому сестра привезла из деревни кролика на пирог. Или даже лучше: отец Фладд на поминках, утешает скорбящих родственников, там его накормят холодной телятиной.
Епископ вскинул голову.
— Фладд? Что за Фладд? Я такого не знаю.
Отец Ангуин слышал эти слова, но не ответил.
Наконец-то все намеки сошлись, и общая картина обрела ясность. Он внезапно понял, что нисколько не удивлен.
Что там ангел сказал Товиту? «Все дни я был видим вами; но я не ел и не пил, — только взорам вашим представлялось это»[58].
Официант положил ей на колени полотняную салфетку размером с небольшую скатерть. Ройзин была в белом муслиновом платьице с матросским воротником; Фладд помог ей застегнуться и сказал, что она прекрасно выглядит. И пусть оно было старомодное, но сейчас легкая юбка приятно щекотала ей ноги. И вырез вполне приличный, подумала Ройзин. Впрочем, какая теперь разница…
Второй официант поставил на стол свечу, остальные скользили в полутьме, катя столики на колесах. Все они были в белых пиджаках, узкогрудые, с худыми старческими лицами малолетних преступников.
— В прежней жизни, — сказал Фладд, — я не имел дела с женщинами и теперь вижу, как много потерял.
— В прежней жизни — это когда вы притворялись врачом?
Фладд замер с вилкой в руке, не донеся до рта кусок фрукта, про который объяснил Ройзин, что это называется «дыня».
— Кто тебе такое обо мне рассказал?
— Вы сами и рассказали.
— Так ты не поняла аналогии?
— Не поняла. — Она пристыженно опустила глаза. Вкус у дыни оказался совершенно никакой, будто сосешь свои пальцы, будто тело, растворенное в воде. — Я предпочитаю, чтобы все было таким, какое оно есть. Вот почему я так ненавидела свои стигматы. Откуда они взялись? Меня же не распяли. Я не понимала, отчего они появились.
— Не надо о них вспоминать, — сказал Фладд. — Теперь все это позади, у тебя начнется новая жизнь.
Подошел официант и забрал пустые тарелки.
— Моя ладонь, — напомнила девушка. — Вы обещали мне погадать, когда придем в ресторан.
Она протянула раскрытую руку к свече.
— Довольно и прошлого раза, — ответил Фладд.
— Нет, расскажите снова. Тогда я плохо слушала. Я хочу знать свою судьбу.
— Я не могу ее предсказать.
— Вы говорили, что она написана у меня на ладони и что вы в такое верите.
— Рисунок линий непостоянен, — сказал Фладд. — Душа постоянно меняется. Нет одной непреложной судьбы. Твоя воля свободна. — Он постучал пальцем по ее раскрытой ладони. — Ройзин О’Халлоран, слушай меня внимательно. Да, в некотором смысле я могу предсказывать будущее, но не так, как ты думаешь. Я могу нарисовать тебе карту, отметить развилки и повороты. Однако я не могу пройти за тебя твой путь.
Она опустила голову.
— Тебе страшно? — спросил Фладд.
— Да.
— Вот и хорошо. Так и должно быть. Без настоящего страха ничего не достигнешь.
У нее задрожали губы.
— Ты не понимаешь, — устало проговорил он.
— Так помогите мне. — Ее глаза смотрели с мольбой, глаза напуганного животного. — Я не знаю, кто вы. Не знаю, откуда вы пришли и куда можете меня завести.
