Чак Паланик - Невидимки
Любовном!
Когда я применяю это слово, описывая связь этих двоих, мне кажется, что у меня во рту ушная сера - до того делается гадостно.
Я ударяю прикладом винтовки по другой двери ниши. Раздается звук выстрела. Какой-нибудь дюйм - и я распрощалась бы с жизнью. В таком случае выпустить Мануса из ниши было бы некому. Его сожрало бы пламя.
Манус надсадно кричит:
- Да! Я готов выполнить все, что бы ты мне ни приказала. Только, пожалуйста, не оставляй меня на растерзание огню и не стреляй в меня! Открой дверь!
Я высыпаю на пол несколько таблеток валиума и ногой просовываю их в отверстие под дверью ниши. Потом открываю ее, держа перед собой винтовку, и отступаю назад.
Воздух все гуще наполняется сизым дымом. Манус, пошатываясь, вываливается из ниши. Его божественные голубые глаза выпучены, руки вскинуты вверх.
Я приставляю ствол винтовки к его спине и подталкиваю его к выходу. Мы идем к машине.
Даже касаясь Мануса чертовой винтовкой, я чувствую, насколько он сексуален.
Я не знаю, что делать дальше. Все, что мне известно, так это то, что в настоящий момент я не нуждаюсь ни в чем определенном. Чем бы ни закончилась эта история, мне уже никогда не вернуться к нормальной жизни.
Я запираю Мануса в багажнике "фиата спайдера". Неплохая машина. Красного цвета с откидным верхом.
Я ударяю прикладом винтовки по крышке багажника.
Груз - моя любовь - не издает ни звука. Я отмечаю, что он наверняка мечтает помочиться.
И, забросив винтовку на пассажирское сиденье, возвращаюсь в плантаторский ад Эви. В холл, который теперь не холл, а настоящая дымовая труба, ветровой туннель, по которому на второй этаж, к свету и жару, устремляется мощный поток прохладного воздуха, проходящего сквозь парадную дверь.
В холле все еще стоит столик с телефоном - золотым саксофоном. Дымом заполнен каждый угол, и сирена дымового детектора гудит так громко, что закладывает уши.
Бедная Эви! Она лежит в Канкуне, не смыкая глаз, и ждет новостей.
Я набираю номер, который она оставила. Сами догадываетесь, что Эви хватает трубку после первого же гудка.
И говорит:
- Алло?
Ей отвечает вой сирены дымового детектора и треск пламени. А еще звон люстры, раскачиваемой ветром. Больше она не слышит ничего.
Поэтому спрашивает:
- Манус, это ты?
Где- то с грохотом обваливается потолок, наверное, в столовой. Из нее в холл вылетает фейерверк -искры и горящие угли.
Эви говорит:
- Манус, перестань играть в свои дурацкие игры. Если это ты, нам не о чем с тобой разговаривать. Я ведь уже сказала, что больше не желаю тебя видеть.
В этот момент что-то бабахает прямо рядом со мной.
Это падают с потолка полтонны сверкающего, переливающегося, обработанного вручную австрийского хрусталя.
Если бы я стояла на пару дюймов ближе к центру, меня бы уже не было в живых.
Ха- ха! Ну разве это не смешно? Меня и так нет в живых.
- Послушай, Манус, - говорит Эви. - Я ведь запретила тебе мне звонить. Наберешь мой номер еще раз, и я расскажу полиции, как ты отправил мою лучшую подругу в больницу, изуродовав ей лицо. Ты меня понял?
Эви говорит:
- Ты зашел слишком далеко.
Кому мне верить - Манусу или Эви, - я не знаю. Главное, о чем мне следует позаботиться в данную минуту, так это о страусовых перьях, которые опять начали тлеть.
Глава шестнадцатая
Перенесемся на съемки на свалке - кладбище старых замызганных изувеченных автомобилей. Мы с Эви должны взбираться на эти развалюхи в узких плетеных купальных костюмах от Германа Мэнсинга.
Эви заводит разговор:
- А твой изуродованный брат, он…
Фотограф и художественный руководитель, которые работают с нами сегодня, отнюдь не мои любимые. Поэтому я отвечаю Эви:
- Что ты хочешь о нем знать? Я выпячиваю задницу. Фотограф кричит:
- Эви! Где твоя попка?
Чем уродливее наряды, которые мы демонстрируем, тем безобразнее места, где нас в них снимают. Единственный способ показать эти шмотки в выгодном свете. Мы вынуждены лазить по свалкам. Скотобойням. Цехам обработки сточных вод. Это тактика уродливых подружек невесты, при которой выглядишь неплохо только в сравнении с остальными. Однажды, когда нас снимали для "Индастри Джинс Веа", мне на протяжении всех съемок казалось, что нас вот-вот заставят целоваться с покойниками.
Корпуса этих древних, никому не нужных машин испещрены дырами с неровными проржавевшими краями. А я почти голая и силюсь вспомнить, когда в последний раз мне делали прививку от столбняка.
Фотограф опускает камеру.
- Девочки, втяните животы! Снимать вас в таком виде - только пленку переводить!
Быть всегда красивой требует все больше и больше жертв.
От одного пореза бритвой хочется плакать. Приходится удалять волосы с области бикини горячим воском.
После процедуры наполнения губ коллагеном Эви заявила, что ей уже не страшны муки ада.
Что касается ада, я говорю Эви:
- В аду мы снимаемся завтра.
Итак, вернемся к нашему художественному руководителю. Он кричит:
- Эви, попробуешь забраться повыше на этой куче, скажем, на парочку машин?
Эви на высоких каблуках, тем не менее лезет наверх. В тех местах, где можно упасть, поблескивает защитное стекло.
Эви широко улыбается, как если бы постоянно говорила "сыр", и спрашивает у меня:
- Каким именно образом твой брат превратился в урода?
Улыбаться по-настоящему человек в состоянии непрерывно лишь на протяжении нескольких минут. Потом он уже не улыбается, а скалит зубы.
Художественный руководитель взбирается наверх и корректирует на моих ягодицах чуть стершийся загар.
- Кто-то выбросил аэрозольный баллончик с лаком для волос в ведро, в котором мы сжигаем мусор, - отвечаю я. - Мусор поджег Шейн. Баллончик взорвался.
Эви спрашивает:
- Кто-то? Я отвечаю:
- Мне показалось, это сделала мама. Она так безумно заорала и стала тут же пытаться остановить его кровотечение.
Фотограф кричит:
- Девочки, попробуйте подняться на носочки! Эви спрашивает:
- Это был здоровый баллон лака "ХэаШелл" в тридцать две унции? Наверняка твой брат лишился половины лица!
Мы обе поднимаемся на носочки. Я говорю:
- Все было не так страшно, как можно себе представить.
- Секундочку! - кричит художественный руководитель. - Мне нужно, чтобы вы расставили ноги пошире.
Он командует:
- Еще чуть шире.
Нам подают какие-то хромированные инструменты. Мой весит не менее пятнадцати фунтов.
- Это плотницкий молоток с круглым бойком, - говорит мне Эви. - И ты держишь его неправильно.