София Ларич - Анталия от 300 у.е., или Все включено
Подойдя к нему, я забираю из его рук карточки и спрашиваю шепотом обозленной жены:
– Тоже, что ли, пил вчера? Он слабо кивает, и я подталкиваю его к Бебеку, стоящему у дверей в атриум:
– Идите. Я расселю.
Бебек достает из кармана бутылочку с таблетками и молча протягивает ее Ильхаму. Я оглашаю ресепшен криком:
– Уважаемые гости!
Закончив с новыми туристами и ответив на вопросы нескольких старых, я нахожу Ильхама с Бебеком в игровой комнате. Они беззвучно трясутся в смехе, сжимая в руках большие бокалы с пивом.
– Почему-то мне захотелось сказать вам, что в отель сегодня приехал хозяин, – объяв ляю я, остановившись у дверей.
Лицо Ильхама серьезнеет, он поднимает голову:
– Правда?
– Правда. Слушайте, мальчики, я уеду часов до пяти, ладно? Если Мехмет приедет за деньгами раньше, отдадите ему мои. Я предупредила на ресепшене, они дадут вам ключ от моего сейфа.
Ильхам открывает рот и закрывает его, не произнеся ни слова. Он допивает пиво и ставит стакан на стол. Бебек откидывается на спинку стула:
– Еще будешь?
– Давай. Что еще делать?
Кажется, работа достала нас всех окончательно.
Переодевшись в ложмане, я подъезжаю к отелю, где Оксана уже ждет меня, неловко присев на невысокий парапет, словно боится испачкать или помять цветастую юбку до пят. Я открываю ей дверь машины. Она садится и, окинув взглядом салон, шепчет едва слышно:
– Мы на этой же машине ездили с Вадиком в Анталию. – Она всхлипывает. – Вот тут на чехле пятнышко. Он ел шоколадное мороже ное…
Я поворачиваюсь к ней и вижу слезы, мокрые дорожки текут по ее щекам и повисают каплями на подбородке.
– Извините, – тихо говорю я. – Вы хотите поехать?
Она кивает, зажимая всхлип кулаком.
Плачет Оксана долго. Забывшись, она пришептывает, постанывает и подвывает по-бабьи, с силой прижимая ладони к лицу. В ее слезах и жалость к себе, и злость, и страх.
Я молчу, смотрю на дорогу. Машина забирается все выше и выше, дорога становится все более извилистой. Навстречу мне попадаются перегруженные, опасно кренящиеся на поворотах камионы, из-за спины высвистывают дорогие машины с неместными номерами. Я закуриваю, и дым привлекает внимание Оксаны.
Она затихает, я тут же протягиваю ей пачку и замечаю, что она дрожит.
– Давайте остановимся, выпьем воды, посмотрим на горы? – предлагаю я.
– Здесь? – с недоумением спрашивает Оксана, указывая подбородком на лес, окаймляющий дорогу с обеих сторон.
– Нет. Смотрите.
Машина поворачивает, и справа, далеко-далеко внизу, неожиданно раскидывается залитая солнцем долина, поделенная на квадратики угодий. Тут и там попадаются блоки теплиц и свечки мечетей. Воздух сухой, ленивый ветер едва колышет его.
Я заезжаю на посыпанную щебенкой стоянку небольшого кафе, где обычно останавливаются туристические автобусы. Сейчас стоянка пуста – автобусы проехали здесь несколько часов назад, и навстречу нам никто не спешит. Я покупаю в лавке сигареты и воду, беру из стеклянного шкафа бублик с кунжутом, и мы усаживаемся за пластиковый стол, стоящий у края пропасти. У подошедшей немолодой усатой женщины я прошу чай себе и кофе Оксане.
– Какой воздух здесь… – тихо говорит Ок сана, глядя на долину. Ее лицо покраснело и припухло, а глаза стали заметно уже.
– Оксана, вы ели что-нибудь? Она кивает:
– Да, я вчера ела.
– Попробуйте бублик, очень вкусный, – говорю я, протягивая ей половинку. На стол падают желтые зернышки кунжута.
Она послушно берет хлеб, откусывает и принимается жевать, механически двигая че люстями и явно не чувствуя вкуса.
Скоро начинается самый сложный для водителя и самый красивый для пассажира участок дороги. На каждом повороте я плотнее перехватываю руль вспотевшими ладонями, представляя, как машина соскальзывает с наклонной дороги в лазурную лагуну, которых тут несчетное множество и которые всегда вызывают восторг у туристов своей нереальной рекламоподобной красотой. Мой водительский опыт небогат, а по этой дороге я и вовсе никогда не ездила на водительском месте, и сейчас я корю себя за то, что осмелилась сесть за руль арендованной машины, да еще и взять с собой пассажира. Я бросаю миллисекундный взгляд на Оксану – она клюет носом, словно борется из последних сил со сном. «Да, вот она лучшая похвала мастерству водителя – спящий пассажир», – думаю я и задерживаю дыхание, въезжая в очередную петлю поворота. Когда-то отсюда свалился в пропасть автобус с немецкими туристами. Я почти готова молиться.
Когда салон наполняется свежим запахом моря и дорога становится широкой и ровной, Оксана открывает глаза и потягивается.
– Где мы? – спрашивает она и выставляет руку с раскрытой ладонью в окно, навстречу ветру.
– Скоро приедем в Демре, к храму. Порывы ветра с моря ударяют в машину, раскачивают ее, и я поднимаю стекло повыше. Теперь прохладная струя назойливо бьет мне в висок, прилизывает волосы.
На другой стороне дороги сплошная стена из теплиц, пыльных, с надорванной пленкой и треснувшими стеклами, – вот они кормильцы туристов, отельные поставщики огурцов с помидорами. За теплицами зеленеют апельсиновые рощи. По обочинам, громко стрекоча, несутся мопеды с мальчишками-водителями и седоками в растоптанных, пыльных шлепанцах. Меня наконец охватывает спокойствие – передо мной разматывается послушная, прямая и ровная дорога, воздух привычно пахнет морским йодом.
– А почему храм Святого Николая в Турции? – нарушает молчание Оксана.
– Ну, здесь же не всегда была Турция. Эта территория раньше называлась Ликией, и в четвертом веке святой Николай служил здесь епископом.
– А почему он стал святым?
– Он помогал беднякам и нищим. Вы знаете легенду, из-за которой появилась традиция складывать рождественские подарки в чулки, подвешенные у камина?
– Нет.
– У бедняка было три дочери, которых он не мог выдать замуж, потому что у них не было приданого. Святой Николай, узнав об этом, решил помочь семье. Он всегда помогал тайно и так же поступил и в этом случае. Чтобы остаться незамеченным, он бросил мешок с золотыми монетами в дымоход. Эти монеты стали приданым для старшей дочери. На следующий год святой Николай таким же образом доставил приданое для средней дочери. Но, когда он принес мешок для младшей дочери, отцу удалось его подкараулить, и так все узнали, кто на самом деле помогает беднякам.
– Интересно, – медленно произносит Оксана, глядя в боковое окно на улицы города, в который мы въехали несколько минут назад. – А почему он так популярен в России?
– Этого я не знаю. Но он в России стал известен еще в первые годы христианства и как-то сразу пришелся по душе. Наверное, потому, что он добрый. Смотрите! – Я киваю на огромную фигуру Санта-Клауса, стоящую на газоне между дорогами.
– Так неестественно он тут смотрится. В этой жаре… – Она мельком улыбается. – Давайте на ты, Тамара?
– Давай.
Я останавливаюсь перед одним из двух светофоров городка, которые появились здесь исключительно из-за большого количества туристических автобусов, и вытягиваю голову в поисках свободного места на парковке.
Мы останавливаемся неподалеку от храма, на узкой улице, и когда подходим к нему, я замечаю краем глаза автобус с логотипом «Арейона», разворачивающийся на дальней стоянке. Судя по времени, храм отдыхающие уже посмотрели и отправляются сейчас на обед. Надеюсь, и другие гиды уже разъехались.
Коснувшись плеча Оксаны, я показываю ей путь – вниз по ступенькам, до будки-кассы, где продаются открытки, буклеты, иконки и мешочки со святой землей. Где они, интересно, берут землю? Спецкарьер?
– Оксана, вход стоит шесть лир, – говорю я, когда мы подходим к будке. – У тебя есть ли ры?
Она тут же раскрывает сумку и выуживает из нее кошелек:
– Да, вот.
– Я тебя здесь подожду, хорошо? Там ты не заблудишься.
Как рассказывают наши экскурсионные гиды, этот храм купил в 1862 году Александр I, и тогда же началась его реставрация, которую турецкие власти продолжили лишь через сто лет. Они ее не закончили и по сей день, несмотря на нескончаемые потоки туристов и высокую входную плату.
Еще гиды рассказывают, что в этом храме можно оставить свои грехи – если пройти за алтарем. Но дозволено это якобы только мужчинам.
Я присаживаюсь на скамейку у статуи святого Николая и отодвигаюсь на самый ее край, чтобы не попадать в кадры туристов. Интересно, как часто они просматривают свои фотографии дома и что вспоминается им тогда? Замена отеля? Дороговизна? Скудный выбор в отельном ресторане? Или море с пляжем?
Я смотрю на храм, пытаясь вдохновить ся, но безуспешно. Может, мне недостает во ображения или веры во что-то или в кого-то, но, бывая рядом со всеми этими развалинами, амфитеатрами, могилами и остатками было го величия, я чувствую не дыхание времени, а опустошенность. Я не вижу на этих плитах Александра Македонского со своей армией, эти образы от меня заслоняют полчища тури стов, каждый из которых как будто забирает с собой отсюда частицу воздуха, камня, солнца, и постепенно источник иссякает, место теряет силу и, как в случае с храмом святого Николая, намоленность. И везде, везде эти уродливые, аляповатые сувениры… За одну только их бес полезность и пошлость можно возненавидеть массовый туризм.
