Чак Паланик - Невидимки
- О какой демонстрации вы ведете речь? Мама отвечает:
- О демонстрации "Гордость геев". Папа говорит:
- Мы идем с группой представителей "ПиФлэга". Они хотят, чтобы я тоже завтра маршировала. Они
хотят, чтобы я сидела вместе с ними в темноте и прикидывалась, будто уверена, что нам необходимо прятаться от внешнего мира. От ненавистного незнакомца, который замыслил напасть на нас посреди ночи. От неизвестного фатального сексуального недуга. Они хотят верить, что страшатся некоего фанатичного неприятеля гомосексуалистов. Им не кажется, что их совесть нечиста. В них живет убеждение, что я должна чувствовать себя так, словно обязана искупить перед ними свою вину.
Но ведь я не выбрасывала в мусорное ведро баллончик с лаком для волос. Я виновата лишь в том, что включила тогда в своей комнате свет.
Через некоторое время после этого где-то вдали послышались сирены пожарных машин. Я повернула голову и увидела оранжевые отсветы на занавесках. Я встала с кровати и подошла к окну. Мои одежды на бельевой веревке на улице были объяты пламенем. Мои чистые, высохшие, пропахнувшие свежим воздухом одежды. Платья, и джемперы, и брюки, и блузки - все, что я любила, пылало и разваливалось на куски. Через несколько секунд ничего не стало.
Вспышка.
Перенесемся на несколько лет вперед. Я повзрослела и уезжаю из родительского дома.
Покажи мне новое начало.
Перенесемся в ту ночь, когда кто-то звонит с телефона-автомата и спрашивает, являются ли мои предки родителями Шейна Макфарленда. Предки отвечают, возможно. Тогда им сообщают, что Шейн мертв.
Какой- то другой голос говорит звонящему: расскажи им и все остальное.
Третий голос произносит: передай им, что мисс Шейн их не переваривала, что ее последними словами были слова: пусть знают, что история еще не закончена.
Кто- то разражается смехом.
Перенесемся к нам, сидящим в темноте на кухне, поглощающим блюдо из поваренной книги "ПиФлэга".
Папа говорит:
- Ну так что, детка, ты хочешь принять участие в завтрашней демонстрации?
Мама добавляет:
- Это чрезвычайно важно для защиты прав гомосексуалистов.
Покажи мне мужество.
Вспышка.
Покажи мне терпимость.
Вспышка.
Покажи мне мудрость.
Вспышка.
Перенесемся к действительности.
Я отвечаю:
- Нет.
Глава пятнадцатая
Перенесемся в огромный тихий дом Эви.
Час ночи. Манус прекращает вопить, и я могу спокойно обмозговать ситуацию.
Эви в Канкуне. Наверное, ждет, что ей позвонит полиция и сообщит о подозрении монстра без челюсти, оставшегося караулить ее дом, в убийстве Мануса Келли, ее тайного любовника, ворвавшегося в этот дом посреди ночи с шестнадцатидюймовым ножом.
Наверняка Эви сейчас не спит. Сидит в номере какого-нибудь мексиканского отеля и пытается вспомнить, какова разница во времени между Канкуном, куда она уехала на съемки, и забытым Богом местом, где стоит ее дом. В котором осталась я и, возможно, уже лежу мертвая.
Скажу прямо: смышленой Эви не назовешь. В сезон максимального товарооборота никому и в голову не придет проводить в Канкуне съемки. Особенно приглашать на них ширококостных девушек-ковбоев, подобных Эви Коттрелл.
Если бы я умерла, для Эви открылся бы ряд заманчивых возможностей.
Я - невидимый никто, сидящий на белом диване, обитом тканью парчового типа напротив другого такого
же дивана. Передо мной кофейный столик, похожий на глыбу малахита.
Эви спала с моим женихом, поэтому теперь я готова сделать с ней что угодно.
После просмотра фильма, в котором один из героев неожиданно становится невидимым - в результате ядерного излучения или какого-нибудь научного эксперимента, - непременно задаешься вопросом: а что сделал бы я, если бы превратился в невидимку?…
Я, например, любила представлять, что со мной случается нечто подобное. Невидимая, я тут же отправилась бы в мужскую раздевалку в "Голдз джим" или лучше в раздевалку "Окленд Рейдерз". Окинула бы этих красавцев оценивающим взглядом. А еще сходила бы в "У Тиф-фани", выбрала бы себе пару бриллиантовых диадем или что-нибудь в этом роде.
Манус не смог зарезать меня сегодня. Потерял дар речи, когда я появилась на лестнице. Подумал, что я - это Эви, что она всадила в меня пулю, когда я спала в ее кровати.
Если бы папа пришел на мои похороны, то обязательно стал бы всем рассказывать, что я мечтала вернуться в колледж и получить-таки диплом персонального тренера по фитнесу. А потом непременно пошла бы учиться на врача.
О, папа, папа, папа, папа, папочка!
Я так и не смогла сдать биологию. Потому что ничего не знала об эмбриональном периоде развития свиньи.
А теперь я труп.
Прости меня, мама.
Прости меня, Господи.
Эви стояла бы рядом с моей мамой. Рядом с моим гробом. Эви притворно пошатнулась бы и вцепилась бы в Мануса, якобы чтобы не упасть.
Из одежды Эви, несомненно, выбрала бы для меня и дала представителю похоронного бюро что-нибудь нелепое.
Итак, мои похороны. Свободной рукой Эви обнимает мою маму. А Манус не уходит с погребальной церемонии сразу же просто потому, что не желает показаться невежливым. Я лежу в гробу, обитом синим вельветом, как будто в синем нутре машины "линкольн-таун".
Благодаря Эви на мне желтое кимоно из шелка с огромными разрезами по бокам и вышитыми красными драконами в районе груди и бедер - вечерний наряд китайской наложницы. На моих ногах черные ажурные чулки.
И красные туфли на высоких каблуках.
А челюстной кости у меня нет.
Эви, естественно, говорит моей маме:
- Ей нравился этот наряд. Желтое кимоно было ее любимым.
Чуткая Эви бормочет:
- Представляю, как вам тяжело. Потерять обоих детей…
Я с удовольствием прикончила бы эту Эви.
Я заплатила бы змеям, чтобы те ее ужалили.
На мои похороны Эви надела бы черный костюм для коктейля от Рея Кавакубо: шелковую юбку с асимметричным краем и топ без бретелей. А плечи и руки покрыла бы прозрачным черным шифоном.
У Эви с собой драгоценности - крупные изумруды, подчеркивающие зелень ее глаз. А также смена аксессуаров. Так что по окончании этого мероприятия она может спокойно отправляться на танцы.
Я ненавижу Эви.
Мой удел - гнить обескровленной в этом отвратительном трансвеститском наряде, в платье токийской розы Сюзи Вонг. Оно мне велико, поэтому работникам похоронного бюро пришлось заколоть его на спине в нескольких местах булавками.
Мертвая, я выгляжу как дерьмо.
Я выгляжу как мертвое дерьмо.
Мне хочется зарезать Эви прямо сейчас, по телефону.
Мы поставили бы урну с ее прахом где-нибудь в техасском фамильном склепе. Я сказала бы миссис Кот-трелл, что Эви действительно всю жизнь мечтала быть кремированной.
