Гарри Гордон - Пастух своих коров
В пятницу Яков Семенович встречал Георгия на причале. Причала, собственно, не было — была узкая яма в устье ручья, в эту яму медленно, с опаской и входил теплоход, вытягивал лебедкой носовой трап на песчаный берег.
Подошел Славка, присел на корточки, свесив тяжелые руки между коленями.
— Что, Семеныч, встречаешь кого? — без интереса спросил он и уселся на траву, вытянув ногу.
— А ты?
— Мне встречать некого, — строго ответил Славка, словно обвиняя Якова Семеновича в пустячном занятии, — я в буфет. Сколько там?
Яков Семенович посмотрел на часы.
— Еще двадцать минут. Если не опоздает.
Славка молча кивнул.
По залитой солнцем реке катились круглые розовые облака, в прибрежном тростнике что-то чавкало, стрекотали кузнечики.
— Разочаровался я в корове, — неожиданно сказал Славка и замолчал. — А телка непутящая, — после паузы добавил он.
— Не греши на корову, Слава, — возразил Яков Семенович. — Лучшее молоко на деревне.
— Говно корова, — отвечал Славка. — Ей уже двенадцать лет. Сдам на мясо, а осенью помру. Тебе сколько?
— Пятьдесят восемь.
— Вот. А мне шестьдесят три.
Яков Семенович не стал, как полагается в таких случаях, горячо возражать и доказывать, что это не возраст, из уважения к Славе он промолчал.
Из-за излучины донесся низкий гул, перешедший вскоре в отчетливое бормотание, — теплоход приближался.
Из темного салона, зажмурившись на солнце, вышла женщина в пестрой широкой юбке и розовой кофточке, осторожно сошла по трапу, волоча тяжелую сумку, обернулась к теплоходу и прощально замахала руками с такой пылкостью, что капитан высунулся из рубки и вопросительно приложил к уху ладонь. Славка подождал и, увидев, что никто больше не выходит, неторопливо поднялся по трапу.
«И это всё?» — разочарованно подумал Яков Семенович и повернулся было, чтобы уйти, но женщина его окликнула:
— Скажите, пожалуйста, где я могу найти Якова Семеновича?
— Это я, — сказал Яков Семенович и вопросительно замолчал, выжидая.
Женщина обрадовалась, погладила Якова Семеновича по предплечью и протянула ладошку:
— Ксения Пирогова, Ксюша. А вам письмо от Егория.
Яков Семенович сел на траву и достал очки. Ксюша улеглась у его ног и внимательно его разглядывала.
«Дорогой Яков, — писал Георгий. — Посылаю тебе Ксюшу — человека беспримерного таланта, девочку чистую и трогательную. Покорми и обогрей. Теперь о нашем: хождения мои по мукам в раскаленной Москве печалят меня и раздражают. Чиновники от епархии не чета лопоухим правительственным. Эта окопавшаяся за толстыми церковными стенами партийная номенклатура только и может, что торговать табаком и винищем. Простейший, казалось бы, вопрос — благослови, так нет — посылают по инстанции, к тверскому епископу о. Виктору. Обращался к своему духовнику, о. Владимиру, тот благословил — куда он денется, — но подтвердил, что этого не достаточно. Что поделаешь, улажу кой-какие дела и подамся в Тверь. Оттуда доберусь на перекладных. Буду, таким образом, в конце следующей недели. Засим — обнимаю. Твой Георгий.
P.S. Приглядись к девочке. Она потрясающа! Помоги ей».
— Ну что, Яша, — спросила Ксения и сморщила в ожидании маленькие губы, — всё в порядке?
— Пойдем, — кивнул Яков Семенович и вскинул на плечо сумку.
— Боже, какой воздух, — плясала на тропинке Ксюша, — какая воля! Можно просто Яша, да? Смотри, Яшик, и у вас полынь! В наших волгоградских степях немножко не такая. — Она растерла стебелек и понюхала. — Хороша для прекращения беременности. Что, я тебя смущаю? — Она взяла Якова Семеновича за руку и заглянула в глаза. — Не сердись, Яшик. Я просто ошалела от воздуха и света.
— Пришли, — выдохнул Яков Семенович и убрал лопату, прислоненную к двери. Лопата означала, что хозяина нет дома. — А откуда ты, между прочим, взялась? Я о тебе не слышал.
— Мы с Егорием познакомились весной, в Цветаевском доме. На вечере писателей Поволжья. И вот — на днях — такая чудесная встреча в храме. Он мне все рассказал. А ты веришь в часовню?
Яков Семенович поморщился.
— Нет, это замечательно, я так и вижу на закате светлую…
— Проходи, — он подтолкнул Ксюшу в прохладные сени. — Спать будешь в горнице.
— На егорушкиной постели, — захлопала в ладоши Ксения.
— Ты садись, не мельтеши. Отдыхай. А я сейчас уху подогрею.
— Ой, печка! — обрадовалась Ксюша и громко, с придыханием, рассмеялась. Она обняла печку двумя руками и приложилась щекой к шершавой глине, как будто это была березка.
Пока Яков Семенович возился с посудой, Ксюша вынула из сумки кусок сыра, колбасу, банку маринованных грибов, чай и кофе. Затем, напевая «пам-пам-парам-па-па-па», вытащила двумя пальчиками бутылку водки.
— Мы с тобой, Яшик, пировать будем!
Из глубины сумки появился чемоданчик, то ли кейс, то ли…
— А это у тебя патефон?
— Какой ты темный, Яшик. Прямо как Егорий. Это ноутбук, компьютер в смысле.
— Зачем тебе в деревне компьютер?
— Я, Яшик, не только отдыхать приехала. Я работать буду.
Двумя руками она вытащила из сумки толстую рукопись.
— Это роман. Уже шестой.
— Куда столько? — искренне удивился Яков Семенович.
— Вообще-то я поэтесса, — Ксения опечалилась, — только кому сейчас нужна поэзия!
— А раньше кому она была нужна?
— Мне есть что сказать, — продолжала Ксюша, — тем более сейчас, когда доступны архивы. Ну что, за знакомство? Я не так уж молода, Яков, как кажусь. У меня сын подал документы в Гуманитарный университет. — На глазах Ксении выступили слезы.
— Я слышал, что поступить туда без блата практически невозможно. Разве что за большие деньги.
— Ну… Егорий со своими связями!
— Я, кажется, понимаю, — с досадой сказал Яков Семенович, — отчего в епархии бюрократы.
— Что ты, Яшик, что ты! — поспешно округлила глаза Ксюша. — Это же рядом, в двух шагах! Всего пять минут!
Вечерело, водка пилась медленно и неохотно, Яков Семенович задремывал под исповедь Ксении. У нее трое детей, младшие дома, в Волгограде, с отцом и бабушкой. Волгоград — дымная и пыльная индустриальная провинция, немногочисленные творческие интеллигенты ненавидят друг друга, и все вместе — Ксюшу за ее талант и непримиримую честность. Делать там нечего, нужно укорениться в Москве и постепенно перетащить детей и маму, а муж пусть остается, ему и там хорошо. Для этого нужно работать и работать, издавать и раскручивать, Георгий уже ведет переговоры в издательстве «Предлог»…
Яков Семенович проснулся:
— Это тоже в двух шагах от епархии? Или от университета?
— Какой ты злой, Яшик, — Ксюша рассмеялась и хлопнула его по руке. — Давай я тебе стихи почитаю.
— Потом как-нибудь. Лучше уберем посуду. А то мухи…
Ксюша, напевая, проворно убрала со стола, мыла тарелки в эмалированной миске. Яков Семенович оттаял.
— А скажи-ка, Ксюша. Вот ты молодая все-таки девка. А Георгию скоро семьдесят. Не слишком ли… велик дисбаланс?
— Ну и что, Яшик? — пожала плечами Ксюша. — Я, когда постарею, возьму себе молодого. А Егорий — замечательный. Я без ума от Егория.
— Ну, ладно, — вздохнул Яков Семенович. — Ты тут разбирайся, а я пойду лодку конопатить. Течет, зараза.
Вечером, когда Яков Семенович писал письма при настольной лампе, Ксюша тихо вошла и придвинула табуретку.
— Яков Семенович, — жалобно сказала она. — Давай я тебе почитаю из романа.
Ксюша читала о страданиях наследницы престола Анастасии в сыром бараке Гулага, о заветном перстне с инициалами августейшей родительницы. Речь повествования была изысканна, осатанелая духовность перемежалась дымящейся наваристой порнографией.
— Это будет бестселлер, — объяснила Ксюша.
— Зачем тебе это надо, — огорчился Яков Семенович.
— Какой ты глупенький, Яшик! Жить надо сейчас! Отчего бы и тебе не написать…
— Нет уж. Только после вас, — вздохнул Яков Семенович.
3.Макар уныло ковырял целину у забора — понадобилась теще среди лета очередная порция гороха для деток. Мало как будто.
— Здравствуйте, — раздался женский голос. — А есть кто-нибудь из взрослых?
Макар растерянно огляделся — дети, вроде бы, еще спят.
— Ой, — смутилась женщина и рассмеялась. — Я имела в виду, кто-нибудь из женщин.
— Да-а? — вопросительно откликнулась Евгения Георгиевна, появившись на крыльце.
— Здравствуйте. Я с того берега. К вашему Славе за молоком иногда хожу. А муж в лодке сидит. Я что хотела… Могла и у молодого человека спросить, но женщины, мне кажется, ближе к таким вопросам… Это правда, что вы строите часовню? Ну, не вы, а…
— Правда. Правда и то, что главный строитель исчез. Поехал за благословением и уже две недели как…
