Сильви Жермен - Янтарная ночь
Рея — он был очарован этим звучным именем, твердил его порой в часы долгих прогулок, словно заклинание. Время истории и вправду было очень таинственным, как говорил Жасмен; но для Жасмена это означало, что ответственность каждого оказывалась непомерной, ибо, по его словам, «эта ответственность столь велика, что всех нас связывает друг с другом, и не только в настоящем, но также в прошлом и будущем. Мы современники и наших предков, и самых отдаленных потомков». Янтарная же Ночь чувствовал себя современником лишь титанов.
Он повесил на стене своей комнаты репродукцию картины Гойи — огромный, уродливый Хронос, выступая из полутьмы, раздирает тело одного из своих детей. Это одеревенелое тело, схваченное плотоядным отцом, завораживало его; безглавое, с наполовину оторванными руками, но с еще целыми ягодицами, бедрами и ногами, которые, казалось, принадлежали кому-то живому. Ягодицы округлые, чуть полноватые, окутанные тенью, занимали центр полотна. Женские ягодицы. Янтарная Ночь решил, что они принадлежат Деметре, будущей матери Персефоны, царицы Ада и повелительницы мертвых.
Рея, сестра, познанная и оплодотворенная братом. Деметра, дочь, пожранная отцом. Нагая дочь, вздымающая огрызок одной из своих прекрасных рук, словно факел, прямо к зияющей пасти отца — отца с вытаращенными глазами и гривой, подобной потоку белых языков пламени. Вечерами он подолгу созерцал этот чудовищно прекрасный образ, ночами грезил об этом теле — женском теле с отгрызенными руками, с округлыми ягодицами — полушариями нежной глины, бесконечно разминаемой его желанием. Рея, Деметра, Полина, Баладина — эти лица и имена смешивались в его грезах. Себе он виделся Хроносом, низвергающим своего брата Жан-Батиста в огромное гулкое чрево, похожее на лиловый, покрытый язвами барабан; виделся себе Хроносом, рвущим зубами на куски тело Полины, своей матери-предательницы, откусывающим ей голову, плечи, груди. Виделся себе Хроносом, отсекающим член своего собаки-отца, Без-ума-от-Нее. Виделся себе Хроносом, обрушивающимся на легкое тело Баладины, впиваясь руками в ее ягодицы, укореняясь в ней членом.
Нет, не о себе он грезил, и даже не сам он грезил, это плоть грезила в нем, терзаясь нестерпимым желанием.
Но вскоре он сбежал из своей комнаты, забыл этот образ. Он перестал ночевать дома с того дня, как узнал Нелли. Она стала его первой любовницей. Ей было двадцать лет, круглым счетом, таким же круглым, как и ее восхитительные ягодицы. Лицо у нее было скорее некрасиво; столкнувшись с ней на улице, он бы не обратил на нее внимания. Однако повстречал он ее именно на улице, но со спины. Он заметил эти ягодицы, поскольку она шла впереди. В тот день на ней была очень узкая, облегающая юбка из атласистой фиолетовой ткани, открывавшая ноги чуть выше колен. Он шел за ней всю дорогу, припав глазами к этим литым ягодицам, завороженный их ритмичным колыханием и неуловимой игрой света на атласистой ткани. В конце концов он заговорил с ней — в магазинчике грампластинок на авеню Терн, куда она зашла. Подошел, очень мягко взял из ее рук пластинку, которую она только что достала из ячейки, заплатил за нее к кассе и вручил ей. «Я бы охотно ее послушал, — сказал он с обаятельной улыбкой, — но у меня нет проигрывателя». Сочиненный на ходу сценарий, в котором простодушия было не меньше, чем блефа, сработал. Польщенная девица в знак благодарности предложила послушать пластинку у нее. Меньше, чем через час, Янтарная Ночь — Огненный Ветер потерял девственность под аккомпанемент «Фантазий» Шумана, которые девица взяла по совершеннейшему недоразумению, войдя в магазин за последним альбомом Элвиса Пресли.
Их связь длилась около года. Он никогда не был влюблен в нее. Днем каждый уходил по своим делам: она — на работу, он — шататься по городу. Он никогда не задавал ей вопросов, не интересовался ее внешней жизнью. О себе самом, о своем прошлом, о своих занятиях он лгал — из игры, из безразличия. Лгал обо всем, кроме своих чувств — «Я не люблю тебя, Нелли, ты же знаешь, я люблю только твой зад. Он мне ужасно нравится». Он говорил это безо всякого цинизма, даже мило, и каждый раз заключал свое признание в нелюбви обаятельной улыбкой. Она никогда не отвечала на эти грубые признания. Впрочем, она ничего и не просила и, казалось, ничего не ждала от него. Брала ровно столько, сколько он мог дать ей, — его сияющую юностью улыбку и его желание. Но порой в ее глазах проскальзывало странное выражение, вдруг омраченное сомнением и тоской. Он никогда не замечал этих взглядов, никогда даже по-настоящему не приглядывался к ее глазам. Ему было достаточно ее ягодиц, ляжек, бедер Деметры — девы, проглоченной Хроносом, поглощенной этим огромным и черным зевом безумия. Он любил брать ее сзади, держась за ее бедра, прижиматься животом к ягодицам с нежной, теплой кожей, утопая в слепом наслаждении. Тогда он вновь обретал на миг ту смутную, восторженную и всесильную радость, которую испытывал ребенком в сумрачных логовищах, где царил мятежным и одиноким Принцем.
Он бросил ее, как только она навязала ему свое лицо, свой взгляд, свое существо. Это было летним вечером, в дождь. В один из тех грозовых ливней, которые за несколько секунд промывают небо, улицы, деревья, и тотчас уходят, оставив повсюду яркий льдистый свет, подобный блеску голубовато-серого атласа. Когда дождь прекратился, Нелли распахнула окно и склонилась над струящейся улицей, чтобы вдохнуть наконец-то посвежевшего воздуха, затем повернулась к Янтарной Ночи — Огненному Ветру и, прикрыв глаза руками, вдруг спросила игриво: «А какого цвета мои глаза? Хоть это ты знаешь?» Нет, он не знал. Не смог бы даже сказать, светлые они у нее или темные. Он промолчал. Она упрямо ждала, прикрывшись ладонями. В конце концов он брякнул наугад: «Карие». Она убрала руки с лица, на котором вдруг появилось очень суровое, почти яростное выражение. Глаза, смотревшие на него в упор, были в точности того же цвета, что и небо, по которому недавно прошел ливень. Цвета кровельного шифера. Можно было подумать, что она оторвала два маленьких кусочка неба меж крыш и приложила к глазам. Он почувствовал смущение, стало как-то не по себе. Он видел ее впервые. У нее было напряженное лицо, с легкой припухлостью на губах и веках, словно она вот-вот закричит или заплачет. Он решительно не находил слов, чтобы преодолеть это внезапно обрушившееся на них молчание. Закравшееся в него чувство замешательства вдруг обернулось приступом гнева. Все произошло помимо его рассудка и воли — этот неприкрытый, пронзительный взгляд, брошенный ему прямо в лицо, был словно пощечина; этот голубой взгляд, неожиданно брошенный ему прямо в сердце, был словно вызов, словно упрек, — и во всем его теле вскипела ярость, ненависть вдруг обожгла ему нервы. Чего она хотела, чего ждала от него? Благодарности, извинений, признания в любви? Пусть катится к черту, да! Желая затронуть в нем человеческое, она угодила в самую темную, звериную суть и разбудила в его одичалом — больше чем когда-либо — сердце неистовую злобу. Его охватило жгучее желание отхлестать ее по лицу, сорвать ей лицо, словно кусок обоев со стены, растворить голубизну ее глаз в кислоте. Задушить, обезглавить. Вышвырнуть голову в окно. Вцепиться зубами, искромсать — голову, плечи, руки. Оставить только ляжки, гладкие ягодицы, полные бедра, круглые колени, горячее лоно. Чтобы окончательно превратить ее в то, чем она всегда была, — в прекрасное безглавое тело, отданное безумию его желания, — в зад Деметры.
Она сама разрушила чары, вновь раскрыв рот. «Поиграли и хватит, — сказала она просто, спокойным тоном, но очень глухо. — Убирайся отсюда, сейчас же! Не хочу больше тебя видеть. Никогда. Хватит мне быть твоей куклой». Он ответил всего лишь: «Ладно. Ухожу. Это и вправду самое лучшее, потому что ты меня достала. От идиотской голубизны твоих гляделок у меня всякое желание к твоей заднице пропало!» Он собрал вещи и направился к двери, больше не обращая на нее внимания. Когда он подошел к двери, Нелли вдруг набросилась на него и изо всей силы расцарапала ему лицо. «Подлец! Подлец!» Она даже не кричала, а шипела, словно разъяренная кошка. Он схватил ее за волосы и, грубо запрокинув ей голову назад, укусил до крови в ямку на шее. Крики тотчас же пресеклись, она схватилась руками за горло. Закачалась, теряя дыхание. Но неистовство, прорвавшееся наружу, когда она впилась своими острыми ногтями ему в лицо, не опало. Прислонившись к двери, с расцарапанным лицом, он уставился на нее. Она держалась за горло, хрипя и согнувшись от боли. Он чувствовал, как кровь из царапин стекает по его лицу до самого рта. Он облизал губы. Ему показалось, что у крови привкус железа, камня. Пресный и одновременно острый. Небо за окном потемнело, день клонился к вечеру. Его лицо пылало. Рот все наполнялся влагой, краснотой, голодом. Его лицо было словно огненный камень, язык становился языком пламени. Жидкого и безумного пламени. Он надвинулся на Нелли, хлестнул ее по лицу три раза, наотмашь, ударил коленом в живот. Она упала.
![Nam Heesung - Лунный скульптор [книга 5]](/uploads/posts/books/114683/114683.jpg)
![Nam Heesung - Лунный скульптор [книга 6]](/uploads/posts/books/114700/114700.jpg)