Гарри Гордон - Пастух своих коров
Какой, на хрен, Леня. Видел Нашивкин из окна мокнущие, ничем не прикрытые доски и скользкие бревна. Ни Лени, ни Ваучера. Дураков нет — мокнуть посреди луга незнамо зачем.
Дождь не прекращался уже третьи сутки. Низкие облака бежали с запада, иногда облако останавливалось, на него натыкались следующие, образовывалась пробка, потом куча мала, более мелкие и светлые обегали кучу с флангов и неслись вперед. Внизу было тихо, верхушки деревьев не качались, иногда срывался короткий местный шквалистый ветер, свистел в высоком осоте, срывал белые барашки с коричневых волн.
Корова или занемогла, или чего-то боится, не подпускает к дойке, пришлось даже огреть ее палкой. Тягостные предчувствия овладели Нашивкиным, человеком практической жизни, мало чувствительным к пустякам. Он попытался разобраться. Валя? Она больна, это ясно, но это ясно давно и есть лечение, а нынешнее обследование — запланированное и только на пользу. Корова? Ничего такого, в крайнем случае просрется, всего и делов. Дальше. Ни с кем вроде не ссорился, никому не должен, и дела никакие не горят. Сам — здоров, в свои пятьдесят пять еще ого-го. «Это все дождь, Сан Саныч, — уговаривал он себя. — Дождь и безделье, а не хочешь работать — ложись и смотри телевизор».
Не только Нашивкин страдал от погоды — Митяй с утра был мрачен, гонял работницу Нинку, довел ее до слез, велел выметаться на свою неньку-Украину в двадцать четыре часа, заставил Леню, чтоб не бездельничал, колоть под дождем дрова, зацепил длинной слегой электропроводку под крышей сарая, порвал ее, матерясь, вскарабкался на Леню и отремонтировал, на радостях шарахнул в воздух из пистолета и перебил проводку почти в том же месте…
Леша Благов играл с женой в нарды.
— Шеш Беш! — кричал он и хлопал в ладоши.
Вошел Митяй.
— Я баню затопил, — мрачно сообщил он.
— Опять нажретесь? — полюбопытствовала Зоя.
— А как же! — улыбнулся Леша.
— Это скучно, — сказала Зоя.
— Скучно, — подтвердил Митяй, — не нажремся. — И вышел.
К вечеру дождь превратился в насыщенный туман, шевелящийся мелкими каплями. Стояла зимняя тишина — залег ветер, и стало очевидно, что исчезли кузнечики, растворились лягушки, испарились птицы. Только далеко в бору изредка досадовала кукушка.
Ксения тихо сидела в горнице за компьютером, Яков Семенович похаживал по комнате, проборматывая строчку.
Свет из окна ложился на серый кустарник, мерцали на нем золотистые капли. За кустами, у реки, теплилась лужица пламени, затухала, колеблясь, и вновь раскалялась добела.
«Кто бы это мог быть, — удивился Яков Семенович. — Туристы редко сюда забредают, да и то в хорошую погоду. Пойти посмотреть, мало ли…»
Морось упала, остался только туман, искажая пропорции и расстояния. Огонек метался, казалось, вдалеке, но вдруг — за кривой проекцией ветлы — открылся рядом, в трех шагах. Костер горел слабо, пламя держалось только за счет прошлогодних сучьев, не успевших промокнуть насквозь. Над костром сидели три фигуры в одинаковых плащах с опущенными капюшонами. Сидящие по бокам были, судя по силуэтам, людьми молодыми и хрупкими, может быть даже женщинами. Сидящий посередине держал ладони над пламенем, как будто удерживая его и согревая.
— Здравствуйте, — осторожно, чтоб не напугать внезапным своим появлением, сказал Яков Семенович.
— Добрый вечер, — спокойно ответил старший и, помолчав, спросил: — Не скажете ли вы, как добраться до Дома рыбака?
Яков Семенович задумался.
— По азимуту здесь недалеко, километра два. А по тропе… Кстати, вы сидите рядом с тропой. Вот она, чуть правее. Но дело в том, что она петляет по лесу и обрывается в двух местах. Я бы проводил, но в лесу — хоть глаз выколи, тем более — туман, как бы самому не сбиться. К тому же — ручей сейчас разлился, там, наверное, по пояс. — Яков Семенович с сомнением посмотрел на легкую обувь путников. — А как вы сюда попали?
— Наши, с вещами, проехали еще днем. А мы решили пройтись.
— Беспокоятся, наверное?
— Не думаю, — усмехнулся старший.
— Я вот что предлагаю, — решил Яков Семенович. — До места вам ночью не добраться. Переночуйте у меня, а утром, с Божьей помощью…
По реке медленно плыла моторная лодка. Шум мотора с трудом пробивался сквозь плотную подушку тумана, но тихий человеческий голос прозвучал как будто совсем рядом:
— А здесь, чуть подальше, будет часовня.
— Это правда? — спросил старший.
— Правда, — ответил Яков Семенович. — Ну что, пойдемте?
— Спасибо.
— Комфорта не обещаю, — объяснял Яков Семенович по дороге. — В горнице живет женщина, а вам я постелю в большой комнате, на полу. Телогреек и спальников у меня достаточно.
— Зря беспокоитесь, — уверил старший. — Мы неприхотливы.
Пока Яков Семенович устраивал на полу просторное ложе, гости тихо сидели на лавке. Двое из них оказались подростками. Старший был неопределенного возраста, тщательно выбритый, из-под джемпера выглядывал светлый воротничок рубашки.
— Ну вот, — сказал Яков Семенович, поднимаясь, — располагайтесь. А сначала — по кружке молока с хлебом, идет? Башмаки поставьте к печке, она горячая, носки можно повесить на дверцу духовки. А плащи я сейчас пристрою поближе…
— Не беспокойтесь, — сказал старший. — Не высохнут — ничего страшного. Завтра они не пригодятся.
Через десять минут гости уже спали.
Проснулся Яков Семенович от фырканья крыльев за окном, от птичьего щебета и свиста. Комната была пуста, на месте постели лежал солнечный прямоугольник, разделенный крестовиной рамы. На столе топорщилась сложенная вдвое бумажка. На ней была крупная надпись «на часовню». Внутри бумажки оказалось пятьсот рублей.
Яков Семенович вышел на порог. Дальний берег, и тихая река, и заново зазеленевший луг — все было залито свежим солнцем.
По дорожке к дому в серебряном нимбе волос шел, улыбаясь, Георгий. Яков Семенович неторопливо двинулся навстречу, чувствуя, что улыбается тоже. Внезапно его отбросило сильным толчком в плечо. Едва не упав, он увидал вылетевшую из-под его локтя Ксюшу, непричесанную, босую, в ночной рубашке. Не добежав до Георгия метров десять, Ксюша пала на колени и поползла. Она уткнулась в ноги Георгия и, перебирая руками, медленно поднималась, приговаривая:
— О! Егорий! О!
5.— Надо же, — возмущался Георгий. — Тверской епископ долго орал на меня, за то что порядка не знаю, и погнал меня в Кимры, к благочинному, в районный, так сказать, комитет.
Смутные предчувствия Нашивкина ни во что плохое не вылились — и корова выздоровела, и Валя вернулась с хорошими анализами.
За окном, на бугорке, шла вовсю настоящая стройка. Стонала бензопила, Георгий с обнаженным торсом, обвязав белой майкой голову на грузинский манер, распоряжался, тесал, катал бревна. Яков Семенович в зеленых шерстяных плавках и галошах медленно, но безостановочно махал плотницким топориком. Леня и Ваучер спорили и подначивали друг друга.
Возник Андрей Иванович, обошел стройку, до Нашивкина долетел его возглас:
— Что ж ты творишь, Церетеля такая!
Георгий долго ему что-то объяснял, доказывал, наконец Андрей Иванович махнул рукой и пошел в сторону пляжа.
Подходил Леша Благов, развинчивал фляжку, протягивал Георгию, Якову Семеновичу, те отказывались. Тогда Леша делал глоток, рассказывал что-то, смеялся и уходил.
Работница Нинка приносила обед: макароны по-флотски, картошку с тушенкой…
Прибредал мрачный Славка с бидоном молока, степенно курил, ждал, когда бидон освободится.
Митяй появлялся часто. Молча ковырял травинкой в зубах, потом отталкивал Ваучера, или Леню, или Георгия, хватался за бревна, показывал, как надо работать.
Время остановилось вместе с воздухом — ни облачка не было в небе, ни ветерка.
Заканчивали на закате. Яков Семенович с Георгием проверяли сеть — попадалось два-три подлещика, иногда линь, и разбредались: Георгий с Ксюшей плавали до темноты на «Анюте», Яков Семенович сидел над поплавком.
Однажды рано утром, перед работой, под окном Нашивкина показался Яков Семенович с большой тачкой, полной березовых чурбаков.
— Сан Саныч, выйди на минутку, — негромко сказал он.
Валя уважала Якова Семеновича — он никогда ничего не просил и не предлагал Нашивкину водки.
— Зайдите, Семеныч, — предложила она, выйдя на крыльцо.
— Да нет, мне только пару слов сказать хозяину.
— Ты мне дрова привез? — усмехнулся вышедший Нашивкин, заправляя рубашку в тренировочные штаны. — Так у меня уже есть.
— Ты хочешь сказать, что уже и переколол?
— Нет, до этого руки не дошли. У меня же нет Лени, как у Митяя. А что тебе?
— Махнем березу на осину? Понимаешь, лемех надо наколоть. На купол.
