Лариса Райт - Плач льва
— Здорово, — охотно откликнулась она, чувствуя, как сжимается сердце, и осознавая только одно: если между ними ничего не произойдет, кроме прогулок по берегу, чтения Байрона, поедания улиток и беззаботного, ни к чему не обязывающего трепа ни о чем, ее сердце так и не разожмется.
Поставив Сессиль в известность о том, что она жива, Женя не расставалась с Майком несколько суток. Неизвестно, подцепила ли она какой-то вирус во время ночных купаний, или организм окончательно подкосила гнетущая тоска предстоящего расставания, но накануне отъезда девушка свалилась с высокой температурой. И хотя даже в бреду она продолжала говорить о том, что ей надо вернуться в свою гостиницу и собрать чемодан, Майк предпочел не услышать этих слов или приписать их лихорадочному состоянию больной. Он сдал ее билет, а через несколько дней — и свой.
— Ты просто решил бесплатно попрактиковаться, — подтрунивала Женя, когда он вливал в нее микстуры, обтирал полотенцем и заставлял пить собственноручно приготовленный морс. — У тебя здорово получается. Ты будешь хорошим врачом.
— Я буду хирургом, а у тебя обычный грипп, — притворно оскорблялся ее доктор. — Его кто угодно вылечит.
Внезапная болезнь Жени сблизила их еще больше и превратила горечь от неминуемого расставания в какую-то щемящую, бесконечную тоску.
— Поедем в Сидней, — говорил Майк, — у тебя все равно каникулы.
— Мне нужно увидеть родителей, — коротко отвечала Женя.
— Тогда приеду я, — обещал он.
Она кивала, не слишком веря в реальность его намерений.
Но он приехал. Возник на пороге их московской квартиры: этакий неуклюжий верзила с большими руками, густыми светлыми волосами до плеч, искренней улыбкой и теми смущенными голубыми глазами, что втянули Женю во всю эту историю.
— Как вы здесь оказались? — перевела счастливая Женька австралийцу строгий вопрос отца.
— Ваша дочь дала мне адрес.
— Нет, в России.
— Я купил тур, остановился в «Балчуге». Ты ведь придешь ко мне? — последнее предложение уже не для перевода.
Он еще спрашивал. Она не пришла, она прибежала, и бегала все две недели, что он провел в Москве. На прощание получила билет с открытой датой Дижон — Бьяриц.
— Я приезжал туда осмотреть местность.
— И? — Женя недоуменно вскинула брови.
— Подходящая.
— Для чего?
— Для серфинга. Ты умеешь кататься?
Женя тогда не только не умела кататься, она и понятия не имела о том, что такое серфинг.
— Ты меня научишь, — уверенно ответила она.
— Встретимся осенью?
— Осенью?
— Да. Будет сезон для волн, устриц и любви.
До осени оставалось еще полтора месяца, и если Женя старательно подгоняла время, оставшееся до отъезда из Москвы, и все время говорила, но уже не о своей научной работе, не о бриарах и не о дижонских друзьях, а преимущественно об австралийском враче-серфингисте, то ее родители все больше напряженно молчали. Мама боялась того, что все сложится, и их дочка, оставившая их всего на два года, оставит их навсегда. Отец боялся того, что не сложится, и его обожаемая Женька будет страдать и плакать.
— А что, если все это блажь, Женюра?
— Да нет же, папуль!
— А если несерьезно?
— Серьезно!
— А если какая-то ошибка?
— Что ж, — Женя на секунду задумалась, потом лишь плечами пожала, — на ошибках учатся.
— Что ж, — пожимает плечами явившийся из Театра зверей опытный ветеринар, — у животных, конечно, такое бывает не так часто, как у людей, но статистика существует.
— Она выживет, доктор? — беспокоится Женя.
— Не вижу никаких признаков приближающейся смерти, а вот роды… Роды — да, думаю, не заставят себя ждать через недельку-другую.
— Роды?
— А вы что же, не знали, что ваша моржиха ждет потомство?
— Нет, — теряется Женя. — Она у нас только год.
— А… Ну, значит, поступила уже с детенышем.
— Но как же об этом не сообщили при передаче?
— Это меня как раз не удивляет. У нас до людей-то подчас никому никакого дела нет. А вы хотите, чтобы пеклись о животных.
— Нет, я лишь хочу, чтобы те, кто работает со зверями, профессионально выполняли свои обязанности.
— Да? Тогда на вашем месте я, в первую очередь, заменил бы ветеринара в дельфинарии. По-моему, определить беременность — не такая уж архисложная задача.
«Ветеринара. Директора надо в дельфинарии сменить, а не врача. Ладно, эта девочка только-только из-за парты, но я-то куда смотрела? А еще говорила: «Сара поправляется. Уменьшите рацион». А тренеры? Говорили же, что она стала тяжелее двигаться, вялая какая-то и выступает с неохотой. Решили, что возраст или авитаминоз. Вот вам и возраст. И никто даже не думал о беременности. Конечно, никто не предполагал. А надо было бы предположить. Ну что это за дрессировщики, которые не могут определить, что происходит с их питомцем? Могли бы и посчитать, и я могла бы, да просто была обязана подумать о том, что моржиха поступила к нам одиннадцать месяцев назад, а беременность может длиться пятнадцать — шестнадцать».
— Прости, девочка! — сокрушается Женя. — А я еще и недокармливать тебя велела.
И эта беда обернулась скорее приятным сюрпризом.
Женя возвращается в кабинет.
— Можно? — робко заглядывает в дверь ветеринар дельфинария.
— Пожалуйста.
Девушка заходит, присаживается на кончик стула, нервно теребит пальцами край халата и наконец решается спросить:
— Мне писать заявление?
— Какое?
— Ну… об уходе.
Женя знает: если увольнять сотрудницу, то сначала надо уволить себя. Она лишь пожимает плечами и произносит фразу, которая почему-то кажется ей ужасно избитой, навязшей в зубах и знакомой до боли:
— На ошибках учатся.
14
Учиться Юленьке было сложно. И не потому, что давали о себе знать последние месяцы беременности, не потому, что работа оставляла мало времени на завершение дипломного проекта, а из-за того, что, приходя в институт, склоняясь над кульманом или размышляя над очередным предложением заключительной теоретической части, она все время отвлекалась и уносилась в далекий, совершенно незнакомый ей Массачусетс. Пыталась представить себе жизнь профессора в этом штате. И если образы его жены и детей по-прежнему оставались для нее абсолютно мифическими, то места, где он бывал, куда ходил и которыми любовался, она могла увидеть легко. Юленька забиралась во Всемирную паутину и, словно попавшая в сеть муха, трепыхалась там и часами бесцельно разглядывала фотографии Бостона. Ей почему-то казалось, что профессор поселился именно в столице. Тихие городки одноэтажной Америки представлялись недостойными масштаба его личности, а в Бостоне его талант непременно должен был найти себе применение. Девушка смотрела на изображения Бостонской общественной библиотеки, собора Святого Креста, Олд-стейт-Хауса, моста имени Лонгфелло и думала о том, что одаренному архитектору непременно следует жить в окружении великих сооружений. Она подходила к окну, всматривалась в похожие друг на друга коробки пятиэтажек, заржавевшую пару качелей, именуемую детской площадкой, и разбитую хоккейную коробку и понимала, что этот вид никак не может вдохновить на создание шедевра. Юленька как-то вдруг забыла о том, что ее профессор читал теоретические курсы, а его участие в масштабных проектах ограничивалось упоминанием фамилии на титульном листе. Она рассматривала картинку особняка Пола Ревира[7], отмечала покосившиеся деревянные ставни и уже поблекшие витражи и отчего-то была уверена, что заботящиеся о своей истории американцы непременно обратятся к профессору из России с просьбой подготовить проект реставрации знаменитого дома.
