Почтовая открытка - Берест Анна

Аделаида соглашается вести переговоры, если ей скажут, как именно французское правительство собирается поступить с детьми. Начальник лагеря показывает ей письмо из префектуры Орлеана: «Родителей отправят вперед для подготовки лагеря. Будет проявлена величайшая забота о том, чтобы обеспечить детям наилучшие условия жизни». Успокоенная этим письмом с гарантиями надлежащего обращения, доктор Аделаида обещает матерям, что их дети присоединятся к ним вскоре и в добром здравии: «Вы наконец будете вместе».

Жак и Ноэми смотрят, как их товарищи по руанской тюрьме уходят через главные ворота. Сквозь колючую проволоку они видят, как людей выстраивают на плацу рядом с лагерем. Там у них отбирают все ценные вещи и отправляют пешком на станцию Питивье.

После отбытия эшелона в лагере несколько часов царит безмолвие. Никто не разговаривает. Посреди ночи тишина взрывается криком. Мужчина вскрыл себе вены стеклом от часов.

Глава 29

Ноэми и доктор Отваль должны заняться малолетними детьми, чьи матери ушли с последним этапом. «Мы с Но ухаживаем за ними по ночам. Со всех сторон крики: пи-пи, ка-ка!» Они говорят друг с другом на детском лагерном языке, взрослые их не понимают. Много больных: температура, отит, корь, скарлатина — все детские болезни. Некоторые завшивели до самых ресниц. Дети постарше сплачиваются в стайки, шатаются по лагерю, ищут в уборных то, что люди бросали туда в последний момент перед отправкой, чтобы не отдавать жандармам ценные или памятные вещи. Дети жадно смотрят на сокровища, которые поблескивают в дерьме, в глубине дыр, на дне сточных канав.

Уже на следующий день, первого августа, доктор Аделаида Отваль узнает о готовящейся отправке нового эшелона. Комендант лагеря по заданию судебной полиции поручает ей подготовить матерей к разлуке с детьми: «Скажите им, что на месте дети сразу же пойдут в школу».

В этот раз женщины отказываются оставлять детей, они яростно сопротивляются, не слушают охранников, не боятся ударов. Они выпускают детей из рук только теряя сознание.

Ноэми поручено пришивать к белым тесемкам тряпочки с фамилиями, именами и возрастом детей. «Это для облегчения перевозки, — объясняют отбывающим матерям. — Чтобы вам легче было по приезде найти своих».

Но дети ничего не понимают. Как только им повязывают тесемки, они отрывают бирки или тут же меняются ими.

— Как мы найдем своих детей?

— Они же не знают своих фамилий!

— Как вы доставите их именно к нам?

Маленькие дети бродят вокруг, грязные, ничего не понимающие, сопливые, отупевшие. Жандармы обращаются с ними как со зверюшками. То выстригут на макушке полосу, то сделают дурацкую прическу, добавляя к физическим мучениям издевательство. Это они так развлекаются.

В бараках легко узнать детей, которые разлучены с матерями еще с отправки прошлого эшелона: они уже не плачут. Некоторые сидят в оцепенении, наполовину зарывшись в солому. Поразительно безвольные, неописуемо грязные, они похожи на брошенных тряпичных кукол. Над ними роем жужжат мухи, словно подстерегая момент, когда живая плоть станет трупом. Невыносимое зрелище. Малыши не отзываются на имена. Они слишком малы. Жандармы теряют терпение. К ним подходит мальчик и чуть слышным голосом произносит: «Дяденька, можно мне подуть в ваш свисток?» Тот не знает, что ответить, и спрашивает у начальника.

На следующее утро доктор Отвадь обнаруживает, что Ноэми и ее брат назначены к отправке следующим эшелоном. Их снова нужно спасать.

Аделаида полагается на немецкого коменданта. Он ее последняя надежда. Комендант приезжает в лагерь в дни отправки партии заключенных, чтобы проконтролировать организацию этапа. Французы его слушаются.

Как только прибывает комендант, доктор Отвадь объясняет ему, какой досадной потерей для организации всей работы в лагере станет исчезновение ее санитарки.

— А почему?

— Потому что у неё нет детей.

— Не вижу связи.

— Осмотрите детский барак, и вы поймете, что ни одна мать не вынесет такой работы. Мне нужен человек, который будет сохранять спокойствие.

— Einverstanden, — отвечает немецкий комендант. — Я вычеркну ее из списка.

В тот день, второго августа 1942 года, стоит жара. В эшелоне должны отправить пятьдесят двух мужчин, девятьсот восемьдесят две женщины и сто восемь детей. Матери, которых высылают без детей, поднимают такой крик, что слышно до самой деревни Питивье. Десятилетия впустя школьники будут рассказывать о том, как, играя на перемене на школьном дворе, они вдруг услышали женский крик. Посреди всеобщего хаоса громкоговорители каркают имена и фамилии Жака и Ноэми. Доктор Отваль в ярости, она бежит к немцу-коменданту, тот успокаивает ее. «Я не забыл о своем обещании, — говорит он. — Она не уедет. Ее просто обыщут вместе с остальными, а потом я прикажу вернуть ее обратно».

Женщин выстраивают в шеренги перед отправкой на плац за пределами лагеря, маленькие дети цепляются за все, что могут, жандармы отшвыривают их, пинают ногами. Один из тех, кто остался в живых, все же вспомнит потом, что кто-то из жандармов заплакал, увидев, как крошечные детские ручки тянутся сквозь колючую проволоку.

Громкоговорители повторяют, что позднее дети и родители воссоединятся.

Но матери не верят, женщины сбиваются роем, перебегают с места на место. Жандармы-французы не справляются. Толпа растет и устремляется к главным воротам, давит на них все сильнее, двери вот-вот подадутся. Но вдруг ворота широко распахиваются: перед толпой стоит немецкий грузовик.

Каждый солдат в грузовике держит автомат, направляя его прямо на женщин. Начальство в мегафон приказывает всем вернуться в бараки, чтобы избежать кровопролития. Кроме тех, кто вызван по списку, — им приказано выстроиться в шеренгу, сохраняя спокойствие.

Ноэми и Жак идут на плац, где проводится обыск. Их выстраивают в одну линию. Каждый должен выложить на стол ценные вещи и все имеющиеся деньги. Если женщина мешкает, серьги срывают прямо с ушей. Затем женщин подвергают гинекологическому и анальному осмотру, чтобы убедиться, что они не спрятали деньги. Идут часы. «Солнце сильно печет, на плаце нигде не укрыться», — пишет доктор Отваль. Ноэми все не возвращается, и Аделаиду охватывает тревога. Она не выдерживает и снова идет к коменданту:

— Вы обещали мне, они уже несколько часов как вышли из лагеря.

— Иду, — говорит он.

С того места, где стоит Ноэми, ей видно, как приходит немецкий комендант. Он что-то втолковывает французскому начальству. Потом указывает пальцем в ее сторону. Ноэми понимает, что мужчины говорят о ней, что Аделаиде удалось ее отстоять. Немецкий комендант идет сквозь строй прямо к ней. Сердце Ноэми бешено колотится.

— Это ты санитарка?

— Я, — отвечает она.

— Так, ты идешь со мной, — приказывает он.

Ноэми идет за ним вдоль шеренги. Потом замедляет шаг. Она пытается отыскать Жака.

— А мой брат? — спрашивает она коменданта. — Его тоже надо оставить.

— Насколько я знаю, он не работает в лазарете. Иди дальше.

Ноэми объясняет, что это невозможно, она должна быть вместе с братом. Комендант в досаде машет жандармам: возвращайте ее в строй. Теперь партия может двигаться к вокзалу. Звучит свисток. Надо трогаться с места. От плаца, взрывая тишину, взмывает к небу мужской голос:

— Frendz, mir zenen toyt! Друзья мои, мы все мертвы!

Глава 30

Семь часов вечера. Эшелон № 14, который потом назовут материнским, трогается с места и движется в сторону вокзала. В толпе, идущей по ту сторону колючей проволоки, Аделаида Отваль пытается разглядеть Ноэми, но безуспешно.

На станции Питивье брат и сестра видят ожидающий поезд — товарный состав с вагонами, изначально рассчитанными на перевозку восьми лошадей. Солдаты заталкивают мужчин и женщин внутрь и пересчитывают — до восьмидесяти человек на вагон. Одна женщина упирается, не хочет идти внутрь. Она получает удар в лицо, в результате — перелом челюсти.